Белый камень в поле, на окраине родной деревушки. Вросший в зем-лю, потрескавшийся, едва заметный, затерявшийся в душистой траве, в скромных, пахучих полевых цветах. Ты всё такой же, ты столько видел, ты помнишь всё.
Мимо тебя, согретые ярким весенним солнцем, неслись мы в детстве по сверкающим, чистым лужицам, мимо ещё не растаявших островков снега к опушке леса - пить берёзовый сок, вкусней которого тогда, казалось, нет ничего на свете. Вдоволь набегавшись и наигравшись на уже высохших, тёп-лых пригорках, покрытых слоем дурманяще-пахнущей, жухлой травы, сле-жавшимся под холодным снегом, обливаясь пьём березовый, потом усталые с разбухшими животами бредем домой. Ах, эти чистейшие лужи в окружении ослепительно белых, нежных подснежников, с отражениями тысяч осколков серебряного солнца на их зеркальной поверхности.
Белый камень, ты пом-нишь тончайший запах этих первых цветков - вестников лета, после стылой, морозной зимы они казались воплощением чуда, весеннего, солнечного вол-шебства.
Высыхали лужи, пробивалась первая зелень, замолкали кукушки. Вокруг тебя расцветал летний, душистый первоцвет, заливисто пели птицы. Всей уличной оравой возле тебя играли мы в свои игры, устало рассаживались на мягкой траве, вспоминали увиденные в клубе фильмы и мечтали... Мечтали о том, что когда станем большими, то увидим весь мир и не догадывались, что весь мир и есть это детство, это уютное поле на околице, окруженное синими горами и кудрявым, зелёно-изумрудным лесом, речушка, с кристально чис-той, вкуснейшей водой. Если бы знали.
Окутывали поле синие сумерки, выпадала серебристая роса. У боль-шой, стоящей отдельно от своих танцующих подруг, березы с качелей, заго-ралось красное, тёплое пятнышко костра. Ты чутко прислушивался весёлому треску огонька, смеху парней и девчонок, восторженному и с нотками страха, крику раскачивающихся. Мимо тебя украдкой уводили в темноту, подальше от костра, бережно укрывая от ночной прохлады, своих возлюбленных взволнованные юноши. И ты радовался их счастливому шепоту и тихим пер-вым поцелуям и вздохам. О, белый камень, чтобы я только не отдал ради то-го, чтобы увидеть то, что видел ты. Ведь мимо тебя шли когда-то на первое свидание мои папа и мама. Увидеть бы…
Поспевали травы к сенокосу, умолкали игры. Мимо тебя, раскачиваясь и подпрыгивая на тряских телегах, уезжали на покос сельчане. И надолго во-круг становилось тихо, лишь щебет птиц, треск кузнечиков и жара. И только вечером неторопливо стреножил усталый хозяин свою пропотевшую от пе-ревозки душистых, круглых копен к стогу, замученную тучами оводов и слепней, пропахшую дымом, лошадь. Не спеша, закуривал свой «Беломор», усаживался у камня и тихо любовался багряным закатом над деревней, над-вигающимися сумерками, радовался предстоящей погожей погоде. И всю ночь над поляной не стихал перезвон кутаза, навевая дремоту уставшим от косы и грабель сельчанам.
Но заканчивался покос, радовали глаза сельчан уже потемневшая че-реда стожков по округе на фоне свежей, ярко-зелёной отавы. Всё чаще выпа-дал седой иней на уже сморщенную, усталую листву. На глазах лес одевался в золотой, прощальный убор. Кружась и трепыхаясь на ветру, ложились воз-ле тебя желтые листья березы-качели, и сыпал первый снег. Ты не мог нады-шаться ароматным, свежо-прохладным осенним воздухом с густым настоем прелых трав и листвы, перед длинным сном под метровым, тяжелым слоем снега, чтобы весной опять умыться чистой талой водой и задохнуться от аромата нежнейших подснежников.
