Я не любила её, нашу соседку по коммуналке. В 37-ом, когда уводили отца, она хмыкнула:
- Детей наделал, а сам в политику ударился. О чём думал?
Все называли её не иначе, как барыня. Она была секретарь-машинистка у какого-то начальника. Всегда одевалась красиво, со вкусом, но строго. К нам, детям, относилась сдержанно и всем говорила «вы». Поговаривали, что до революции отец её был вхож к самому царю и, вся наша коммунальная квартира принадлежала ему. Я часто задумывалась, что они втроём делали в квартире из десяти комнат? Играли в прятки? И где найти столько мебели? Однажды я спросила об этом маму. На что та ответила:
- У каждого была своя спальня и своя личная комната.
Это в моей голове не умещалось – спальня и отдельная комната на каждого! Наша семья – папа, мама, бабушка, я и мои две сестры – жила в одной комнате, которую мы разгородили на две половинки. В одной стояла кровать для отца и матери, стол, за которым все обедали, а мы делали уроки. В другой – две кровати, для бабушки и младшей Анечки и для меня со старшей сестрой Машей. У меня красивое имя – Надежда. Нелюбимая соседка называла меня Надин, чем ужасно злила. Когда началась война, мне было десять, Анютке пять, а Маше двадцать лет. В июле сорок первого Маша ушла на фронт, в августе к нам пришла похоронка, первая в нашей квартире. Мама не плакала, она снова стала замкнутой, как после ареста отца. Потом началась блокада. Мать редко появлялась дома, пропадая в госпитале. В комнате появилась «буржуйка», дворник Коля помог поставить. Соседку я видела очень редко и каждый раз ехидно спрашивала:
- За вещами пришли? В эвакуацию едете?
Она как-то неловко улыбалась и проскальзывала мимо. Бабушка бранила меня, но я не унималась. В один из своих редких визитов мама сказала:
- Очень не хватает людей. Надя, организуй подружек своих к нам в госпиталь на помощь.
Я стала работать рядом с мамой. Мы с девочками возили воду с Невы, разносили раненым еду, читали книги и стихи тяжелораненым. Домой приходила вечером и тотчас ложилась спать. Порой дойти до дома не хватало сил, и я засыпала на кушетке в закутке, где отдыхали медсёстры.
В один из зимних дней мама сказала:
-Сходи домой, проведай наших, по Анечке я сильно соскучилась.
Дул сильный ветер с Невы, казалось, что мёрзли даже кости. Уже к вечеру доползла до комнаты, но она оказалась пустой. Совершенно без сил я опустилась на пол прямо у двери и тихо заплакала. Немного погодя в квартиру вошла соседка:
-Наденька! Слава Богу! Я думала, вас нет в живых. Анечка у меня, пойдёмте.
Она помогла мне встать и дойти до комнаты. Напоив горячей водой, рассказала:
-Ваша бабушка, Антонина Петровна, умерла неделю назад, простыла в очереди. Анечку я забрала к себе, вас с мамой не было уже две недели. Анечку надо вывозить на большую землю, я всё узнала. Ешьте, Наденька.
Она пододвинула блюдце, на котором лежали серо-коричневые шарики, неприглядные на вид, но совершенно изумительные на вкус.
-Что это? – спросила я.
Соседка улыбнулась:
-Я нашла крахмал за шкафом, завалился случайно, когда клеили обои. А ещё – две засохшие шоколадные конфеты.
-Куда Аню увезут?
-Поезжайте вместе, у меня в Сибири живёт двоюродная сестра, я дам адрес, вдвоём вы не потеряетесь.
Она собирала нас три дня, во все карманы положила бумажки с адресом сестры, чтобы мы не забыли его. Уже перед отъездом на спине у Анечки соседка написала химическим карандашом её имя, отчество, фамилию, адрес в Ленинграде. Аню сняли с поезда в каком-то городке с сильным жаром, а меня довезли до Новосибирска. Наверно, я бы не выжила, но медсестра нашла адрес в кармане платья и написала. Меня, еле живую, увезла к себе в деревню Аделаида Никаноровна. Выхаживала четыре месяца. Отпаивала молоком да мёдом, который собирали на зиму в тайге у диких пчёл и использовали, как лекарство. Изобилие хлеба – по моим меркам – поражало. Позднее я поняла, что хлеб потихоньку несла вся деревня, жалея «блокадную». Нескоро я избавилась от привычки прятать под матрас сухари, завёрнутые в тряпицу.
После войны я нашла сестру по той химической надписи на спине. Очень необычно было, вот и запомнилось многим. Мы вернулись в Ленинград в 1948-ом. Мне было 17 лет, Анечке – двенадцать. Когда мы зашли в комнату, на стене чёрным было написано: «Гурьева Надежда Николаевна 1931г. Гурьева Анна Николаевна 1936г. – вывезены 19 января 1942г. предположительно в Сибирь»
А я только в июне 1942г. узнала, что соседку звали Алина Никифоровна Божкова.
Оказывается, она многим детям помогла уехать. Ходила по квартирам, искала детей и на стенах писала, кто и куда был вывезен. Многие дома были разрушены, но и уцелело немало. Нам удалось узнать, как погибла мама, а вот что стало с соседкой до сих пор неизвестно.