Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают солнца – гаснут,
Когда умирают люди – песни поют.
В. В. Хлебников
Автобус в поселок Розаново, центральной усадьбы близлежащих хуторов вместе с Михеевкой, прибыл с армейской точностью.
Раиса с Антоном вышли из автобуса на свет божий - тишина, хоть уши затыкай; ни машин, ни людской толкотни.
На розановской площади - неизменная Кирха с черепичной крышей, неподалеку магазин - добротное серое здание с высоким крыльцом и архитектурным барельефом над входом. Посреди пустынной, залитой солнцем площади, расположился торговец уцененными вещичками.
Автобус укатил дальше по маршруту. Раиса и Антон огляделись по сторонам; кроме смиренно - мудрейшего торговца и лилейной бабули, вышедшей из магазина - никого.
- Надо бы поспрашивать местных, во сколько отправляется последний
автобус, - сказала, поразмыслив Рая.
Тут они заприметили неожиданно появившуюся рядом с ними женщину с велосипедом и маленьким ребенком. Рая оживилась и в тот же момент поинтересовалась у поселянки, с приветливым и загорелым лицом, о прибытии самого позднего автобуса из Златова.
- Да где-то под вечер, часа в четыре, - доброжелательно отозвалась
она.
- Успеем, - здраво прикинул Антон, - если не засидимся в Михеевке.
Молодица скромно полюбопытствовала:
- А к кому вы в гости туда приехали?
- Да…Клименкову Татьяну хотели проведать.
Женщина удивилась удивлением великим, посмотрела на Раю, потом на Антона, не ослышалась ли и, вздохнув, произнесла:
- Ох, Клименчиха - то два года, как померла - а.
- К-как померла?.. - скомкавшись, вымолвили в один голос Раиса Лиловна с Антоном.
- Ой, дак она в бане мылась и упала с полатей, в последнее время ей ходить одной нельзя было, а это пошла попарить свои старые косточки, ну и…попарила.
Раиса стояла в глубокой скорби: “ Ничего себе свидание с приключением ”.
Чуть погодя, угрюмо осведомилась о тетке Липке, Галунихе и то, что она с Антоном услышала, свергло наповал.
- Тетку Липку сын убил, - продолжала свой горестный рассказ женщина, - с год, как похороны справили, хоронить приезжала дочь Вера из Ленинграда, заказала памятник и уехала, забрав с собой брата придурка.
- А Галуниха повесилась, признали рак груди, все свое хозяйство - три коровы, свинью, лошадь, дом с собаками отписала племянникам.
Одна печаль, прилепившаяся к другой, больно хлестали Раису по щекам, казалось яркий солнечный мир в один момент превратился в пепельный, серый, мутной наружности.
Рая и Антон молчали. Нахлынувшее гнетущее состояние, словно бестия издевательски похихикивало над ними:
“ Шли, шли к солнцу лучезарному, а солнце - то оказалось черным, ха-ха-ха “.
Женщина еще о чем-то рассказывала, но Раиса в туманной рассеянности, только услышала, что сама она в эти края приехала недавно и ей, как семейной, выделили дом в Михеевке.
“ Эх, Рая, Рая, ждешь трамвая, а Михеевка “ цветет ” лобзанием согрета”, - с печалью думала Раиса.
Незнакомка с малышом уехали на своем велосипеде, а Райка с сыном еще долго стояли посреди площади, как два соляных столба.
Раисе вспомнилась Клименчиха, ее обветренное зноем лицо. Жили по соседству ладно, и тетке порой приходилось приглядывать за Раискиным хозяйством, если та отлучалась по делам в Райсобес или в большой город на рынок.
Удрученное состояние само собой повело Раису туда, где кудрявились вековые липы, а вытоптанная тропка среди них вела к железнодорожной линии.
- Мама, ты куда?- не понял Антон.
- В Михеевке нам делать нечего,- вымолвила она,- пойдем по шпалам до переезда, а там асфальтовая дорога приведет нас к Леонидовке и сразу за Леонидовкой - кладбище.
Сначала шли по тропке вдоль железной дороги. С голубого небосклона упоительно заливался жаворонок полевой.
“ Птаха малая, а как душу ласкает ”,- грустно думала Раиса,- так бы и обнял вон ту березу с зелеными косами или расцеловал бы яблоньку в розовой фате ”.
Ей хотелось плыть и плыть среди бесконечной тишины ярко-зеленого поля, среди желтых одуванчиков…
- Ой, Антон! Смотри, Василиск юркнул!
