Там, где ты дома (Проза)

    Николай Евгеньевич Резон не был ни слишком добрым, ни откровенно злым. Он не был вызывающе красив, но и уродом назвать его было сложно. Был он ни низок, ни высок, не толст и не худ, не богат и не беден. Его не особенно баловали вниманием женщины, но и монахом-затворником никто не считал.
       Личность Резона имела три основных качества: во-первых, он был умен и талантлив от природы; во-вторых, обладал обаянием и умением привлекать к себе людей; и, наконец, он был совершенно непутевым.
       И не то, чтобы он был неудачником - в жизни ему, бывало, везло, и иногда довольно крупно, словно бы кто-то время от времени подбрасывал ему сладкие кусочки. Нет: про-сто из двух зол он всегда безошибочно выбирал большее. В школьные годы Коля, кото-рый мог быть круглым отличником, вечно горел на каких-нибудь дурацких ошибках в контрольных и сочинениях, что неминуемо снижало оценку на балл-два. Вступительные экзамены в институт он сдал на одни пятерки, но уже в конце первого семестра едва с треском не вылетел из-за какого-то несчастного зачета по линейной алгебре, который ба-нально проспал. В армии послушный и исполнительный Коля не вылезал из нарядов до самого дембеля, потому что всегда оказывался в ненужном месте в ненужное время Хо-рошо, хоть, вышел знаменитый приказ о студентах, и Коля вернулся к учебе всего через год с небольшим. К третьему курсу института Николай, вдобавок ко всему, обнаружил, что вообще поступил не туда: будучи чистым гуманитарием по своему складу, он зачем-то пошел в технический ВУЗ. Однако было уже поздно что-то менять, и институт пришлось заканчивать. Но работу по профилю ВУЗа он не нашел, и понесло Николая в коммерцию.
       Справедливости ради, надо отметить, что сначала с работой у него все шло довольно хорошо и за несколько последующих лет наш герой сильно "приподнялся". Резон женил-ся, приобрел автомобиль, отпустил испанскую бородку и небольшое брюшко. У него ро-дился ребенок - тоже, кстати, умница и обаяшка.
       И все же природная непутевость упорно вела Николая Евгеньевича к неприятностям, да и привела-таки, в конце концов. С какого-то момента его успешный, как ему казалось, мир начал рушиться, причем с каждым днем все быстрее. Жена наставила ему рога и ушла к партнеру по бизнесу. С партнером, естественно, тоже пришлось расстаться, но не в пользу Николая (его просто вышвырнули из дела). Машину он разбил, серьезных накоплений ни-когда не имел, и однажды деньги кончились. Он долго скитался по рекрутерским агентст-вам в поисках работы, и временами ему в них везло, но когда все же подворачивалось что-то подходящее, директором непременно оказывался какой-нибудь Дуремар или Карабас Барабас, и через пару-тройку месяцев Резон вновь обнаруживал себя на улице со ста руб-лями в кармане и газетой под мышкой. Короче: началась затяжная полоса неудач.
       Все же кто-то явно хранил Николая Евгеньевича от окончательного падения под забор и голодных обмороков, и изредка ему все же немножко фартило. Работа наконец находи-лась, и деньги вроде появлялись, и гасились какие-то долги, и слегка чем-то забивался хо-лодильник...
       ...Но не забывайте, что был он непутевым по жизни.
       Итак, когда звонок в дверь разбудил его, Николай нашел себя лежащим на стареньком продавленном диване в одних носках посреди пустой квартиры, из которой сегодня ему предстояло выезжать.
       Открывать хотелось не сильно. Гораздо приятнее было бы досмотреть прерванный сон с песчаным пляжем, ласковым солнцем и бегущим к нему навстречу голеньким сыном, но звонки продолжались.
       - Это кто ж там у нас такой настойчивый? - недовольно прокряхтел Николай, быстро натянул домашние треники, влез в тапки и пошел открывать дверь. Было без пяти восемь.
       Мужчину, который стоял за порогом, Резон видел впервые в жизни. Небольшого роста, коренастый, вполне прилично одетый, он смотрел на Николая прозрачными голубыми глазами и слегка улыбался в седую аккуратную бородку.
       - Чем обязан столь раннему визиту? - спросил Николай и почесался. - Вы кто буде-те, товарищ?
       - Вам письмо, Николай Евгеньевич, - ласково отвечал незнакомец, слегка наклонив голову в подобии поклона и продолжая приветливо улыбаться. Говорил он негромко, и голос имел приятный и с небольшой хрипотцой. Такой голос располагал к долгим беседам у камина с чашечкой кофе и сигарой. - Вы позволите войти? На лестнице, знаете ли, вам было бы несколько неудобно... э-э... расписываться. Формальности, знаете ли. Служба...
       Николай еще раз придирчиво оглядел гостя, но не найдя ничего настораживающего в его облике, отступил в сторону и впустил посетителя в квартиру. Закрыв дверь, он сму-щенно протянул руку в сторону кухни, приглашая незнакомца проследовать к единствен-ному оставшемуся в квартире столу. Еще в квартире имелся уже упомянутый выше диван, два стула, да небрежно брошенные в углу прихожей сумки с кое-какими не вывезенными еще вещами.
       - Переезжаете, я вижу? - спросил мужчина, бросив пару коротких вежливых взгля-дов по сторонам.
       - Да. Вот... завтра уже вы бы меня не застали. В деревню, знаете, решил переселить-ся... Лес там... воздух...Рыбалка, опять же... - Николай смутился окончательно и словно оправдывался перед гостем. Надо сказать, что, продав городскую квартиру, он, еще с за-датка действительно прикупил небольшой дом в деревне километров за полтораста от го-рода. Купил, как обычно, ни с кем, кроме риэлтера не посоветовавшись и даже не видя фотографий будущего жилища. Ему просто понравилось название деревни. Конечно, он и думать не думал и знать не знал, что будет единственным жителем давно заброшенной деревеньки, вдали от всех благ цивилизации, включая продуктовый магазин и электриче-ское освещение, но риэлтер был настойчив и улыбчив, да и цена за дом выглядела уж больно заманчиво, так что Николай, не раздумывая, выложил пачку тысячных, быстро подмахнул положенные бумаги и рванул собирать вещи. Уже на следующий день он уны-ло ковылял по проселку, сгибаясь под тяжестью рюкзаков и сумок. Твою мать, - только и мог сказать он, увидев место, в котором ему предстояло провести остаток жизни. Непуте-вый же я дурила. Э-эх... - с досадой махнул он рукой, сбросил у порога пожитки и быстро зашагал прочь, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. До ближайшей автобусной остановки было верст семь...
       ...Однако, вернемся к нашему нежданному гостю.
       - Итак, вы - почтальон? Я правильно понимаю?
       - Совершенно правильно понимаете, - отвечал незнакомец, роясь в небольшой ко-жаной сумке-портфеле, что висела у него на плече. - Конечно, почтальон. А вы что поду-мали? - Он протянул Николаю длинный белый конверт и квитанцию. - И если вы - Нико-лай Евгеньевич Резон, проживающий по адресу улица Толстого, дом тринадцать, квартира тринадцать, то это вам.
       - Да, да. Благодарю, - сказал Николай и не глядя бросил письмо на стол. - Мне где-то нужно расписаться, вы говорили?.. - Ему очень не терпелось поскорее закрыть за поч-тальоном и попытаться вернуться к прерванному сну. Нужно было выспаться перед даль-ней дорогой и успеть купить еще каких-нибудь продуктов.
