Неоконченный этюд (Рассказ)

НЕОКОНЧЕННЫЙ ЭТЮД
Старенький междугородний автобус после четвёртой сотни километров по пышущей жаром, выжженной степи, потерял скорость, несколько раз дёрнулся, заглох и остановился. Чёрный от загара, потный водитель, проклиная всё на свете, кругами забегал вокруг виновато затихшей машины, нервно попиннывая пыльные колёса. Уставшие от тряски и духоты пассажиры обречённо загалдели. Не дожидаясь починки, я взял свои вещи, чёрный дорожный дипломат и с нетерпением зашагал в сторону города, до которого оставалось ещё добрых тридцать, сорок километров. Когда уже солнце склонилось к закату, меня догнал грузовой «ЗИЛ». Удивленный кучерявый, курносый водитель, принимая в кабину мои вещи, потянулся за дипломатом.
- Нет, нет! Я сам.
- Да что там, золото, что ли у тебя!
- Да, золото, - сказал я, ставя, дипломат строго вертикально рядом с собой. Видя, как при каждой встряске на ухабах я хватаюсь за дипломат и нервно прижимаю к себе, водитель обронил:
- Что-то гляжу золото у тебя слишком нежное.
- Действительно нежное, останови, пожалуйста, я посмотрю.
Осторожно открыв, дипломат, я бережно вытащил картонную коробку цилиндрической формы. Развязал веревочку и снял верхнюю половину…В лучах заходящего солнца распрямившись, покачиваясь, заиграли, замерцали созвезди¬м нежные васильковые незабудки.
- Вот это да-а-а…
- Четвёртые сутки везу, надо б водички долить.
* * *
Весною мы расстались. Ты обиделась на моё очередное, не обдуманное, глупое высказывание и превратилась в лед. Сколько б я не пытался уверить, доказать тебе, что это было сказано не всерьёз, просто выскочило, без всякого умысла, но всё бесполезно. И пытаясь поцеловать твои безответные губы, я стал думать, - ну, хватит с меня, сколько можно! Только что закончилось кино, где мы в последнем ряду, не обращая ни на кого внимания, забыв обо всём на свете, целовались. От страстных ласк моих осмелевших рук ты вздрагивала до нервного скрипа обитого красным сукном кресла. Затем, тихо вышагивая огромный крюк до твоего дома, чтоб лишь бы подольше быть вместе, мы шли, весело и непринуждённо болтая, твоя ладонь в моей руке, в кармане моей куртки. И тут, - холодный, отстраненный взгляд, крепко сжатые кулачки в карманах красного плаща и молчание. Мы стоим на нашем привычном месте в подъезде, и ты терпишь мои попытки «растопить» тебя, чтоб лишь бы я не зашумел, не разбудил соседей, маму, лишь бы скорее ушел...
Ну и уйду, надоело. От обиды и бессилия я стал молоть какую-то чушь, на что ты хоть повернула голову, холодно и с презрением посмотрела и опять в сторону, в пустоту. И я разжал свои пальцы, отступил, произнес какую-то нелепицу, пинком открыл дверь подъезда, но, не выдержав, оглянулся - в тусклом свете подъездной лампочки увидел лишь твой гордый профиль, льющиеся к плечам распущенные волосы и руку у дверного звонка... Хотел подскочить, умолять, просить прощения, но металлически холодно щелкнул дверной замок и ты освещенная теплым коридорным, домашним светом, улыбнулась кому-то, нырнула в этот свет, захлопнулась дверь и опять полутьма - опоздал...
Всю летнюю сессию мы не обмолвились и словом. Сокурсники недоумевали, видя, как после очередного зачетного просмотра, я молча собираю свои уже не нужные работы и ухожу, не обращая внимания на то, как ты мучаешься с непослушно выпадающими с обхвата планшетами, сыплющимися из папок листами с набросками; как на вечерах я рисовано танцую с другими и им же достаются мои шутки. Но кто бы знал, каких усилий мне это стоило, чтобы молча и гордо уехать на летние каникулы...
А лето в том году было изумительное. В меру тёплые, урожайные дожди. Щедрое солнышко, всё цвело, поспевало, зрело. После уже полюбившегося степного размаха, уральский лес всё равно был ближе и милее. Прошёл покос, с мучениями, с вечной спешкой, с шутками и играми, с обидами и розыгрышами. С радостью оттого, что дружно закончили и благоухающее, свежее сено легло в стройные, аккуратные стога. И этот, казалось бы, изнурительный труд приносил радость, заряд бодрости и здоровья на весь оставшийся год. Я с особым, почти тупым усердием махал косой, ворошил вилами непосильные валы сена, закидывал по полкопна на стог, лишь бы забыться... Тогда вся красота окружающего леса, гор, студёных, чистых рек и родников, сам чистейший, ароматный воздух, всё то, что с детства мило и любимо, вызывало во мне щемящую грусть и сожаление - оттого, что этими красотами мы не можем любоваться вместе.
