...И сейчас, в своей опочивальне, в которой как всегда все предметы издавали запахи мебельного антиквариата, король Самсон, проснувшись ровно в пять утра, предавался размышлениям о государственных делах. Как же ему не хотелось заниматься этими отвратительными государственными делами!
Но он знал, что пора перемен настала... И начнет он с того, что велит сжечь к чертовой матери всю мебель из спальни и собственноручно выбросит на помойку наследственный ночной горшок, омерзительно воняющий испражнениями давно опочившего царственного предка.
Как и два года назад, тишину нарушил осторожный стук в дверь, похожий на мягкие удары кошачьей лапки.
Король, не шевелясь, смотрел на дверь. Вот сейчас она отворится, и в нее просунется большая голова Шауница. И действительно, дверь приоткрылась, и в ней возникла круглая голова с аккуратно прилизанными волосами. Глаза гофмаршала уперлись в короля.
Самсон указательным пальцем подал Шауницу знак подойти. Тот неслышно притворил дверь и на цыпочках приблизился к королевской постели.
— Садись, – прошептал король и кивком головы указал на низенький стульчик, стоящий рядом с кроватью.
Король бросил взгляд на Шауница. После всех изменений, которые вскоре свалятся на Асперонию, Шауниц вряд ли удержится на своем месте. Если менять, то не только мебель и горшок, вздыхая, думает король... Гофмаршал давно просился на пенсию. Пусть занимается сельским хозяйством у себя в поместье и пишет мемуары. Интересно было бы почитать... «Правда, я совершенно не представляю себе, как я буду обходиться без Шауница с его толстой, глупой рожей, и каково мне будет по утрам брюзжать и ныть в полном одиночестве...»
— Ну?.. Что на этот раз? – король видит в руках Шауница лист бумаги с печатями. – Что это у тебя в руках? Прошение об отставке? Слава Богу, наконец-то! Нет?! Или, может, текст моего отречения? Ты еще не оставил намерения меня свергнуть?
— Ваше величество! Это официальное обращение департамента США по делам иностранцев...
— Я все думаю, как это американцы узнали о существовании Асперонии! – искренно удивился Самсон. – Страшно нелюбопытная нация. Все, что находится за пределами Штатов, представляется им небольшой резервацией, в которой компактно проживают народы всего остального мира. Совсем недавно их президент, выступая по телевидению с обычными угрозами в адрес тех, кто не хочет жить по-американски, спутал Словакию со Словенией...
— Они и не на такое способны...
— Это точно. Один чрезвычайно умный человек больше ста лет назад напророчествовал, что когда-нибудь люди в Луне просверлят дыру, – тут мудрец выдерживал многозначительную паузу, – и дыра эта, продолжал он, естественно, будет принадлежать американцам... Хочу тебе заметить, эти американцы страшные дуралеи, таких дураков еще свет не видывал, чтоб ты знал...
Король замолкает. Кусая губы, молчит и Шауниц. Выждав некоторое время, он продолжает доклад:
— Ваше величество, американцы требуют выдачи Лоренцо даль Пра...
Король недоуменно поднимает брови. Шауниц вынужден объяснить:
— Это тот бомбист, ваше величество, который...
— Да, да... помню. Изготовитель самовзрывающихся коровьих лепешек...
— Не изготовитель... и не коровьих.
— Ты становишься совершенно невыносимым, Шауниц! Ну, как бы ты хотел, чтобы я сказал? Подрывник куч лошадиного дерьма?
— Вы знаете, Ваше Величество, я всегда придерживался правила: во всем, что касается королевских интересов, быть предельно точным...
— Шауниц! – громко шипит Самсон. – Если ты не прекратишь нести ахинею, я попрошу тебя удалиться! Ты удивительный человек, Шауниц! С каких это пор лошадиное дерьмо стало входить в сферу королевских интересов? Повторяю, ты удивительный человек, Шауниц! Вместо того чтобы информировать меня о новых посевных площадях, отводимых под овес и просо, или бодро рапортовать о выпуске миллиардной бочки карамельного пива, ты кормишь меня второстепенными новостями. Больше двадцати лет я терплю тебя и твои каждодневные идиотские доклады о всякой чуши, вроде той, которую ты со-общил мне вчера. Помнишь?
— Разве весть о трагической смерти начальника дворцовой стражи барона Виттенберга чушь? – выкатывает глаза Шауниц.