       Незнакомец неожиданно убрал руку с квитанцией и застыл, пристально глядя на Нико-лая с прежней вежливой улыбкой. Брови Николая удивленно поползли вверх. Задержки в его планы не входили. Несколько секунд гость и хозяин смотрели друг на друга, затем почтальон произнес:
       - Я вас не отрываю от чего-нибудь?
       - Да в общем-то нет, - опять смутился Николай. - но хотелось бы все же побыстрее покончить с... э-э... формальностями. Мне еще собираться, знаете...
       Почтальон, все так же пристально глядя на Резона, медленно и певуче произнес:
       - Вы уж не обессудьте, уделите мне еще пару минут, Николай Евгеньевич. В бумаж-ных делах не следует торопиться, уверяю вас, как профессиональный доставщик почты с многолетним стажем. Ошибиться в спешке, подписать что-нибудь не так и где-нибудь не там и уехать в деревню легко, а для меня последствия могут быть... как бы это сказать... непредсказуемыми. Давайте лучше присядем вместе за этот чудесный стол и тщательно во всем разберемся. Потом вы спокойно и внимательно все прочитаете и аккуратно подпи-шете. Вы отправитесь досматривать ваш пляж, а я отправлюсь к другим адресатам. И по-верьте: адресатов у меня, помимо вас, дорогой мой, еще о-оччень много.
       Дело принимало новый оборот, но решив, что пара минут - не слишком большая за-минка, Резон лишь молча кивнул и подвинул стулья ближе к столу, приглашая почтальона присесть. Тот вежливо поклонился и сел, водрузив сумку себе на колени. Он достал из сумки какой-то журнал в мягкой кожаной обложке, раскрыл его, пользуясь закладкой, примерно на середине, извлек из нагрудного кармана ручку с золотым пером и принялся что-то писать. Писал он медленно и, видимо, очень аккуратно. Резон, подавив зевок, на-блюдал за почтальоном. Было восемь часов утра.
       - Ну-с, все готово, - сказал почтальон минут через пять. За то время, что он заполнял свой формуляр, голый босоногий малыш в сне Николая упорол уже, наверно, километра на два. - Николай Евгеньевич, умоляю вас, предельно внимательно прочтите вот это и подпишите вот здесь и здесь. - С этими словами почтальон подвинул журнал Николаю.
       - Та-ак... Получено... Адресат согласен с ... Ага... Дата верная. - Николай пробежал глазами несколько аккуратных синих строчек, изобилующих завитушками, вовсе не заду-мываясь над смыслом прочитанного, и мгновенно расписался в указанных почтальоном местах. - Это все? - спросил он, протягивая почтальону журнал. Все время, пока Николай читал, гость пристально наблюдал за ним, не переставая улыбаться.
       - И в квитанции, пожалуйста.
       - Извольте. - Резон быстро подмахнул квитанцию и отдал ее почтальону. Очень ак-куратно и медленно незнакомец разместил в своем портфельчике журнал и квитанцию - каждую вещь в свое отделение. Во время этой, безусловно невероятно важной и сложной процедуры, Николай с легким удивлением отметил про себя, что за исключением его кви-танции и журнала, в портфельчике больше ничего нет. Но вот незнакомец щелкнул замоч-ком, положил сумку на колени и снова ласково посмотрел на Резона.
       - Ну что же. Теперь, я думаю, все необходимые формальности соблюдены, и я могу быть полностью уверен, что исполнил свой долг профессионально и четко - как всегда, впрочем. Не смею более красть ваше время. Позвольте откланяться.
       - Я просто потрясен вашим профессионализмом, - ответил Резон. Ему страшно хоте-лось рассмеяться, и он еле сдерживался. - Наша встреча перевернула мои представления о работе современной почты.
       Незнакомец встал из-за стола и повесил сумку на плечо. Николай тоже нетерпеливо поднялся со своего стула и жестом пригласил почтальона к выходу.
       Резон уже хотел закрыть дверь за незнакомцем, когда тот вдруг повернулся на каблуках и с улыбкой пристально поглядел Николаю прямо в глаза:
       - И еще одна маленькая деталь, милейший Николай Евгеньевич.
       - Да?
       - Э-э... Я хочу, чтобы вы знали, уважаемый Николай Евгеньевич, что мне было дей-ствительно очень приятно знакомство с вами.
       - Взаимно, - с наигранной искренностью ответил Резон и протянул почтальону руку.
       После крепкого рукопожатия оба по-военному коротко поклонились друг другу, и Ни-колай, наконец, закрыл за почтальоном дверь. Когда щелкнул замок, он смог перевести дух. И, то ли ему почудилось, то ли случилось на самом деле, во время этого длинного вздоха облегчения он услышал, как из-за двери бархатный голос почтальона негромко произнес:
       - А ведь вы даже не спросили моего имени.
       Но когда удивленный Резон посмотрел в глазок, за дверью никого не было.
      
       1.
       Начинается
       ...Босоногий голенький малыш бежал по горячему песку, вытянув вперед пухлые руч-ки, и грело его ласковое солнышко, и плескалась где-то сбоку теплая морская водичка, и все было настолько прекрасно вокруг, как бывает только во сне... Но кто-то надоедливый и противный упорно жал не кнопку звонка уже добрую минуту, беспощадно вырывая Ре-зона из сна.
       - Да что ж такое-то сегодня. Ну дадут ли мне когда-нибудь покоя, сволочи?! - зары-чал Николай, вставая. Он нашел себя этим утром лежащим под простыней в одних носках на старом продавленном диване посреди пустой квартиры, из которой ему предстояло се-годня выезжать. Николай рывком натянул домашние треники, впрыгнул в тапки и пошел открывать. Автоматически взглянув на часы, Резон вдруг остановился, как громом пора-женный. - Как без пяти восемь? Это как понимать? - Он даже ущипнул себя в живот. - Это дежа-вю, что ли? Начинается...
       Когда он открывал дверь, сердце его колотилось, словно у загнанного зайца. Отчего-то ему вдруг стало не по себе.
       - Ну и сколько ж тебя будить-то можно, Николай? У меня ж машина ждет, грузчики матерятся уже. Ведь договаривались же на восемь. - На пороге стоял новый хозяин квар-тиры, одетый по случаю переезда в длинные полосатые шорты и футболку с надписью "CHICAGO BULLS". Был он, как обычно, пузат, потен и красен.
       - Да я как-то... - Николай стоял и хлопал глазами. - А-а... разве не на девять, Степан Валентинович?
       - Начинается, - высунулась из-за плеча Степана Валентиновича его супруга, накра-шенная сверх всякой меры - тоже по случаю переезда. - Скажи еще двадцать девять, па-паша. Еще, может, мы назавтра договаривались, а? Степа, погнали. Вселяемся.
       ...К слову сказать, двадцать девять было ее мужу, который был младше Резона на семь лет. Возраст же самой Вероники Александровны равнялся двадцати двум годам. Такая арифметика, знаете. Ну да ладно...
       Резон стоял и краснел. Ну как я мог так лохануться? - размышлял он, потея от смуще-ния. - Вот ведь правду говорят - непутевый...
