Предчувствуя недоброе, тварь исступлённо металась вдоль стенок, шипела и грызла сетку. Расположившись возле перил, я пытался привязать верёвку. Свирепый ветер вдоль набережной то слева, то справа хлестал колючей крупой, шумел в ветвях и потрясал фонарями. Занемевшим пальцам никак не удавалось пропустить разлохмаченный верёвочный конец в металлическую проушину клетки. И тут кто-то прикоснулся к плечу.
Сначала я увидел маслянистый блеск сапог и стёганые ватные штаны над ними. Выше расположились крохотные лакированные перчатки и пиджак с искрой, далее – пёстрая лента-бабочка и, наконец, пристальные пуговицы глаз. Как я не пытался всмотреться в лицо, ничего не получалось: размытые очертания, колеблющиеся тени, смутные линии, да и было ли там вообще что-либо? Сверху меня пришпиливал взгляд превосходства, хотя неприятные круглые глаза и находились внизу - некто был на голову ниже меня, но в плечах - раза в полтора шире. Я вопросительно посмотрел в его чёрные зрачки-колодцы - морозом и спокойной ненавистью веяло оттуда.
- Отпустить! – произнёс незнакомец и повелительно указал на заключённую.
Я повиновался. В этот момент я испытывал животное чувство погибельной опасности, но самое странное, мне показалось, не меньший ужас вызвал этот голос и у моей пленницы. Когда я открыл дверцу, крыса, вместо того, чтобы броситься наружу, вдруг упала на спину и стала сучить лапками, при этом она хрипела и издавала звуки, похожие на всхлипывание, да и двигалось животное так, будто его прижимает к земле невидимая нога и неторопливо душит.
Что мне оставалось? Я вытряхнул содержимое крысоловки на снег и, стараясь двигаться размеренно и достойно, плавно направился прочь. Я не оглядывался. Сейчас мне более всего не хотелось, чтобы в затылок раздался выстрел - новая команда безликого пиджака. По лбу и щекам хлестало то, что затем хлюпало под ногами, и носа, и рук уже не существовало, а клетка, дура дурой, вхолостую хлопала крышкой, и верёвочный хвост волочился за спиной.
Я двигался как заведённый, потеряв счёт минутам и векам, не отдавая себе отчёта, зачем и куда направляюсь. Всё вокруг слилось и помутнело, словно глаза прикрыла толстая полиэтиленовая штора. Внутрь, как из наушника, врывался и муторно крутил тягуче-липкий мотив со словами: «Мастера не оставляют следов, па-па-па, им не нужна верёвка, па-па-па», - и так, раз за разом, медленно удавливало кольцами, вбивало гвоздями, бинтовало голову обволакивающим баритоном.
Так я брёл, и брёл куда-то, пока визг тормозов не разорвал и мутную пелену, и заевшую фразу. Свет и тьма обрели очертания: я стоял на проезжей части посреди бегущих огней и шуршащих моторов. Над всем возвышался огромный дом на колёсах. Он уже приближался, склонялся надо мной, нависал, опрокидывался. Из светлого окошечка пронзительно смотрели круглые глаза темноты. Аспидная перчатка погрозила пальцем, сверху донеслось бархатное равнодушное: «Ты мой!».
Я лёг на асфальт. Я услышал, как из моего горла доносятся оправдания. Я в полной мере осознал превосходства сапога и его величества. А потом из запредельных далей звякнуло по-кукольному тоненько: «Отпустить!». И сразу стало легко.