Ничего кроме чая с малиной и водки с перцем.
И так плохо, так плохо, что кажется кто-то вылил
Лимонную кислоту на самое-самое сердце.
И пощипывает и покалывает, больно куда ни ткни.
И любое касание точно заточкой, лезвием.
Нечто такое сакральное гибнет в моей груди
Медленно и болезненно.
(Юлиана Рамазанова, «Все по своим местам»)
Минутная стрелка по замкнутому долгому кругу
бежит, тщетно повторяясь и повторяясь во времени.
Я протягиваю тебе навстречу свою руку,
но ты идешь мимо, не замечая меня. Беременная
депрессией, апатией, истерикой и цинизмом, я смеюсь.
Да, да, непременно надо подумать о практике, об учебе,
о праздновании Нового года, о том, что 4-ый курс…
Но нервы совсем ни к черту — уже на взводе,
горло сдавливает от горечи, грудь сжимает
от недостатка воздуха, ноги подкашиваются,
будто в тело мое забили десяток свай,
а в душе вырыли глубокие-глубокие скважины.
Оставляя на жизнях, стульях, зданиях отпечатки,
оставаясь всегда свободной, простой и странной,
я отдаюсь чему-то полностью, без остатка,
всю себя бросая в жерло живых вулканов.
Не лежу бревном, а бросаюсь голодным зверем,
жертвуя всей жизнью за мгновение лишь, быть может.
Все ставлю на кон — по-другому я не умею.
Остается только молиться: помилуй, Боже.
Да, за это меня и терзают, ломают, режут,
заставляют стоять на коленях и падать ниц.
Вот поэтому иногда оскал, мертвый взгляд, зубной скрежет
и на вдохе — цинизм многократных самоубийц.
Хорошо, хорошо. Позвони, только лучше утром,
потому что утром как-то полегче — подобие счастья.
Ну, так плохо, так плохо, что кажется, будто
вся как открытая рана без миллиметра пластыря —
где бы ни тронули, болит так, словно плавится,
а надо же спокойно, здраво, разумно, без истерик.
«ну, ты там держись!», «не печалься, красавица!»,
«все будет хорошо!». Предсмертное. Не поверишь.
Я приду домой и достану свою гуашь —
нарисую небо всеми красками — возьму каждой.
Ведь если учесть, что повсюду игра и блажь,
то по сути нет никакой разницы — все неважно.
Все эти удары ниже пояса, чувства, потери,
добили в конец. Даже не передать, какая уже усталость.
Если честно, то последняя капля — теперь не верю
ни во что. А ведь верить только что собиралась.
Говорите, что я себя совсем не берегу…
Да на*уй мне надо себя беречь?!
Я не могу больше.. Не могу. Не могу!! Не могу!!!!...
Господи, давай лучше сразу в меня картечью.
Пусть прах мой развеется сильным свободным ветром,
а дождь поплачет немного о том, чего не успела.
И дело даже, наверно, не в очередном-конкретном,
а в том, что вера в чистое-светлое умирает во мне
болезненно и всецело.