       - Вот ведь правду про тебя говорят, Колян - непутевый ты какой-то, - ворчал Сте-пан, отодвигая Резона в сторону. - Сто пятьдесят раз, бль, говорено-договорено все. Пя-то-го, в де... тьфу, попало говно на зубы. Еще раз, читай по губам: пя-то-го, в во-семь ча-сов ут-ра пе-ре-да-ча ключей, твою мать. Ты договор-то читал, когда подписывал?.. Так, ладно, харе базарить. Ты со своим барахлом - на выход, я со своим - домой, то есть в свою квартиру, ну-у... то есть сюда. Через пять... а-а, ладно через десять минут - ключи мне лично в руки...
       ...Все произошло очень быстро. Николай не успел толком проморгаться, как оказался перед подъездом - теперь уже подъездом Степана Валентиновича с супругой - с двумя спортивными сумками в руках, зимними ботинками, перекинутыми через плечо, и осен-ней курткой, что висела на вешалке, зацепленной за ворот футболки. Какие-то серьезные разгоряченные люди в синем выносили и заносили что-то, а с балкона третьего этажа что-то зычно командовал им Степан, чрезвычайно напоминая сейчас прораба. За его мужест-венным плечом маячила ярко-красная голова Вероники с длинной сигаретой в зубах. Ни-колаю Евгеньевичу Резону очень хотелось завыть. Было жарко, и было восемь часов пять минут утра пятого июня две тысячи седьмого года.
       Он постоял с минуту, настраиваясь, а потом побрел ловить такси. Случайная встречная бабушка с кошелкой улыбнулась ему, и он печально улыбнулся в ответ. Бабуля покачала головой ему вслед, заметив торчащую из заднего кармана джинсов пачку денег:
       - Потеряет ведь, простофиля. Или стащут. Одно слово - непутевый... - Она оклик-нула его, и он обернулся:
       - Да?
       - Ты бы деньги-то переложил. Того и гляди, сопрут. Или сронишь.
       - Спасибо, спасибо. - Он поставил сумки и положил на них куртку. - А я и не заме-тил, что торчат. Вот бы потом переживал...
       Николай нервно переложил деньги во внутренний карман куртки, еще раз поблагода-рил старушку за заботу, собрал вещи и зашагал дальше. Отчего-то идти теперь стало уже не так грустно. Прошлое больше не печалило его, а будущее представлялось снова дале-ким, но прекрасным - совсем, как на выпускном вечере в школе. Просто это, наконец, за-кончилось его детство...
       ...Он отпустил такси. Он купил беляши в буфете. Он сел на нагретую солнцем лавочку, положив рядом сумки. Его автобус отправлялся еще через три с половиной часа, и делать было совершенно нечего. Так сидел он, жуя беляши, и смотрел на озабоченных отъез-жающих, на вечных китайцев с вечными баулами, на серых грозных милиционеров, и слу-шал объявления, и кормил голубей семечками, и ни о чем не думал до самого отъезда.
       А в автобусе Николай и подавно - просто заснул мирным сном вполне довольного судьбой пассажира. И голенький пухленький крохотный мальчишка побежал ему на-встречу по горячему песку, протягивая ручонки. И они играли с ним в мяч, плескались в теплом море, а потом лежали нос к носу на мокром полотенце и рассказывали друг другу секреты. И потом малыш уснул, разморенный солнцем, и он накрыл его своей рубашкой. Он сидел и, прищурившись, смотрел вдаль, а еще - курил сигарету и потягивал из банки холоднющее пиво. Сидел и тихо радовался, что нет на этом огромном золотом пляже ни единой души, никогошеньки, кроме него и замечательного маленького мальчика, и что так будет всегда.
       А потом он заснул и во сне увидел сон...
       - Товарищ, эй товарищ. Ну, просыпайтесь. - Кто-то настойчиво тряс его за плечо. Да что ж за день такой сегодня, - недовольно расклеил он веки. - Как сговорились все.
       - Вы ж просили Ангéловку. - Толстый хмурый водитель стоял перед ним и качал го-ловой. - Давайте, давайте. Мне еще дальше ой-куда пылить, а здесь мы обычно не стоим.
       - А, да, - вспомнил Николай. - Это я приснул слегка. Я быстро.
       - Во, во. Туристы... - Шофер пошел на свое место, а Николай суматошно похватал сумки, неловко сгреб куртку и побежал по пустому автобусу к выходу, роняя на ходу ве-шалку.
       - Спасибо вам, что разбудили.
       - Да чо уж там.
       - Ну, до свиданья тогда, - вываливаясь из автобуса, прохрипел Резон.
       - И вам не хворать.
       Двери с грохотом захлопнулись, и автобус попылил дальше в ой-куда.
       Николай Евгеньевич Резон начал новую жизнь.
      
       2.
       Дорога
       Через два с половиной часа, мокрый от пота и усталый, но страшно довольный прогул-кой, Николай толкнул плечом дверь своего нового дома. По пути он успел составить себе план мероприятий на оставшуюся часть дня, но сбросив сумки, смог лишь в изнеможении опуститься на трехногий табурет, стоявший прямо у входа.
       Почему-то, устраиваясь на табурете, он представил себе многие поколения здешних хо-зяев - мужчин непременно солидных и бородатых, стягивающих с себя пахнущие дегтем сапоги после долгого трудового дня. И сразу засуетились вокруг румяные хозяйки, запах-ло пирогами и картошкой, заносились белокурые пацаны, и бабушки в дальнем углу нача-ли вязать свои носки.
       А потом он представил на этом табурете себя - в недалеком будущем - вот так же стя-гивающим сапоги и вытирающим пот со лба. То был новый, необычный Николай Резон - небритый, жилистый и крепко стоящий на ногах настоящий ХОЗЯИН земли. Конечно, - думал он. - Кто я был в своем сраном городе? Никому не заметный, серенький какой-то. Непутевый, одним словом. А тут мне и на хрен не надо, чтоб кто-то меня замечал, да и цвет мой никакого значения тут не имеет. Я тут один, и я тут живу, и буду жить тут всю жизнь, и плевать на всех. Поставлю себе хозяйство, и будет оно только мое: и ого-род, и все остальное...
       Будучи реалистом, Резон, конечно, прекрасно понимал, что сначала будет трудно. За продуктами в город не наездишься, да и на консервах долго не протянешь - это во-первых. Значит - придется заниматься огородом, что неминуемо тянет за собой и вырыва-ние бурьяна, и вскапывание земли, всякую прополку и окучивание - вещи, делать которые он не любил и не умел. Придется обзавестись и лопатой с граблями, да и семена раздо-быть при следующей поездке в райцентр. Он прекрасно представлял себе и стертые в кровь руки, и ноющую спину. Во-вторых, ясно виделась ему еще одна задачка: лето будет не вечно, и, стало быть, предстоит топить печку, а значит, колоть дрова и, кстати - он хлопнул себя по лбу - подумать о зимних вещах и одеяле. В-третьих... Он махнул сам на себя рукой, отгоняя на пока тяжелые мысли, воплощать которые он будет в самом скором времени.
       Он с трудом встал, распахнул пошире дверь, чтоб было больше света, и отправился ис-кать, как открываются и где находятся оконные ставни, попутно осматривая дом.
       Однако, внутри было темновато. Откровением для Николая стало и то, что ставни в де-ревенских домах находятся снаружи. Он вышел на воздух и пошел вокруг избы, дергая за все подряд доски, которыми крест-накрест были забиты окна. Забивали на славу - с кре-стьянским усердием, и Резон не раз, и не два чертыхнулся и хлопнул себя по лбу за непре-дусмотрительность и непутевость. Купить маломальский набор инструментов он почему-то не догадался. Сокрушенно вздохнув, Николай решил провести инспекцию приусадеб-ного (как он уже называл его про себя) участка, а затем совершить микро-экскурсию по деревне с целью осмотра достопримечательностей и поиска чего-нибудь полезного.