Белый камень, милый, родной белый камень, вросший в землю, едва заметный, ты помнишь всё. Но лучше б ты не видел, не страдал от странного, необъяснимого опустошения. Глубокие трещины пролегли на твоём боку, ко-гда печально потянулись мимо тебя обозы с домашним скарбом прочь от родных насиженных мест, и постепенно ты остался совсем, совсем один. Ты видел, как состарилась от одиночества, засохла и упала берёза-качеля. Как год от года зарастала тропинка мимо тебя, зарастали крапивой улочки, руши-лись заборы, сараи, дома. Самая глубокая трещина пробороздила тебя, когда со стоном упала засохшая сосна-великан символ деревни, ты глубже ушел в землю, оброс мхом, затаился, и осталось тебе лишь вспоминать то золотое, солнечное, шумное прошлое.
Белый камень в поле, на окраине родной деревушки... Ты помнишь всё, и даже то, как неслись мы, чуть не касаясь тебя, пить берёзовый сок...
5. 04. 2005
***
У нас стоит хмурая, бесснежная осень. Листва давно облетела и дере-вья, воздев вверх свои голые ветви, молят о снеге. Ударили первые морозы, насквозь проморозив мутные лужи на дорогах, реки сковало льдом, земля съежившись, и ощенившись жухлой травой ждет снежного одеяла.
На нашем покосе стоит стылая тишина. Стога осели, почернели и буд-то удивившись вдруг наступившему холодному покою, сгорбились. Жарким, звенящим летом по всему зелёному полю суетилась дружная, в несколько поколений, разновозрастная семья. Благоухающее, душистое сено шумно и весело собирали гуртом, как делали до них деды и прадеды. Боясь дождей, торопились, молили о хорошей погоде, и как дети радовались каждой новой копне. И вот душистые травы утоптали в остроконечные стога, огородили и оставили мокнуть под холодным дождём. Лишь иногда прилетит чёрная во-рона, усядется на вершину шеста, деловито осмотрит сверху чисто выбритую косами поляну, громко каркнет для порядка, нарушая лесную дремоту, да полетит по своим вороньим делам поближе к жилью.
Непривычная тишина стоит теперь и в селе. Только изредка нарушает эту зловещую тишину со стрекотом проезжающие редкие мотоциклы, да редкий забулдыга крепким матерком вспугнет шипяшего гуся. Просеменит вечно скукоженная, сморщенная и вечно плачущая, Манифа в своих лох-мотьях, воровато оглядываясь, прошмыгнёт в наши ворота на чашку горячего чая. Знает, что не откажет старушка, а скорее обрадуется живой душе. Ей и поплакаться можно, на сына своего горемычного посетовать, погоду зябкую побранить. С телячьими, заискивающими глазами, дрожащими от холода и похмелья руками, приплетется Ахмед. Но если б не они уж совсем одиноко было бы маме.
А наша гора совсем истосковалась. Стыло и угрюмо развалилась кру-то нависая над дорогой и время от времени внимательно и нервно прислуши-вается - не затрещит ли вечером весёлый и жаркий костёр, не зазвучит ли за-дорный смех девчонок, не начнут ли петь старые добрые песни сёстра? Но нет... Уже давно ветер развеял золу от летнего костра, дождь размыл остатки углей. Скамейка упала и некому её починить для вечерних посиделок.
Наша мама снова сидит у окошка и глядит в далекую бесконечность. Всё было в ее жизни... Голодные военные и послевоенные годы, и ранняя любовь, замужество, и властная, строгая свекровь и семеро ее детишек. И муж такой разный, и каждый раз непохожий: то добрый и любящий, а то раз-гульный и загульный, то отстраненный и непонятный, увлеченный творче-скими замыслами. И вся жизнь в вечной работе, заботе в вечных молитвах о лучшем дне. А теперь одна сидишь у того же окошка. И как тебя оторвать от этих твоих забот - о своем хозяйстве, обо всех соседях, сельчанах. Ты им нужна... Они нужны тебе. Теперь то я понимаю, что такие люди приходят на землю и уходят в белых одеждах - никакая грязь грешной земли к ним не пристанет.
... А сейчас тебя тревожит, что до сих пор нет снега, что людям нечем кормить до забоя скотину, и что картошка не уродилась. Что коровы могут потерять в весе, а если резать сейчас, то бог знает, какая будет погода, вдруг по-весеннему раскиснет и пропадёт всё с таким трудом заготовленное мясо.