— А ты как думаешь?! Господи! Тоже мне событие! Отбросил копыта начальник дворцовой стражи Виттенберг, проспавший на этой должности более полувека. Ты прибежал ко мне, горланя во все горло: «Умер барон Виттенберг! Умер барон Виттенберг! Ах, какое несчастье, какое несчастье! Натекло полведра крови! Полведра крови!» Да я о его смерти узнал еще накануне, раньше тебя, раньше всех... Разве это новость? А ты мне, умер барон, умер барон... И что трагического в его смерти? Ты хоть знаешь, сколько ему было лет, этому засранцу, когда я родился? Уже тогда мой отец намеревался отправить Виттенберга на пенсию по старости, да, по обыкновению, отвлекся на очередную шлюшку, а когда отец увлекался бабой, то, сам понимаешь, не до Виттенбергов тут...
Король на минуту задумывается, вспоминая.
— Ну, посуди сам, – продолжает он, – разве можно из-за смерти какого-то сторожа с колотушкой поднимать столько шума? Ну, умер и умер, туда ему и дорога! Словом, одним Виттенбергом больше, одним Виттенбергом меньше... Не велика потеря. Да и гадом он был препорядочным... Как ты думаешь, почему обо всем, что происходило во дворце, тут же становилось известно министру внутренних дел маркизу Урбану? То-то же... Этот колченогий рыцарь тайного ордена доносчиков и филёров, если не спал, то только и делал, что подглядывал, куда и зачем я пошел. Посмотри на стену в моей туалетной комнате! Он просверлил там дырку и подглядывал... Но главное не в этом. Помнится, когда я еще мальчишкой был, он мне так наподдал железным сапогом под зад, что у меня до сих пор копчик ноет к непогоде... А ударил он меня потому, что был уверен, сукин сын, что королем станет мой братец Людвиг...
За спиной короля раздалось недовольное покашливание.
— Ну вот, – прижимая палец к губам, говорит Самсон, – нарушили сон будущей королевы Асперонии...
Покашливание тут же прекращается.
У Шауница выступает пот на лбу.
Король подмигивает ошарашенному придворному и продолжает:
— В который раз вынужден указывать тебе на твою крайнюю некомпетентность, неосведомленность и преступную халатность... Ты являешься гофмаршалом двора Его Величества Короля Асперонии Самсона Второго! Это звание тебя должно ко многому обязывать. Ты ведь не просто какой-то рядовой служащий. Ты, дружочек, гофмаршал! А гофмаршал – это даже выше маршала! Это почти генералиссимус!
Шауниц бледнеет. Час от часу не легче! Что задумал король? Какой еще, к черту, генералиссимус? Вот возьмет да и назначит его, Шауница, министром обороны... А он даже стрелять не умеет. Придумает же такое, генералиссимус... Ну и короля же подсунула ему судьба! То Самсон обзывает его ключником, то едва не предлагает возглавить все вооруженные силы королевства... Нет, так дальше жить нельзя...
— Ты, Шауниц, – продолжает король с воодушевлением, – ты – по занимаемой должности – генералиссимус человеческих душ, вот ты кто! Вернее, вот кем ты должен быть! Ты должен быть прозорливым и всевидящим. Ты – государево око! И я удивляюсь, как это ты за столько лет своего гофмаршальства не разглядел, что у этого Виттенберга под личиной верного слуги престола и рыцаря без страха и упрека скрывается подлая скотина, мерзавец и плут? И ты, вместо того чтобы обезвредить негодяя, занимаешься сбором сплетен... Мне пришлось самому решать вопрос с Виттенбергом. Скажу тебе по секрету... – король пальцем велит Шауницу наклониться. – Скажу тебе по секрету, что старик оказался чертовски живучим... Просто беда! Старого закала был человек! Таких сейчас почти не осталось. Он, видно, вознамерился жить вечно, и его не брала никакая зараза. Еще когда роль лейб-медика исполнял Краузе, то он по моему негласному указанию давал старику в качестве укрепляющего питья ежедневно стакан сулемы, разведенной пополам с бромом. И что ты думаешь? Старик так закалил свое здоровье, что взял себе в жены молодую девку, вроде этой... – сказал король тихо и скосил глаза в сторону спящей претендентки в королевы...
Шауниц, боясь пошевелиться, слушал очень внимательно. Страшно, страшно было трусливому и проницательному Шауницу, с королем происходило что-то неладное...