Только она в неожиданности воскликнула, а тонкий изгиб ящерки уже скрылся в весенних зарослях травы. По тропке дошли до журчащего ручейка, прозрачного чистого.
Антон, задумавшись, произнес:
“ О, сладко, сладко появленье
Ручейка в глухой тиши ”.
Но куда катил ручей сверкающие воды, не поведал.
У прохладного ручья тропка заканчивалась и дальше надо было идти по шпалам.
И далее пошли шаг за шагом, по сторонам не наглядишься, если зазеваешься на незабудку, голубеющую у самой линии, споткнешься о шпалу и кувырком полетишь с насыпи.
До переезда еще топать и топать, воздух над рельсами прогрелся и сонно переливался серебристыми струйками. На горизонте, где рельсы сливались в мутно-бирюзовую дымку, проехала машина. Им казалось, что они никогда не дойдут до той лазоревой дали. Но и всякой “ песни лиховой ” бывает конец.
В Леонидовке всего три хаты, а за хатами безбрежное желтое радостное поле, раскинувшись широко и просторно, взывало к волюшке вольной.
Раиса вся просияла:
- Э-эх, благодать-то какая-я…аж глаза слепит! Антоша-Антошка, и зачем мы поменяли эту ширь золотую на унылое городское окно?..
- Сама так захотела-а, - пропел парень тоже с блаженностью в глазах.
Сразу за последним домом Леонидовки наломали охапку белой и лиловой сирени, чтобы положить на могилки. Немного прошли и очутились у покосившейся калитки местного кладбища, оставив за ней даль фиолетовую и солнце золотое, оказались под сенью зеленых дерев.
Рая и Антон не принесли с собой угрюмства в глазах, это бы не понравилось навечно упокоившимся михеевцам.
Недавно была Пасха с Радоницей и на могилках ярким малиново-красным, желто-голубым полыхали искусственные бумажные цветочки, извещая усопших о радости пасхальной.
На самой ухоженной могилке стройно цвели желтые тюльпаны, а у дяди Вани вот-вот должны были распуститься нежные ландыши. Посреди маленького кладбища, прямо над скромным из белой мраморной крошки памятником Липки с ее фотографией, благоухал цвет сирени голубой.
Припадая к незнакомым крестам, искали могилку Клименчихи с Галунихой, но безликие могильные кресты молча глядели на пришельцев, а под крестами никто не роптал и не стонал, мол, “ надоело нам здесь лежать, полежите вы за нас немножко ”.
- Надо было до Михеевки сбегать, поспытать у людей…- с усумленным
видом проговорила Раиса Лиловна.
- Надо было,- вздохнул немногословный и послушливый Антон.
Они сели за общий деревянный кладбищенский стол, сколоченный хуторскими мужиками, налили водки на звонкое дно стаканов, а заодно, по старому обычаю наполнили до краев еще один стакан.
Раиса с Антоном выпили за ушедших и скромно закусили принесенным с собой хлебосолом.
Рая и говорит:
-Раньше-то бывало, помнишь, вся Михеевка собиралась за этим столом на святую Троицу-в день сошествия святого Духа на апостолов. Шли на кладбище помянуть безмолвную родню, близких, будто во храм Божий. А что оставалось бедному крестьянину-переселенцу: церквей в этом захалустье в темноте со свечкой не сыщешь.
- Да - а, - протянул Антон, - Михеевка жила духом и поступала по духу…
- Не говори, работала как проклятая на ферме да в поле и не унывала, а когда умирала - песни пела.
Помнится, женщины разложат здесь на столе свой домашний разносол: кто пышные блины, кто тушеное мясо с капустой, а кто целенькую молодую картошечку с укропчиком, с зеленым лучком, только что с грядки. Ставили бутыль самогона и начиналась трапе…
Раиса Лиловна поперхнулась на полуслове:
- Глянь, Антон, третий стакан, который мы налили, пусто - ой…!
- Да ну - у…!
Они переглянулись, может стакан треснутый, разглядели - никакого изъяну, стакан стаканом, гранененький.
- Ну, что вы притихли, будто мыши затрапезные, давайте выпьем за Петьку Кондрата, золотые руки,- вдруг прошелестело у них над головами.
У Раи да Антона похолодело внутри. Они увидели перед собой лукавое лицо дядьки Ивана, мужа Клименчихи, первого тракториста на Михеевке, но пил окаянный, водка его и сгубила. Один раз Клименчиха не дала денег ему на похмелье, так он хватанул керосину, еле сердешного откачали.
