Особенно его недолюбливал замкомвзвода сержант Корнеев, такой липецкий фашиствующий молодчик, с рыбьим, холодным,бесцветным взглядом, такие до армии обычно во дворах вешают кошек и слывут живодёрами.
Ну, не нравилось ему лояльное отношение офицеров к этому московскому чемпиону, да, и чемпион ли он, внатуре, по виду крепкий вроде, но не супермен, и вообще, пробить его на вшивость не плохо было бы. При первой же возможности его ставили в наряд по роте - (к другим нарядам - по полку, по гарнизону, хоз-взвод не
привлекали), все работы делал быстро и добросовестно, команды отбой-подъём выполнял пулей, секунд за двадцать, всё, что положено делать молодому, делал только с песней - ни придраться, ни убить, вобщем, причин для наезда не было. Одним словом - сволочь. Но тут масла в огонь подлил замполит полка. Проходя
мимо казармы хоз-взвода, он подошёл к выстроенным для развода солдатам и завёл панихиду про неуставные взаимоотношения в войсках, а после ни с того, ни с сего выпалил:
- А это у вас тут служит боец, который на третьем дивизионе деду челюсть сломал? - Шурка сжался в комок...
- Так точно!, отчеканил взводный старлей.
- И где он?
- Рядовой Мишин, выйти из строя!
- Товарищ полковник, рядовой Миш..., замполит жестом поставил его рядом с собой.
- Молодец, рядовой! Ещё одному-двум дедам челюсти сломаешь, в отпуск поедешь.
Деды всего хоз-взвода смотрели на него в тот момент слегка исподлобья и по цвету их глаз было видно, что у этих бравых войнов с гемоглобином все в полном порядке.
Вечером Корнеев попытался влепить Шурке оплеуху за не затянутый ремень, но его рука была очень жёстко отбита в сторону, а другая рука молодого солдата в одно мгновенье упёрлась кулаком в солнечное сплетение сержанта, без удара, но слишком убедительно, с нажимом в точку потери дыхания.
- Всё, - объявил Шурка во всеуслышание, - больше издеваться над собой не позволю, делать буду что положено молодому, а беспредельничать не дам, можете меня хоть сейчас скопом отмудохать, только потом всех убью по одному...
Тут же демонстративно расстегнул воротничок, приспустил ремень, сбил в гармошку сапоги и улёгся на койку. В казарме стояла тишина...
Этой очень дерзкой выходкой он обеспечил себе относительную свободу и независимость.
Как-то на смене, он заглянул в "сыпучку", т.е. кладовку для круп и ноздри защекотал до боли знакомый запах. Этот запах присутствовал там и раньше, но он не был столь броским и настойчивым. После недолгих поисков источник запаха был обнаружен: две тридцати-литровые эмалированные кастрюлищи были заполнены, на половину каждая, забродившим яблочным вареньем. (зав-столовой прапорщик Поляк, надыбал где-то халявных яблок, сделал варенье, но сахару пожалел - вот оно и начало бродить).
Шурка повёл себя как истинный профи, у которого ни один продукт не пропадает даром: в каждую кастрюлю он долил воды литров по десять и добавил дрожжей грамм по двести и забыл про эти емкости напрочь...А служба шла своим чередом, у него всё сложилось как нельзя лучше - словом, служи и радуйся.
В начале Апреля на глаза снова попались эти две эмалированные кастрюли, запах из них шёл уже бражный, зрелый такой и не продегустировать данное изделие было бы грех. Опущенное в кастрюлю сито, быстро разделило содержимое на две фракции - жидкую и взвесь. Дегустация превзошла все ожидания - брага получилась и вкусной и хмельной. После отбоя Шурка созвал в столовку земляков из музыкального взвода, под это дело он пожарил картошечки с лучком, порезал на тоненькие ломтики филе каспийского залома (это вид крупной сельди, что предназначен был для офицерского состава), сдобрил растительным маслицем с уксусом и черным перцем, густо пересыпал всё полукольцами репчатого лука, обжарил в растительном масле средней толщины ломтики чёрного хлебца и праздник был готов. Посидели душевно, с настроением, вспомнили жизнь гражданскую, девчонок, дружбанов и часам к трём ночи разбрелись по подразделениям. Перед уходом Шурка перезарядил брагу - долил воды, добавил сахару и дрожжей и заготовка к следующим посиделкам была готова.