И вот однажды сидя за этюдом, мучительно пытаясь «отлепить» передние сосны от дальней берёзовой рощи и синих гор, услышал за спиной:
- Ну, здравствуй, наконец-то застукала тебя, а то сам и
носа не кажешь - мягкий, грудной голос, вкрадчивые нотки, увели меня в воспоминания…
Выпускной вечер. Она в белом, нарядном платье. Мы вырвались из уже неуправляемой, хмельно-бесшабашной толпы одноклассников и уединились в переулках наших невинных, романтических встреч. Целовались, и она послушно подставляя губы, закатив глаза, зашептала: «Ты ж знаток немецкого, и чтоб уж ты точно понял меня, говорю только по-немецки - ихь лиебе дихь, ихь ли-е-б-е дихь, ихь.., дурак ты, слепой дурак, как ты не видел всего, ду-у-рак, ихь лиебе дихь...». Пошел дождь. Возвращаясь к классу через небольшую канаву, уподобляясь галантным мужчинам, взял ее на руки, но новые, ещё жесткие туфли, заскользили по жирной, сырой глине и я мягко усадил её в грязную, холодную лужу. Она ушла переодеваться, я с досады хватил лишку и уснул прямо за столом. С тех пор я ее не видел.
- Здравствуй, - смущенно выдавил я, глядя на свою одноклассницу, - вот решил поработать. Сколько лет не виделись.   А ты прекрасно выглядишь. Я тогда не поскупился на комплименты.
Мы стали вместе ходить в лес: я по полдня стою за этюдником, она собирает ягоды, цветы. По вечерам ходили на танцы, после гуляли по нашим местам, уходили в пригорок за околицу, бродили среди могучих и раскидистых сосен. Огромная луна освещала расстилающийся внизу посёлок, туман над рекой. Сказочный, холодный свет навевал романтическое, неземное восприятие, настроение.
Сначала я был рад встрече, стало веселее, чуть отпустила щемящая грусть. Она без умолку болтала, вспоминая школьные шалости. Целовались. И каждый раз казалось, что она готова на большее, и терпеливо ждёт. И эта «готовность», её восторги каждым моим наброском, зарисовкой, этюдом стали в некоторой степени раздражать. Снова накатила тоска. Неудержимо тянуло к вашему розовому дому, позвонить в обитую чёрным дверь, обнять тебя и рассказывать, рассказывать - всё, что я передумал, понял за время разлуки. Я становился молчаливым в такие минуты, и моя одноклассница, конечно же замечала такие мои «уходы».
И вот однажды, когда совсем не «клеился» этюд - то солнце надолго скроется за тучи, то ветер телепает этюдник. Со злостью швырнул картон с неудавшейся мазнёй за овраг, схватил её в объятия, повалил в мягкую, душистую траву и дал волю юношеской страсти. И когда она почувствовала, что способен перейти за грани дозволенного, необычно для неё резко и решительно остановила меня:
-…Остынь, не надо... Я вижу, ты не со мной, нет тебя здесь. Я не слепая, у тебя кто-то есть, ты мучаешься. Не надо со мной так …
От стыда и от её отрезвляющей женской проницательности, отвёл глаза в сторону. И вдруг увидел мелкие, мелкие, нежные незабудки. Они крошечными, васильковыми звёздочками были рассыпаны среди зелени трав и сочных ягод, пружинящие, переплетенные тонкие стебельки создавали свое образный, ажурный рисунок. Вспомнилось: раздольная весенняя степь с пьянящими запахами, свежим ветром, с морем разноцветных тюльпанов и огромным, куполообразным синим небом, над этим просматриваемым до самого горизонта простором. И мы, одурманенные весенним буйством, разжигающим молодую кровь ласковым солнечным теплом, весело смеясь и дурачась, собираем тюльпаны. Ты, бережно прижав к себе роскошный букет, сказала: «Люблю тюльпаны, слов нет. Но почему-то с детства запомнились незабудки, в этих неброских малютках особенная прелесть. Жаль, что они не растут в степи».
12. 01. 2005