Но всё равно, несмотря ни на что, долгожданный снег выпадает. Ско-ро от него не будет ни отдыха, ни покоя. Он огромными сугробами нависнет на крышах, забьет все проходы и дороги. Коробушки устанут вывозить за во-рота бесчисленные возы снега. На нашей горе навалит его столько, что без лыж невозможно будет пройти к месту нашего костра.
Но время скоротечно: засияет по-весеннему ярко и весело солнце и земля сызнова обнажится для нового урожая. И совсем скоро наш дом наполнится весёлым гомоном вну-ков и внучек, разговорами и смехом сестёр. Опять начнутся приготовления к покосу с вечным недовольством на плохо отлаженные косы и нехватку граб-лей; и в этой каждодневной летней суете, мама совсем забудет о долгих, оди-ноких зимних вечерах с потрескивающим огоньком в печке. Ведь жизнь
продолжается…
8. 11. 2000
***
Я стал искать тебя, как только появился на свет…
Летнее утро. Солнце через еловые ветки, мимо печки освещает сидя-щую у стола маму. Она в бордовом бархатном платье, в передничке. Подбе-жал, она взяла меня на руки. Обняв, ткнулся в её плечо и, вдыхая особенный, родной мамин запах - думал, что у тебя будут такие же добрые, лучистые глаза и мягкие, тёплые ладони.
Я искал твои черты в любимых сёстрах, - серьезные, игривые, мудрые, шаловливые, искренние, заботливые. Чтоб уже потом, находя эти черты в те-бе, узнавая их, сёстра удивились, приняли и полюбили тебя. Чтоб потом ты стала частью их.
Я с первых дней своей жизни любил этот лес, родное поле у околицы, речушку, сине-зелёные горы. И надолго застывал, любуясь волшебным ок-ружением, что часто взрослые, смеясь, окликали, - «Очнись, поэтенок!». Я полюбил всё это, берёг в себе, хранил, чтоб потом с восторгом, с упоением рассказывать тебе, с нетерпением ждать, когда же ты увидишь всё это. По-том, приехав вместе, со страхом, с волнением, что вот, вот остановиться сердце, подвести тебя к краю горы, с сосной великаном, с видом на деревню и сказать, - смотри! И зажмуриться, затаиться, слыша, чувствуя всеми своими клетками разноцветье, шелест благоуханной травы, полёт и песни птиц и движение родного, терпкого, насыщенного воздуха. И бояться, что, вдруг те-бе не понравится. И открыв глаза задохнуться вместе с тобой от восторга, чтоб в десять раз больше полюбить эти леса и горы, потому что вместе с то-бой. И удивляться, как я мог раньше любоваться ими один.
И как все я торопился, принимая за тебя других. И даже ещё не осоз-навая, не понимая что, есть на свете любовь, разволновался, увидев у нас в гостях незнакомую, не нашу девочку. Она не была похожа на своих деревен-ских. Я хотел с ней играть, хотел разговаривать, но заикался, молчал. Нас одели и отправили в весенний, солнечный день во двор - погулять. Уже тая-ло. И чтоб в тени быстрее растаял плотный утоптанный за зиму снег, были открыты ворота. И весь двор, и ель во дворе были освещены слепящим сия-нием. Это было сказочно и непривычно. Кое-как разыгрались, стали взби-раться на стенку из затвердевшего снега у забора, долго стояли, осматривая открывшийся вид на улицу. Стеснительно переглядывались, и кубарем кати-лись вниз, барахтались, волнительно задевая друг друга. В тот же день она уехала, оставив во мне непонятное томление. Потом и другие похожие де-вочки вызывали такие же чувства, но это была ещё не ты.
Я был настроен на любовь. Я купался в любви: бабушек, тетушек, от-ца и матери, сестёр и их подруг. Раз в неделю в нашу дальнюю, глухую дере-вушку приходила одинокая почтальонка. Раздав все газеты и письма, заходи-ла к нам. С ворот искала меня. Чтоб с ходу взять на руки, прижать к себе и так и сидеть всё долгое чаепитие, целуя и угощая меня сладостями. Все са-мые красивые открытки были моими, от неё. Она выписывала для меня все детские газеты и журналы. До сих пор при слове почтальон я, прежде всего, вижу её восторженные, любящие, добрые глаза. Вся с детства любовь во-круг сделали меня добрым и любящим для тебя.