       Сквозь заросли травы с трудом смог он различить хиленький заборчик, ограничиваю-щий его новые владения, однако, без труда нашел узенькую тропинку вдоль этого забор-чика, которая проходила, видимо, вокруг всего огорода. Кто и когда протоптал тропинку, и почему злобные джунгли пощадили ее, оставалось загадкой. Он пошел вперед, и - о, чудо! - метров через десять бурьяновые джунгли неожиданно кончились, и открылась взору пораженного Резона маленькая полянка с аккуратными грядочками. Он присел на одно колено и потрогал землю рукой. Даже ему, городскому, невооруженным глазом было видно, что земля рыхлая, и не торчит из нее никаких сорняков, зато гордо выстреливают вверх какие-то зеленые хвосты неведомых морковок и луков. Он любовно погладил бли-жайший росток и пошел искать воду.
       - Вот ведь молодцы хозяева-то! - радостно улыбаясь, почти пропел он, уже подходя к дому. - Какой подарочек! Какой сюрпризик для меня-а!
       Отчего-то ему и в голову не пришло задуматься в тот момент, как смогли прорасти на давным-давно заброшенных грядках чудо-овощи. Не подумал он и о том, кто мог рыхлить грядки и ежедневно поливать их на этом Богом забытом участке земли. Резон ничего не смыслил в сельском хозяйстве.
       - Так-с, - сказал он себе. - А может, морковка потерпит еще немножко? Ну, прямо чуть-чуть. Я ж собирался пройтись, слышь, морковка. Да и колодца у себя во дворе я что-то не наблюдаю. - Сам того не замечая, Николай начал говорить сам с собой. Наверно, он подсознательно искал себе собеседника все то время, пока не видел людей. Ему прямо-таки радостно было слышать звук своего голоса. Как бы то ни было, двинув по деревен-ской дороге, куда глаза глядят, в поисках других домов и колодца (в мечтах ему он видел-ся непременно с "аистом"), Резон все время болтал без умолку, обсуждая покосившийся забор и заросли полудикой малины вдоль него. Немало говорилось и о солнце, уже кло-нившемся к горизонту, и о свежем деревенском воздухе. Не забыл Николай и о грандиоз-ных планах по реорганизации сельского хозяйства и собственного быта в пределах своей усадьбы. Он свистел какие-то мотивы и напевал какие-то слова - в общем, радовался, как мог, общению с прекрасным человеком и не менее прекрасной деревенской жизнью.
       - Однако, живем-то мы на отшибе, - резонно заметил Резон минут через пятнадцать.
       Действительно, домов в пределах видимости до сих пор он не замечал. А желтая глини-стая дорога все петляла, никак, видимо, не собираясь останавливать его возле какой-нибудь деревенской бревенчатой хижины, которая будет похожа на его собственную, как две капли воды. Время от времени, он замечал в высоком бурьяне за забором нечто, напо-минавшее ему крышу, но при внимательном рассмотрении то оказывалось либо обманом зрения, либо и впрямь - перекошенной ветрами и дождями крышей сарая или другой хо-зяйственной постройки, в назначении коих он не очень-то разбирался.
       Каково было удивление Резона, когда дорога вдруг кончилась то ли обрывом, то ли ов-рагом, так и не приведя нашего героя к заветному колодцу.
       - Оба-на! - только и смог сказать Николай Евгеньевич, оборвав на полуслове свой диалог. - Приехали, называется.
       Он подошел к краю обрыва и, осторожно наклонившись, заглянул вниз.
       Далеко-далеко от обалдевшего Николая Евгеньевича, сквозь дымку облаков едва про-ступали многоэтажные здания и дороги. Солнце почти село за линию горизонта, и там внизу уже искрились кое-где огоньки окон и проползали по ниточкам дорог машинки с зажженными фарами. Наверно, где-то там, совсем уж невидимые отсюда, шагали с работы маленькие люди, и одни из них были счастливы, а другие - озабочены. И одни шли пара-ми, обнявшись, а другие уныло брели в одиночестве. Крохотные мамы катили перед собой масипусечные колясочки, папы - курили микроскопические сигареты и пили пиво за ма-люсенькими столиками вечерних кафе. И уж совсем молекулоподобные ребятишки спе-шили домой ужинать, побросав в песочницах игрушки.
       - Ма-ма, - раздельно произнес одними непослушными губами Резон, отпрянув от края. Он развернулся, и, не говоря больше ни слова, понесся назад к своему дому, почти не разбирая в закатном свете дороги.
       В голове его стаями проносились какие-то мысли, ни одна из которых не заслуживала внимания. Встречный поток развевал его волосы, и срывал со лба капли ледяного пота. Ужас, безумный, иррациональный и дикий, гнал и гнал его вперед, прочь от ужасного места, скорее в объятия казавшейся сейчас милее всего на свете маленькой комнатки в слегка перекошенном от времени бревенчатом домике на другом конце дороги.
       Один, совсем один. Здесь, - ночным светофором мелькало где-то на границе его днев-ного сознания.
       Наконец, за очередным поворотом показался из сумерек Дом. Резон наподдал еще и че-рез секунду влетел на свое крыльцо, словно шаровая молния.
       В маленьком окошке рядом с дверью горел свет.
       Дверь была заперта.
       Николай с пушечным грохотом ударил в дверь сразу всей правой стороной тела, но дверь устояла, и его отбросило назад. Он перевернулся через спину, попутно сшибая но-гой перила, и оказался на земле. Удар словно отрезвил его, разом изгнав страх и заставив мозг снова работать. Он со стоном встал на ноги, отряхнулся почти спокойно и медленно поднялся на крыльцо. Не понял, - подумал он и постучал.
       За дверью раздалось внятное шарканье, и чей-то хрипловатый голос спросил:
       - Кто тама?
      
       3.
       Браток
       - Резон, Николай Евгеньевич. - Николай произнес это машинально.
       - И чо?
       К Николаю вновь вернулась способность соображать:
       - Как это "чо"? - Усмехнулся он. - Живу я эдесь. Домой хочу попасть, подмерзать начинаю. Ночь на дворе.
       Некоторое время за дверью было тихо, потом уже другой голос, больше напоминаю-щий женский, произнес, почти копируя интонацию Резона:
       - Ну, дак и я тут живу. И у меня ночь на дворе. Чиво нада-то?
       Николай похолодел от такой наглости, но решил взять себя в руки и постучал снова:
       - Вы бы дверку-то приоткрыли, господин или кто вы там хороший. Тогда и посмот-рим, кто и где живет.
       - А вдруг ты бандюга какой. Я открою, а ты меня топориком - тюк. Чо тогда?
       - А ничо тогда. Хоть мясцом разживусь, да шмотьишком разным. - Каким-то внут-ренним чувством Резон понял, что с ним играют, и решил не уступать сопернику в остро-умии. - Открывай, зараза, не то хуже будет. У меня уж маузер наготове.
       За дверью опять помолчали, потом третий уже голос, низкий, грубый и наглый сказал:
       - Уговорил почти. Но только почти. Скажи, браток, а ты пароль-то тайный знаешь?
       Николай на секунду задумался, а потом ляпнул первое, что пришло в голову:
       - У вас продается славянский шкаф?
       - Неа. Еще вчерась все распродали. Говори пароль.