— После всех этих штучек с сулемой стало ясно, что старика голыми руками не возьмешь. Требовалось нечто другое, более действенное, что ли... К счастью, мне пришел на память тот красногубый солдат, – тут король заговорил с воодушевлением, – помнишь, которого мы с тобой застали, когда он, тварюга, спал на посту? Ах, как же славненько я его тогда отделал! Я еще поразился, до чего же крепкие чайники у этих парней! Жаль, что его убило при взрыве, я хотел его расспросить, что он почувствовал после того, как я его огрел алебардой... Так вот, пришлось применить тот же прием в случае с бароном. Тише, тише, не охай! Какой же ты, братец, однако, трепетный... Тебе надо было не в гофмаршалы идти, а в воспитатели института благородных девиц. Как я тебе говорил, барон только и делал, что по целым дням дрых у себя в кабинете. Вот там я его, голубчика, и отыскал... И так хватил по башке... Звук был, правда, не такой громкий, как тогда, когда солдатик спал с разинутым ртом и когда он после моего удара алебардой зазвучал, как пожарный рельс, звук на этот раз был потише, и это понятно, потому что барон неосмотрительно снял свой стальной головной убор и спал без прикрытия, и ты сам понимаешь, лысая голова, даже если она пустая, не может звенеть, как церковный колокол... А кровищи было!.. Барон оказался тучным и полнокровным, как хорошо кормленый хряк перед осенним швайнфестунгом...
Шауниц сидел с совершенно белым лицом.
Король забавлялся испугом придворного.
— Старина Виттенберг был бы тысячу раз не прав, если бы после такого удара секирой остался в живых. Ведь даже если предположить невозможное, наличие мозгов в голове старого дуралея, то после такого взбалтывания они точно пришли в негодность. Подумай, какая может быть польза от головы, выдержавшей прямое попадание алебарды! Если только у него не была такая же голова, как у того незабвенного солдатика с мокрыми губами... Но у того голова была обута, если так можно выразиться, в стальной шлем... Видишь, какой у тебя король кровопийца. А все тирания, мать ее, это она, дружочек, сделала меня таким... Что с тобой? Тебе плохо?
Шауниц мотнул головой. На короля он старался не смотреть. Гофмаршалу действительно было не по себе.
— Ну ладно, черт с тобой, – спустя минуту сказал Самсон как ни в чем не бывало, – рассказывай, что там просят эти идиоты из департамента по делам иностранцев?
— Они не просят... – приходя в себя, начал гофмаршал.
— Известное дело – американцы...
— Совершенно верно, они не просят, они требуют! Требуют выдачи гражданина Асперонии Лоренцо даль Пра, совершившего немногим более двух лет тому назад тяжкое преступление на территории Соединенных Штатов Америки.
— И что же там натворил этот милый юноша?
— У них есть веские доказательства вины Лоренцо даль Пра. Американцы уверяют, что Лоренцо взорвал ветерана и инвалида войны во Вьетнаме, сержанта Сару Беровиц...
— Бабу?! Он взорвал бабу? – король хохотнул. – Всего-то... Я-то думал, он там что-то серьезное отмочил. Вроде кражи чернильного прибора из Овального кабинета.
— Инвалид Сара Беровиц в результате взрыва лишилась второй ноги. И передвигается теперь на протезах...
— Но передвигается же! Нет, ты посмотри, до чего дошла наука – у бабы двух ног нет, а она носится как ведьма на помеле!
— Ваше величество...
— Помолчи, Шауниц... Окаянные американцы, наверное, думают, что я из-за какого обезноженного засранного ветерана, к тому же еще и бабы, так им запросто и выдам гражданина независимой Асперонии! Да даже если бы он укокошил миллион американцев, не видать им моего подданного как своих ушей! Черта лысого они получат, а не Лоренцо даль Пра! Они хотят командовать всеми нами, точно мы их слуги! Всякий вшивый американец везде себя чувствует победителем Земного Шара и норовит везде установить свои законы! Они временами – по уровню тупости – напоминают мне русских большевиков времен военного коммунизма: те тоже мечтали везде установить свои правила и для этого намеревались экспортировать свою дурацкую социалистическую революцию во все страны мира. Американцы же придумали такой политический инструмент как демократия по-американски и тоже вовсю им пользуются. Только где-нибудь на краю света, в какой-нибудь долбаной Хуэляндии, запахнет жареным: нефтью там, драгоценными камушками или красным золотом (король сделал паузу и поднял вверх указательный палец), – как они тут как тут. Начинают орать, что там нарушаются права человека, и тут же вываливают на эту страну десант, взрывают деревни с мирными жителями, бомбят города и при этом опять орут на весь мир, что пришли устанавливать демократию... Американцы говорят, что не успокоятся до тех пор, пока эту свою американскую демократию не установят повсеместно. Они все время твердят о каких-то мифических демократических ценностях, которых-де у них в Америке навалом, а в других странах пока катастрофически не хватает. И они – с помощью пороха и свинца – готовы излишками своих демократических ценностей поделиться со всеми, у кого с этими ценностями напряг. И многим их политика страшно нравится. Особенно это касается стран, где прежде любили русских. Теперь там русских разлюбили и во все лопатки бросились любить американцев. И какую бы эти американцы гадость ни сделали, они во всем встречают поддержку. Я знавал одного очень глупого президента малюсенькой южной страны, так вот у этого идиота на столе стояла фотография, на которой он был запечатлен стоящим в обнимку с президентом США. Мой знакомый был совершенный коротышка, и высокорослый президент Америки, видимо, уставший от необходимости соблюдать дипломатический этикет, покровительственно положил свою руку на жирное плечо усатого южанина. Глупый маленький президент очень гордился этой фотографией. Теперь вообрази себе такую картину. Президент США каждое утро садится за свой рабочий стол и прежде чем принять для доклада Госсекретаря, с приятной улыбкой придвигает к себе фотографию со своим низкорослым другом и долго любуется ею... Вспоминает свой визит в далекую горную страну на задворках Европы. Вспоминаются мудрые советы, которые усач давал ему во время обеда с шашлыками и сладким красным вином... Тьфу!