Я искал тебя в книгах, много читал, отбирая для тебя самые лучшие черты самых прекрасных, лучших героинь. И когда тоска по тебе станови-лась невыносимой, уходил в лес. Долго бродил завороженный, молчаливо-счастливый в своих грёзах и фантазиях. Меня окружал безмолвно сочувст-вующий, любимый лес. Друг-лес. Собеседник-лес. Хранитель моих тайн-лес. Наверное, поэтому ты здесь станешь совсем, совсем своим, потому, что здесь я всегда думал о тебе. Твой образ ещё расплывчатый, ещё едва намеченный, вдохновляя и опьяняя, всегда витал рядом, сливаясь с чистым, прозрачным воздухом, переливаясь в хрустальных перекатах реки, слышимая в песнях-пересвистах птиц.
Я всему учился у отца, чтоб потом, с тобой так же, как он уметь всё делать: мастерить, ремонтировать, творить. Я зарабатывал у него доверие, чтоб потом когда скажу: «Папа, я женюсь», он просто улыбнулся и сказал: «Я верю тебе, сынок. Ты не ошибёшься..».
Позже мы будем часто спорить: кто кого увидел первым, заметил. Глупые, это теперь мы понимаем, что первым увидел ОН. Долго вёл нас в этот кабинет, к этому столу. Закрыл другие дороги. И тихо-тихо шепнул, громко нельзя, потому что мы сами должны были это почувствовать и сде-лать этот шаг. Почувствовать долгую дорогу впереди, вместе, рука об руку, дыханье в дыханье. И мы сделали этот первый, решительный шаг.
3.10.2006
***
По первому снегу, радуясь чистой пока непривычной белизне, мы с братом пошли в лес. Ещё не полностью облетела листва на деревьях, жухлая трава ещё не улеглась плотной кошмой под холодный снег. Природа тихо прощалась с шумным, ярким, солнечным летом. То здесь, то там, как послед-нее отражение роскошного солнечного блеска, вспы¬хивали яркие пятна золо-та берез, киновари осин. Но близкое дыхание зимы чувствовалось во всём. Снег, не спеша, по хозяйски, деловито укрывал лес белым, пушистым одея-лом на долгий, белый сон...
Мы шли завороженные ажурным снежным рисунком на соснах, бере-зах, на серых зарослях ольхи и черёмухи, тихо переговариваясь, будто боясь нарушить этот сказочный покой. Казалось вот - вот дунет ветер, природа проснется от навеянной дремоты, исчезнет снежная тончайшая вязь на вет-ках, и мы окажемся в обычном, но всё равно в родном, ни с чем не сравни-мом, нашем лесу. Но видение не исчезало, наоборот, - за каждым пригорком, за каждым поворотом нас ждали новые сказочные сюжеты...
Чётко отпечатанные следы мелкого лесного зверья на девственном, холод-ном полотне снега, мелькнувшие или показавшиеся, что мелькнули, тени за оврагами, за кустарниками пробуждали в мальчишеских сердцах охотничий азарт. Мы жаждали необычной, неожиданной встречи с жителями этого цар-ства. Неказистая, корявая палка в руках, в воображении, превращалась то в копье, то в ружьё.
Ах, этот удивительный мир мальчишеских фантазий! Вот ты смелый охотник из былин и сказок, в ярком лисьем малахае, с тугим луком и звонки-ми стрелами и тут же боец Красной армии в островерхой будёновке. Мы, то подкрадываемся, прячась за белоствольные берёзы в стан противника, то не-сёмся в стремительной атаке, срубая палкой, засохшие листья на кустарни-ках, то, прячась за корягу похожую на пулемёт «строчим» по убегающим фашистам. И в такие минуты я вовсе не ощущал разницу в возрасте с братом, мы были из одного племени - племени Мальчишек.
Но вот устав от «набегов», мы опять уходили в созерцание окунающе-гося в зиму леса. Видимо, устремленные далеко вверх стрелы сосен, их купо-лообразные кроны, сложные переплетения веток, уходящие в перспективу гряды гор и неторопливое течение ещё не скованного льдом реки Зилим, вы-зывали у нас ощущение безбрежности видимых картин. Он стал взахлёб рас-сказывать о бесконечности Вселенной, о прочитанных в журналах и книгах чудесах и парадоксах со временем и пространством.