       - На горшке сидел король! - взорвался Николай. - Годится ягодица?
       - Этот на прошлой неделе был, а первый - на позапрошлой. Говори новый щажже, а то милицию вызову.
       - Да хоть президенту звони, только дверь открой!
       - Так ты паролик скажи, я, глядишь, и подумаю.
       - Заладил свое "пароль-пароль"! Открой, Христа ради.
       И тут произошло неожиданное:
       - Вот так бы сразу и сказал.
       И дверь отворилась.
       Николай не сразу сообразил, что случилось. Он помялся некоторое время на пороге, но потом все же шагнул в комнату.
       Здесь было тепло, даже почти жарко от натопленной печи. Пружинная кровать в даль-нем углу комнаты, заметил Резон, была аккуратно застелена, и пирамида подушек взды-малась над ней. Стол у окна был заставлен какими-то тарелками, мисками, кастрюлями и кастрюльками, от которых поднимался пар. Пахло борщом, пирогами, солеными огурцами и квасом. Посреди стола, рядом с яркой керосиновой лампой стояла бутыль с самогоном. У Николая потекли слюнки от такого зрелища, и он даже сделал непроизвольный шаг от дверей в сторону стола, когда внезапно заметил главный для него на сегодня сюрприз.
       - Ну, давай уже. Остывает ведь.
       Слова эти произнес некто, стоящий во главе стола на высоком табурете с деревянной ложкой в руках. Так Николай Евгеньевич не удивлялся еще ни разу в жизни.
       - А вы, пардон, кто? - внезапно севшим голосом спросил он.
       - А ты не видишь, - Это было скорее утверждение, чем вопрос. Говоривший издева-тельски улыбался во весь свой огромный - от уха до уха - рот. - Меня всякой знает. Я, конечно же, сто пятьдесят шестой президент США, Щукозадов Антон Епифанович. Кто же еще-то, Коля, дорогой?! Ты садись, давай, жрать страсть как охота! - Заметив оторопь на лице Резона, Щукозадов продолжал уже не так иронично: - Нет, серьезно, Колян, ты какой-то тормозной сегодня. С дороги, что ли? Или еще не отогрелся? Садись, говорю, а то сам все съем, потом плакать будешь. - Он спрыгнул с табуретки, подбежал к Николаю и, обняв его за ноги, совсем уж миролюбиво добавил: - Ну, правда, кончай уже дуться за пароль. Я ж для смеху. Думал, ты понял. Я ж скучал по тебе, жуть, как скучал, браток, че-стное слово домового.
       Резон хотел плакать и смеяться одновременно. Он никогда в жизни не видел Антона Щукозадова, который, оказывается, "жуть, как скучал по нему", но сейчас он был безмер-но счастлив от их встречи. Он чувствовал, что тоже "жуть, как соскучился".
       Сантиметров пятидесяти ростом, Щукозадов был невероятно забавным существом. Он носил стрижку "под горшок", пышные зеленоватые усы и раздвоенную бородку, в кото-рую вплетал цветные ленточки и бисер. На голове красовалась кепка типа "аэродром". Одевался Антон тоже очень живописно: под тулупчиком без рукавов виднелась малино-вая, как у цыган, косоворотка с аккуратно повязанным галстуком, доходившим его обла-дателю до колен. Еще Щукозадов носил шорты, а на ноги надевал крохотные валенки. Словом, Антон Епифанович был тот еще модник. Если бы не огромный рот с частоколом мелких острых зубов, кошачьи глаза, да ушки торчком, он почти ничем не отличался бы от миниатюрной копии человека.
       - Ну ты как, Колян? Мир?
       Он высоко задрал голову, заглядывая Николаю в глаза, и огромная кепка упала на пол. Николай улыбнулся и потрепал домового по пышной шевелюре:
       - А пароль?
       Оба захохотали. Смеялся домовой на редкость заразительным "мультяшным" смехом. Кончив смеяться и вытирая с глаз слезы, Антон осипшим, но веселым голосом сказал:
       - Предлагаю по маленькой. За приезд, как говорится.
       - Ты разливай пока, Антоха. Я только на двор схожу, - ответил Резон.
       Домовой сделал удивленное лицо, став от этой гримасы еще забавнее:
       - Ты в своем уме, парень? Ты глянь, сколько снегу-то навалило. Там дубак градусов тридцать, а ты в одной футболке. Того и гляди, подцепишь какую-нибудь инфлюенцу, и возись потом с тобой. - Только сейчас Николай вдруг ощутил спиной, как потягивает от двери холодом. Он повернул голову к окну и выпучил глаза от удивления: действительно, сквозь промороженное стекло видна была темень за окном и яростно кружившие крупные хлопья снега. Это была самая настоящая зима.
       Несколько секунд он приходил в себя, но потом, сообразив что-то, усмехнулся и недо-верчиво посмотрел домовому в глаза:
       - Морочишь ты меня, Щукозадов.
       Домовой истово перекрестился, глядя на Николая, и совершенно искренне сказал:
       - Браток, провалиться мне на этом месте. Да ты сам глянь.
       - И гляну. И попробуй потом не провалиться, Антоха.
       Он рывком распахнул дверь, и в лицо ему, как выстрел соли, немедля хлестануло сне-гом. Это ж натуральная пурга, - испуганно подумал он, тут же с силой захлопывая дверь. - Да как такое быть-то может, сразу после июньской жары?
       Домовой невесело глядел на него своими желтыми глазками, а Николая, успевшего за-мерзнуть, бил озноб. Антон молча повернулся и пошел к столу. Забравшись на табурет, он принялся раскладывать по тарелкам закуски, стараясь смотреть в стол. Разложив все, он двумя руками взял со стола бутыль и в два приема разлил ее досуха по стаканам. Только тогда, отвернувшись к окну, он хрипло позвал Резона к столу:
       - Что встал-то, как вкопанный. Садись уж. Нолито.
       Николай, наконец, нашел в себе силы сдвинуться с места, и на негнущихся ногах по-дошел к столу. Он сел, взял озябшей рукой стакан, и, не глядя на Щукозадова, молвил тост:
       - За приезд, ты говоришь? Давай за приезд.
       - Давай, братуха, - негромко ответил домовой. - За твой приезд в Ангéловку, и чтоб нам было.
       Они чокнулись и выпили, по-прежнему не глядя друг на друга. Щукозадов немедленно чем-то оглушительно и аппетитно захрустел, а Николай нехотя взял с тарелки щепоть ква-шеной капусты.
       - Ты не грусти, браток, - вдруг прервал хруст домовой тихим хриплым голосом. - Потерпи до весны. Утром сходишь. - Резон повернулся к нему, Щукозадов, глядя ему прямо в глаза, закончил: - Часика три всего и осталося.
       - Как это "три"? - спросил Николай. - Через три часа уже... весна?
       - Ага, - снова уткнулся в тарелку Антон. И потом, как само собой разумеющееся до-бавил: - Это ж Ангéловка. Тут у нас так.
       - Я все равно не понимаю, - И Николай ударил кулаком по столу. - Как "так"? При-чем тут Ангéловка, Тоша? Ты не томи, малóй, объясни все...
       - Я тебе не малóй, - вдруг обиделся Щукозадов. - Попрошу тебя, браток, звать меня так же, или по имени.
       - Стоп, - поднял ладонь Николай. - Ежели это - мой дом, то я в нем - хозяин. Какой же я тебе-то браток? Я тебе - Хозяин.