Самсон находился в очень сильном гневе. Ему хотелось что-нибудь разнести вдребезги. Вспомнилась расколотая пополам лысая голова Виттенберга...
— Пусть эти идиоты из американского департамента по делам иностранцев не очень-то горячатся, пусть знают, – бушевал тиран, – что еще не родился человек, который может давать распоряжения королю Асперонии! Даже если все американцы одновременно наложат себе в штаны, они не дождутся, чтобы я, Самсон Второй, король Асперонии, выполнял их вшивые указания!
Раздается нежный вздох, и над пуховиками возникает заспанное личико Сюзанны.
Шауниц встает, делает два шага назад и церемонно кланяется.
Король привстает на кровати.
— Шауниц, голубчик, ты, видно, не в своем уме! Ты бы еще реверанс сделал! Сюзанна еще не королева! Ты мне так всех девок испортишь! Они теперь все будут думать, что ночь с королем дает им право на нечто большее, чем слабую надежду провести еще одну ночь с королем... Смотри у меня, Шауниц! Мне кажется, ты теряешь форму...
Скромница Сюзанна потупляет глазки, и ее губы кривит змеиная улыбка. Потом голова девушки опять скрывается под пуховиками.
Через некоторое время королю надоедает собственное ворчание, и он отпускает гофмаршала.
...Ровно в десять Самсон появляется в своем рабочем кабинете. Высокую стройную фигуру короля облегает белый парадный мундир с золотым шитьем. Широкая королевская грудь украшена шестиконечной звездой с несколькими среднего размера рубинами и крупным изумрудом, высшим асперонским орденом, правом носить который обладают исключительно члены королевской семьи. Называется безумно дорогая побрякушка орденом «Святого Лоренцо».
Этот орден не вручают в торжественной обстановке за героизм, проявленный на поле брани, или за умелое управление войсками, приведшее к неслыханной виктории. И не награждают за выдающиеся заслуги в области чего-то там весьма серьезного, вроде вклада в развитие промышленности, науки или искусства... Его просто достают из комода, сдувают пыль и пришпиливают к королевскому кителю.
Сегодня Самсон позирует Эльмару Коху, придворному художнику, старому пройдохе и великому мастеру компьютерной графики. Позировать надо только один раз, этого достаточно, потом Кох, вернее, его подручные, студенты факультета прикладной электроники, в один час соорудят портретик в самом лучшем виде.
И изображение монарха, приукрашенное и увеличенное, займет свое место на площади Победы. Ведь сегодня праздник Святого Лоренцо, который отмечается каждый год двадцать седьмого июля салютом из двадцати семи орудий.
Самсон стоит у открытого окна, положив руку на спинку кресла. Его взгляд устремлен вдаль, художник набросает потом за спиной монарха ослепительно васильковое небо с облаком, таким тугим и плотным, что, кажется, еще немного и оно лопнет, и из него вниз, на монументальную фигуру короля, посыплются конфетти и серебряные монеты.
Не забудет Кох и про далекое аквамариновое море с непременным лезвием белоснежного паруса, режущего потрясающе яркую синеву бескрайнего морского простора. Ретушер прибавит блеска в тусклые глаза Самсона, оживит мертвую складку у губ, придающую лицу короля выражение усталой брезгливости, и король будет иметь вид уверенный, бодрый, надменный и, возможно, даже немного глуповатый.
(Фрагмент романа «Лента Мёбиуса»)
.