- Ты представляешь, если я сейчас полечу со скоростью света, а ты ос-танешься здесь, - говорил брат, поддевая палкой сухую, запорошенную сне-гом охапку желтой листвы, -то к моему возвращению таким же молодым, здесь на земле я застану только твоих правнуков, а может и прапрапотомков. А если вдруг мы попадём под поле гравитации чёрной дыры, то...
Я восторженно, с раскрытым ртом слушал брата, не успевая уклады-вать в сознание полученную информацию. Как это «Я», человек, живой, ви-дящий, слышащий, чувствующий, со своими привычками, всего лишь ни-чтожная пылинка во вселенной! Моя жизнь - тысячные доли секунды по сравне¬нию с жизнью звезд, солнца?!!! И эти леса, горы, реки всего лишь вре-менная декорация по сравнению не только с Вселенной, но и с возрастом Земли?!!!
И слушая брата, я стал вспоминать свои первые попытки составления «картины Мира» - сначала, естественно - земля заканчивалась для меня за грядой хребта Зильмердак, там, на вершине можно сесть и свесить ножки вниз, с края Земли. Но туда - вниз - это далеко? А если попробовать спус-титься, что там? Позже папа объяснил, что Земля - шар, хорошо, вокруг Зем-ли Небо, если лететь долго, долго будет голубое Небо, но ведь оно должно чем-то закончиться? И это «что-то» я представлял себе железной, купольной стеной, ладно - стена, но какой оно толщины? Не может же она быть беско-нечной, а что за ней? Всё это пугало и часто перед сном с закрытыми глазами я «видел» эту бесконечность, я вызывал в себе это чувство бездонности - там, где-то в невообразимой глубине проплывали пятна, тени необъятных разме-ров и форм. И всё это засасывало, вызывало ощущение невесомости и страха. Я испуганно распахивал глаза и долго лежал - не уснуть. И, что интересно, сейчас я не вижу эту бесконечность.
А брат всё рассказывал и рассказывал, и мне было непонятно - как можно столько читать, знать, понимать и помнить, и я очень гордился им – это мой, старший брат!
- Динозавры жили миллионы лет назад, всё было завершено: земля, природа, океаны, материки, - брат вошел в раж, его искрящиеся, карие глаза были устремлены в неведомое, казалось, что он одет не в обычную деревен-скую фуфайку, ещё по сезону резиновые сапоги, в длинноухую шапку-ушанку, а в академическую мантию или в серебристый, загадочный комбине-зон, - и вот что-то случилось, то ли гигантский астероид, то ли…
Его рассказы наслаивались один на другой, и в неокрепшем мальчи-шеском сознании выстраивалась страшная картина - оказывается, мы ходим по краю пропасти! Может, если б это понимал мой вечный мучитель старше-классник Ахмади, то стал бы добрее, лучше? А его вечно пьяная, неопрятная и скандальная мать - одумалась? Так с подачи брата во мне формировались наивные представления о первоначальной основе любой религии - жизнь на земле сиюминутна, кратка и бренна, поэтому надо жить праведно. Это позже появились священнослужители, каноны, обряды, которые так осложнили эту простую истину, первооснову, что зачастую всё это отталкивает, а не служит делу добра.
Так мы шли и шли два крохотных тёмных пятна в безбрежном океане уходящего в зиму леса. Увидев что-то интересное, снова переходили в игру или брат, вспомнив что-то интересное - рассказывал и рассказывал.
- Если человечество придумает другой вид топлива, энергии в сотни, в тысячи раз мощнее существующих атомных или в будущем управляемых термоядерных…
А лес менялся на глазах, снег, не переставая, падал, увеличивались шапки на деревьях, тонкая снежная вязь на ветках рушилась, обдавая нас се-ребряной пылью, и всё это стало мило, близко и любимо после того, как я уз-нал - что всё это не вечно…
С тех пор прошло много, много лет. Мы выросли, изменились, изме-нился мир, изменился брат. Можно войти в тот же лес, увидеть ту же непере-даваемую красоту, в такое же время года. Снег так же по-хозяйски будет об-сыпать деревья роскошным серебристым убором, готовя к зимней спячке, но не стало того брата.
Что с тобой, брат?
15. 10. 1999