       Домовой вдруг ощерился и прошипел:
       - Мы в этом доме, в этой деревне, в этом мире с тобой на равных, БРАТОК! Ты - Браток, и я тоже. Потому, как такой же непутевый, что и ты! Врубаешься, Николай Ев-геньевич?
       Резон несколько секунд подумал, а потом произнес примиряюще:
       - Лады, браток. Я врубился. С этим разобрались. А на первый мой вопрос что ты можешь сказать?
       Домовой молча взял со стола бутыль, которая вдруг опять стала полной, точно никто и не пил. Снова разлил ее по стаканам, опустошив. Сел и только тогда промолвил невнятно:
       - Про Ангéловку, что ли?
       - Что-что? - не понял сразу Николай. - А, да. Так причем здесь Ангéловка, и почему тут так?
       - Тяпнем? - вместо ответа поднял стакан домовой.
       - Ну, давай. А за что на этот раз? - тоже приготовился пить Резон.
       - А за вечность, Коля. За нее, родимую, - ответил Щукозадов. - За Ангéловку. Тут у нас так. Год за сто.
       Николай помотал головой, не понимая, но все же чокнулся и выпил. В нем вдруг про-снулся зверский аппетит, и он начал метать со стола все, до чего дотягивался. От выпито-го он малость повеселел и все же, жуя, все думал о тосте домового, силясь найти в нем смысл. Потом выпивка взяла свое, и он про себя решил на время забыть о мучившем его вопросе.
       Вдруг Антон положил вилку, слез с табурета и молча вышел куда-то. Через пару минут Николай услышал музыку. Он завертел головой по сторонам, пытаясь найти источник звука в помещении из четырех стен. Ему показалось, что музыка доносится из-за печки. Он встал, чтобы проверить свое предположение, и тут откуда-то сбоку (он так и не понял, откуда) появился Щукозадов.
       - Да не ищи ты, Колян. Не парься. Не найдешь все равно. Это там, - Он неопреде-ленно махнул рукой куда-то в сторону стены. - У меня.
       - А-а, - понимающе покачал головой Николай. - Ну, пошли продолжать.
       - Во-во, - кивнул домовой. - Пора бы уж и вздрогнуть.
       И началась пьянка. Скоро Николай почувствовал, что ему невероятно нравится сего-дняшний вечер, и не преминул сообщить об этом приятелю. Тот засмеялся и снова напол-нил стаканы из непустеющей бутыли.
       - Так привыкай, браток. Теперь у нас с тобой всегда будет вчерашний день и сего-дняшний вечер. Давай-ка снова за Ангéловку.
       - Слушай, Тоха. Мне тут нравится. Я тут дома, - Николай поднял стакан и посмотрел на свет. - Самогонка - вещь! Пил бы и пил, веришь? Пьешь и не пьянеешь, только веселее становишься.
       - Тут так, - ответил домовой. - Ну, поехали?
       - Стой, - хлопнул его по плечу Резон. - А "Битлы" у тебя есть?
       - Есть. Сейчас Элвис одну песню закончит, и будут тебе "Битлы". Ты какую хо-чешь? - Желтые глазки Щукозадова испытующе смотрели на Николая.
       - "All you need is love". На свадьбе у меня играла вместо Мендельсона.
       - Запростяк. - Домовой щелкнул пальцами, и заиграли "Beatles".
       - Оба-на! - только и смог сказать Резон. - Это ты как так?
       - Да, диджей у меня знакомый, - расхохотался Антон. - На "Радио-Ангéловка". Он, кстати, и тебя послушается. У нас тут так. Ты попробуй.
       - А ты бы что хотел, Антуаша?
       - А давай "Машину Времени", - не долго думал домовой. - "Все очень просто", к примеру.
       - На, - щелкнул пальцами Николай. - Ты смотри-ка, получается. Yo, ДиДжей! Давай еще по чуть-чуть, а потом хочу "Аквариум".
       Снова выпили и плотно закусили. Николай только диву давался, как такое возможно: сам он никогда не отличался ни непомерным аппетитом, ни любовью к крепким напиткам. Да он и не пил.
       Когда-то.
       Интересно, как тогда все это входит в этого гнома?
       Когда песня подходила к концу, они принимали друг от друга новый заказ. Еда на сто-ле не кончалась, бутыль неизменно оставалась полной, и они все веселились и веселились. Став в одночасье закадычными друзьями, домовой и человек никак не могли наговорить-ся. Оба знали уйму анекдотов и травили их, почти не останавливаясь. А когда надоедали анекдоты, говорили о жизни.
       - Слушай, - как-то сказал Николай. - Ты вот тут заикнулся, дескать, такой же непу-тевый, как я. Рассказал бы.
       Домовой ненадолго задумался, а потом сказал:
       - Да просто все. Когда хозяева уезжают, порядочные, путевые, - Он поднял палец. - домовые перебираются на новое место вместе с ними...
       - Ну?
       - Ну, а я, как непутевый, все интересное проспал. Вот, сидим теперь с тобой, само-гонку глушим, капустку чифаним, да травим анекдоты. И будем делать так еще целую вечность - чем не рай? А, Евгенич?
       - А я...
       - Да про тебя-то мне давно известно, - остановил его жестом домовой и тут же осек-ся. - Давай, лучше что-нибудь из классики, типа Моцарта, ты как насчет...
       - Нет, теперь ты погоди, - тоже прервал домового Николай. - Это что это такое ты про меня давно знаешь?
       Домовой недовольно заворчал, умолкая. Николай терпеливо ждал, когда домовой пре-кратит нервно кусать губы и начнет говорить. Наконец, тот махнул рукой и сказал:
       - Вот точно, непутевый я домовой. Язык - мой враг. Ведь говорили ж мне...
       - Кто тебе что говорил? - удивленно протянул Резон. - Колись, брателла.
       - Ты сам-то не в курсах, что ли?
       - О чем?
       Щукозадов явно боролся с собой. Ему и хотелось рассказать, и мешал какой-то запрет, понимал Николай, но как заставить друга говорить, он не знал. Оставалось ждать.
       Наконец, Антон вздохнул, снова досадливо махнул рукой и начал:
       - Во, первых, это и так всем известно. Да ты и сам вспомнишь, коль захочешь. В об-щем, много тебе говорить не буду. - Николай внимательно слушал. - Короче... где-то там, - Он неопределенно махнул рукой куда-то вверх. - Э-э... как-то раз... что-то тебя такое попросили, а ты, по непутевости своей, и говоришь: "Нету, мол, мне никакого резону". Вот так и загремел ты, браток проверять, что такое "не резон"... А остальные ваши...Все отвали, я и так уже лишку сболтнул. Не скажу больше ничего, как не проси. И вообще, - Он внезапно спрыгнул с табурета и побежал к двери, крикнув на бегу: - Весна давно, а мы тут квасимся.
       Николай пытался схватить его за шкирку, но промахнулся. Ловить домового - все рав-но, что летящую муху. Чертенок выскользнул за дверь и был таков.
       Несколько минут Николай изо всех сил напрягал разум, пытаясь сложить в единое це-лое кусочки информации, полученной от Щукозадова, но ответ все не приходил, озарения все не наступало, а память упорно твердила лишь одно: НЕ РЕЗОН - и в правду анаграмма его инициалов и фамилии, но
      
       Из дневника заведующей детприемником ?1 г. Николаева
       Софьи Беновны Нозер
      
       ...в коляске синего цвета возле приютских дверей. Мальчик совсем не плакал, все улы-бался и копошился в своей коляске, хотя пеленочки были явно не по погоде. Я бы в таких и летом бы его на улицу не потащила. Что за мать могла сделать такое? Только и оста-ется удивляться каждый раз, как можно бросать беззащитного малыша на произвол судьбы! Как только Земля носит таких! Чтоза государство могло воспитать такое чу-довище!