Наступило то долгожданное время, которое боготворят все люди - первые теплые деньки, безветрие, вылет мошкары, вечера длинные и закатистые, кукушки с совами прокрикивают опушки леса, когда даже толстенные тётки работающие при штабе, не кажутся такими гипопоташками, какими были всю зиму. Первомай прошёл на ура -
праздничные столы грели душу офицерам, а после отбоя бражное застолье грело некоторых подчинённых этих офицеров, так что гармония весны и душевного порыва была полной.
Восьмого Мая Шурка заступил на смену, чтобы готовить праздничный завтрак и обед, получил продукты, сделал заготовку на следующий день, а заодно приготовил ночное угощение для земляков. После отбоя тосты сыпались, как из рога изобилия, брага на шурку в этот раз не действовала и он опрокидывал кружку за кружкой и как-то потерял контроль над потреблением напитка...
Обрыв плёнки, как в кино...
Глаза открывались адски трудно. Казарма, он лежит в постели, раздетый, в роте только дневальный...Звуков не существует. В казарму плавно заходят несколько офицеров и начальник штаба подполковнк Конашенко, росточком не выше полутора метров, в огромной фуражке. Процессия остановилась перед Шуркиной кроватью, он встал в знак уважения и в одних трусах вытянулся в подобие струнки...Судя по губам, подполковник что-то страстно говорил, его лицо было очень серьёзным и почему-то сердитым. Вдруг Конашенко показался Шурке гвоздём с широкой шляпкой
и ему захотелось вдарить по этой шляпке кулаком и посмотреть, как глубоко войдёт в пол этот гвоздь с одного удара. И улыбка растянула его лицо... Неожиданно включили звук и последние слова прозвучали приговором: На свинарник!!!
Все пробелы в памяти в красках восполнили сослуживцы:
Святая святых - Девятое Мая!!! Парады и праздничные мероприятия по всей армии. Офицеры дивизиона идут с боевого дежурства на праздничный завтрак - с тех пор, как появился этот новенький поварёнок, ни одно событие (даже дни рождения) не оставалось незамеченным - всё время готовилось что-то вкусненькое и всё время новое - все гадали, а чем сегодня удивит этот москвич? Но ни разу не угадали - фантазии у москвича было хоть отбавляй. Вот и в этот раз, мучимые догадками, они подошли к столовой...но она оказалась закрытой изнутри. Рядом слонялся беспризорный наряд по кухне, три официантки и две посудомойки. Стучались долго и упорно, но безрезультатно. Когда терпение лопнуло, выбили окно в вестибюле, открыли двери, вошли в обеденный зал и... Посреди зала, на шести сдвинутых в виде кроватки, мягких, кожаных стульях,
раскинувшись крестом, храпел что есть сил молодой повар-москвич. От него исходил сивушный, перегарный дух, что сразу отметало все версии типа "заболел". Будили без результата, после чего принесли из санчасти носилки и торжественный пронос тела начался...
Основная бетонка, по ней, преисполнены праздничного патриотизма, полковые подразделения с песнями маршируют в столовку на завтрак с яйцами. В противоход этому параду четыре бойца несут носилки, на которых покоится неприлично храпящее
тело. Там, где носилки равняются с очередным подразделением, смолкает строевая песня и подразделение делает равнение на носилки, так что продвижение носилок можно было отследить без особого труда...Обычно, с такой помпой продвигаются навстречу чему-то очень и очень значимому...
Пока Шурка почивал в казарме, весь дивизион на плацу поздравлялся с днем Победы. Муз-взвод из восьми душ был колоритен: пятеро духовиков и барабанщик были при полном параде, а чуть на отшибе стояли два представителя ударных, коих сегодня ночью рядовой Мишин имел честь самолично лицезреть у себя на приёме - большой барабан и литавры, в непотребно партизанском виде - один в кедах, другой в тапочках. Позади ударной группы стоял прапор и держал бравых ударников за ремни и не давал им ударить в грязь лицом. Частенько, когда заканчивался марш, эта пенеточно-пуантовая группа пыталась самостоятельно продолжать бравую тему, но пинки группы поддержки беспардонно обрывали их душевный полёт. Командир полка поинтересовался, что там за мудаки играют, на что командир муз-взвода летёха нашёлся - молодых, мол, обкатываем, волнуются черти. Праздник удался!