Раиса с Антоном глядели на Клименка и глазам своим не верили.
Только благочестивый Иван принял на себя очередной стакан горькой, а сзади, хлоп, его по плечу:
- А-а, вот ты где, Ванька-туз! Я бегаю, везде ищу его, а он, видал, ужо опохмелился по самы черны брови.
- Цыц, баба-дура,-промямлил в ответ захмелевший Клименок.
- Ох, Ваня, Ваня, креста на тебя нетуть.
Батюшки свят, бойкая сухопарая Клименчиха в своем цветистом платке под кулинку, как ни в чем не бывало ворчала на своего суженного.
Еще пацаном Антону все время думалось, глядя на тетку, как в ее тщедушном теле вмещалось столько много добра с вечной улыбкой на устах.
- О-о, Антоша, Рая! - всплеснула Клименчиха руками,- сынок-то какей ладный, жених ужо.
А потом, обратившись к Рае, и словно пытаясь заглянуть выцветшим взглядом глубоко ей в душу, тихонько сказала:
- Да и сама ты Раисочка, что тэй маков цвет. В городе, поди, не то что в деревне, ти так.
- Ай, всякое бывает, тетя Таня,- выдохнула оторопевшая Раиса.
Сидели теперь вчетвером, наливали крепкую, пославляли молчаливого, как священик, Митьку- пастуха, светловласую дочку столяра Петьки, Галю: глаза незабудки, утонула в своей девической красе, аккурат в Троицын день.
Но тут в беседу важную втиснулся мягкий женский голос. Все сидевшие встрепенулись. Это был голос тетки Галунчихи, той самой, с узловатыми выступающими венами на руках, по-монашески преданной работе в поле и своему хозяйству, хоть и жила одна-одинешенька.
“ Уж кому-кому, а Галунихе точно почитается рай на небесах за преуспевание в земных делах ”, - порой подшучивали над ней хуторские в мирской жизни. Она присела к столу чуть слышно, словно шелест травы сухой.
- Да и Лиду надо помянуть, красивая была, - грустно молвила Галуниха, - Ой, Лида, Лида…накинула на себя петлю, бабьи-то очи и стухли.
- А Василя Лидиного пошто не жалеешь? Как Лиды не стало, потерял родимый память и никого не узнавал, - бедовый говорок появившейся добродушной молочницы тетки Липки в ситчиковом платье глазастыми цветами ни с кем не перепутаешь, - Василь, бывало, за магарыч и сена накосит и дров нарубает. Царство им небесное обоим.
- Шалишь, кума! - подал свой голос дядька Иван.
- Не бросай слова на ветер, Ваня, - отмахнулась от него Липка и, завидев Антона да Раю, проговорила с сердечной веселостью:
- Вчера сидим с Клименчихой и думаем, чтой-то перестали к нам наведываться гости из городу.
Рая улыбнулась и, пожав плечами, простодушно ответила:
- Видать, легки на помине.
Ей в какое-то мгновение показалось, что “ день божий, потерявший свой конец ”, вовсе и не терял его и все осталось по-прежнему, вопреки неотвратимым переменам жизни.
Внезапно посетившая душу гулкая печаль стала потихоньку угасать, кровь не стыла в венах и мурашки не бегали по спине от неожиданных встреч.
Раиса с Антоном сидели вместе с явившимися их взору михеевцами, словно сродники, за одним кладбищенским столом, что в те давние времена.
Хуторяне, наслушавшись Раю да Антона об их благоуханной жизни земной, поведали о своей, райской: “ Хорошо живем - песни поем, эх-ма, и балалайка у нас есть и самовар”.
Все повеселевшие, наливая горькую, вели обычную беседу о том, что нынче буйно цветет сирень, о предстоящем празднике святой Троицы с голубыми незабудками, слушали кукушку и говорили: “ кукушка перестанет куковать, когда рожь заколосится”.
Мимо сельского кладбища в свете звонкого мая по дороге проехали два мужика на велосипедах, один плотный коренастый, другой худоватый в плечах.
Коренастый худому говорит:
- Глянь-ка, страда посевная, а на кладбище опять пахнет гулянием.
Худой ему отвечает:
- Эти двое, женщина в пестром платье и парень в голубой рубашке, видать, нездешние - из городу. Я их видел, они шли по железной дороге, по шпалам.
Спустя некоторое время, Раиса с Антоном покидали кладбище, за скрипучей калиткой обернулись и увидели гвардию михеевцев в белых одеждах, они махали им во след своими ладонями.
Май 2008 г.
г. Калининград