       Сперва оформили ребеночка по всем правилам, но потом что-то екнуло у меня в груди. Ведь он такой хорошенький, видит Бог! Я попросила Нину Афанасьевну зайти ко мне в кабинет со всеми документами за неделю и все ей постаралась объяснить, как могла. Но эта старая коммунистка просто непробиваема! Уперлась, как швабра в камень, и ни в какую. Даже пыталась мне грозить доносом, но тут я ее быстро урезонила. Проклятая пятая графа! Что ж, пришлось идти на компромисс с совестью и сделать, как положено в таких случаях. Единственное, что я смогла выговорить для себя - это его имя. Ведь потерять ребенка в нашей системе очень просто. Теперь я легко найду его, где бы он ни оказался. И, раз не суждено мне быть его матерью, я стану его ангелом-хранителем и, пока будут силы, буду оберегать его.
       Я рассуждала так:
       1). Имя НИКОЛАЙ - от города Николаев
       2). Отчество ЕВГЕНЬЕВИЧ - в честь Женечки Гофман, погибшего под Ленинградом
       3). А фамилия РЕЗОН - просто Нозер, если бы прочесть слово наоборот
       Милый Коленька, мой нерожденный (рожденный не мной) сыночек. Ты никогда не уви-дишь меня, а я всегда буду рядом с тобой. Я увижу, как ты сделаешь свои первые шаги, и как пойдешь в первый класс (я уж нажму, где придется, чтобы это была самая лучшая школа в городе), и с поступлением в институт у тебя не будет проблем, уж поверь мне! Ты будешь расти в моих заботливых руках, не зная об этом, и я верю, ты вырастешь прекрасным человеком и гражданином Великой Страны!
       Твоя мама
       11.09.69 г.
      
       Однажды зимой конверт с вырванной из тетради в клеточку страничкой дневника и свидетельством о смерти С. Б. Нозер ему передал сержант, раздававший почту. Обратного адреса на конверте не было. Николай помнил потрясение, испытанное им тогда. Он хра-нил конверт, оберегая его от дедов, изголодавшихся по настоящим сигаретам, еще семь месяцев. Все последующие годы, иногда, когда ему становилось одиноко, он доставал по-желтевший и истертый на сгибах листок и перечитывал.
       И что там говорил этот чертенок про мое истинное происхождение? Запытаю пар-шивца, но узнаю все! Пусть не сейчас, ну и что? Впереди вечность.
       Резон вздохнул, встал из-за стола и пошел на улицу искать Щукозадова.
      
       Тот нашелся в огороде. Домовой сидел, привалившись спиной к забору, и грустно смотрел на грядки. Снег вокруг стремительно таял, но ночная пурга все же успела основа-тельно примять слабые еще зеленые ростки. Видно было, как переживает маленький садо-вод за судьбу этих побегов.
       Николай подошел и молча уселся рядом.
       - Ты зад-то свой щучий не простудишь, Антошка? Вон еще снег не везде растаял, а ты расселся тут...
       - Все равно ничего не скажу, - сквозь зубы прошипел Антон, не поворачивая головы.
       - Скажешь... - после минутного молчания тихо сказал Николай. - Только мне уже будет не нужно.
       - Не скажу, и все тут, - стоял на своем домовой. - Я же для тебя "чертенок", "пар-шивец"... Куда там...
       Купился, засранец, - подумал Николай.
       - Вот! Еще и "засранец"! - совсем распалился домовой. В сердцах он даже вскочил и, грохнув кепкой оземь, заходил вперед назад по тропинке.
       О, как разобиделся! Еще и мысли, похоже, читает, - догадался Резон. Домовой тут же дважды подтвердил его догадку:
       - Конечно, "читает" и, конечно, "обиделся"! А думаешь не обидно?! Как водку вме-сте жрать всю зиму, так ничего! Антон - браток, да Антон - плесни еще... А как только чуть не по-его - все! - конец дружбе! В пытошную его! - Щукозадов присел напротив Николая и вдруг схватил его со страшной силой за нос. Николаю стало очень больно, и он даже испустил короткий стон. - Говори, где ваш штаб, свинья! Сколько пулеметов в отря-де?! - Он все же отпустил нос Николая и снова встал на ноги. Пока тот растирал нос, Ан-тон отвернулся и, заложив руки за спину, снова печально уставился на грядки. - А я, мо-жет, нашей встречи двести лет ждал. Все готовился. Огурчиками, думал, да помидорчика-ми его подкормлю... Витамины, думал... Заживет, думал, как все люди...
       Смотреть на его сгорбленные плечи было выше человеческих сил.
       Только бы не заплакал, - пронеслось в голове Николая. Он протянул руку и по-детски подергал домового за полу тулупа.
       - Ну ладно тебе, Тош. Ну не надо...
       - А я не заплачу, не думай, - не поворачиваясь, сказал Антон, и в голосе его явствен-но послышались слезы. - Не из такого мы, Щукозадовы, теста, чтоб... пла-а-а-кать!
       - Ну все, братуха, - Николай встал на колени, обнял за плечи и прижал домового к себе. - Я ж не со зла...
       Щукозадов не поворачивался, но Резон чувствовал, что все его маленькое тело сотря-сают рыдания. В попытке успокоить друга, он вдруг сказал то, чего не ожидал от себя сам:
       - Плакса-вакса ты, соленый огурец! На полу валяешься, никто...
       - ...меня не ест, - закончил за него Антон. Он повернулся к Николаю и весело захо-хотал. На его бородатой мордахе не было и следа слез. - Знаешь, паразит, как пациента в чувство привести! Твоя фамелия не дохтор Фрейд, нечаянно? А в детской психиатрии не хотите свои силы попробовать, голубчик?
       Николай понял, что домовой снова провел его.
       - Еще один такой финт, Щукозадов, и я буду пробовать себя в патологоанотомии, или как она там называется правильно. Считай, я предупредил.
       - Ой, ой, ой! Как страшно! - Щукозадов сообразил, что малость перегнул. - А сига-ретку не желаешь, Колян? Мериканские, - ни с того, ни с сего достал он из кармана пачку "Marlboro".
       Да, домовой своими резкими поворотами здорово поражал иногда Резона. Секунд де-сять Николай приходил в себя, глядя на протянутую пачку. Он даже поводил головой из стороны в сторону, пораженный артистическим даром и наглостью Щукозадова, но, по-няв, что сигареты нужно расценивать, как шаг к примирению, нерешительно взял из пачки одну и помял пальцами. Тут же у его носа вспыхнула зажигалка.
       - Ну и гусь ты, Щукозадов, - сказал Николай затягиваясь. Он немного помолчал, проникаясь забытым за десять лет вкусом сигаретного дыма, и присел у забора. - В об-щем, люблю я тебя, браток.
       - Я, Коля, лёбедь, - просто сказал домовой. - А вообще, спасибо. Мне так никто не говорил... Мне с тобой тоже было хорошо. Э-эхх, - прокряхтел он, усаживаясь рядом. - Покурить с тобой за компанию, что ли. После сексу, говорят, самое оно...
       - Да пошел ты в баню... - смеясь, закашлялся дымом Резон.
       - А пошли, - тут же подхватил идею Щукозадов. - Я в раз затоплю.
       - У нас и баня есть? - удивился Николай.
       - А то... Это ж Ангéловка. Тут так...
       Они курили и трепались о всякой всячине, а в Ангéловке тем временем снова наступало лето...
      
       4.
       Аэроплан
       Так, с прибаутками да розыгрышами, и зажили они вдвоем. По утрам пилили дрова или ходили по грибы. Днем ловили рыбку в пруду недалеко от дома или копались в огороде. По вечерам, после бани, играли в шахматы, пили самодельное пиво на крылечке или про-сто праздно валялись на травке и травили анекдоты. Пожелав друг ругу спокойной ночи, друзья, наконец, расходились по своим местам: Щукозадов шел "к себе" - то есть, за печ-ку, а Николай устраивался на высоких пуховых подушках и, подложив под затылок руку, слушал вой вьюги за окном, смотрел на тени на потолке и думал, думал, думал, пока сон не брал над ним верх до следующей весны...
       Нельзя сказать, что он был несчастлив. Наоборот - новая жизнь его полностью устраи-вала. Он, наконец-то, обрел друга, которого ждал все последние годы. Он окреп физиче-ски и многому научился. Он чувствовал себя нужным Дому, домовому, огороду, этой де-ревне, всему, что его окружало - а это многое значило для него. Но что-то все же не дава-ло его душе и мыслям обрести окончательный и бесповоротный покой. В течение суток он как-то забывал об этом, но ночью...
       Все те же вопросы мучили его и во сне. Кто ты, Николай Резон? Откуда ты и зачем ты здесь? Ты нужен своему другу и своему Дому, ты и сам привык к ним, но ЧТО по-настоящему нужно тебе?
       Конечно, он знал ответ на последний вопрос: тебе, Николай, нужна любовь. Без этого все остальное, не совсем конечно, но теряет смысл.
       ...Те, кто Любил по-настоящему хоть раз в жизни, поймут, о чем идет речь. Если вы не Любили, не считайте на склоне лет, что прожили жизнь не зря. Ведь сердце ваше бы-ло пустым. И можно отвлечь себя, направить свои силы и мысли в другое русло: забо-титься о домашних животных и цветах, клеить модели самолетов, колоть дрова или писать умные книги, но заменить Любовь в этом мире нельзя ничем. Те, кто не Любил никогда, даже не смогут представить себе, как она выглядит. Ведь ее нельзя потрогать руками, или обменять на деньги. Но это из-за нее начинаются войны и бьются сердца, из-за нее пишутся лучшие стихи, и совершаются немыслимые подвиги. Любовь - это ось Мира. Вокруг нее вращаются галактики. И это из-за нее кто-то каждый вечер забирает с неба очередную звезду. Любовь - это все, что нам нужно, а все остальное - всего лишь дым. И когда дым рассеивается, остается только она.
       Только, где же ее взять?..
       ...Почему-то с тех пор, как он поселился в Ангéловке, Резон ни разу больше не видел во сне бегущего по пляжу малыша. Снилась, по большей части, все та же деревня, огородик и пруд за ним. Пару раз приснился Щукозадов с тяпкой в руках и на коне. Иногда Нико-лай просто проваливался в темноту, из которой его тут же вытаскивали веселые утренние крики домового. Но чаще всего его сны представляли собой безостановочную мельтешню цветных пятен, перемежаемую лишь абсолютно белыми участками, как на "мертвом" куске кинопленки - в самом начале, в конце и в местах склеек.
       И все же, каждую ночь Николай настраивал себя, поворачиваясь на бок, что сегодня он увидит, наконец, настоящий, "окончательный" фильм, в котором получит ответ на все свои вопросы. Будучи мистиком от природы, он свято верил, что сны - суть предостере-жения или воспоминания, а, быть может даже - картинки миров, в которых странствует по ночам душа. Ответ должен прийти обязательно! - говорил себе Резон, пиля дрова или болтая с Щукозадовым. Сегодня я узнаю и пойму все, - с последним вечерним глотком пи-ва, как мантру, повторял он про себя. А во сне опять продолжал гоняться за стрекозами Антон, или мелькала не отснятая кинопленка...
       ...Тем утром он проснулся рано, в необычайном волнении и, не дожидаясь Щукозадов-ских воплей, пробежал босиком к умывальнику. Он слегка подрагивал, но не от холода, а от предвкушения чего-то, что должно было произойти именно сегодня.
       За завтраком домовой обратил внимание на странную задумчивость друга. Пару раз он даже толкал Николая, застывшего с вилкой в руке, возвращая его к реальности, но все равно полностью вывести Резона из этого состояния ему не удалось и за весь день.
       Вечером, не дожидаясь чая, Николай молча вылез из-за стола и пошел укладываться. Наблюдая за его приготовлениями, домовой решительно отодвинул в сторону тарелку и громко спросил:
       - Колян, у тебя живот не болит нечаянно? Температурки нету? Чо-т я смотрю, ты вя-лый сегодня.
       - Тоха, - сказал вдруг Николай, забираясь под одеяло. - А ты не в курсе, какое сего-дня число?
       - Чиво? - удивленно протянул домовой.
       - Число, говорю, сегодня какое, гном недорезанный? - раздраженно ответил Резон. - Не пятое июня случайно?
       Домовой не обиделся и лишь задрал брови:
       - Бог с тобою, браток. Ты за окно посмотри. Какой июнь, когда сугробы по колено? Давай-ка температурку смерим все ж.
       - Пошел ты со своей температуркой, - огрызнулся Резон, поворачиваясь на другой бок. - Нормально у меня все. Не знаешь, так и скажи. Айболит нашелся.
       - Так Ангéловка же. Какие тут июни, Колян?
       - А-а, - вспомнил Николай. - Ну, да... Ладно, тогда. Спокночи.
       - Как скажешь, братка, - вздохнул Щукозадов, задул лампу и пошел к себе.
       Резон закрыл глаза, и началось...
       ...Проснулся он поздно. Он чувствовал себя и впрямь больным и разбитым, но то была не болезнь, как думал Щукозадов. Просто, долгожданные ответы, все же полученные в сегодняшнем сне Николаем, оказались слишком тяжким бременем для его сознания. Он долго лежал, печально глядя в потолок, и размышлял над увиденным. Где-то во дворе до-мовой горланил песни "Машины времени", в тщетных попытках вытащить друга из по-стели. Так и не достигнув желаемого эффекта, Антон вошел в дом и начал деловито мести веником, изображая уборку. Краем глаза он наблюдал за Резоном, готовый прийти на по-мощь в случае чего или спастись бегством при других обстоятельствах.
       - Антон, - наконец, подал голос Николай.
       - Чивой-то? - подскочил к нему домовой.
       - Садись, - не отрывая глаз от потолка, молвил Резон.
       Домовой покорно вскарабкался на краешек кровати и приготовился выполнить любое желание больного. На личике его была написана такая мировая скорбь, что любой сторон-ний наблюдатель сразу решил бы, что присутствует при последних минутах жизни его друга. Однако, Николай, хоть и печальный, выглядел вполне здоровым.
       - Помнишь, как ты отказался мне рассказывать, что тебе про меня известно? Ну, кто я, да откуда?..
       - Ты про что, мин херц?
       - Вот только не надо...
       - Хорошо, хорошо. Не буду, - Щукозадов почувствовал неладное, но, скрепя сердце, закончил:
       - Помню, Коля.
       Николай облизнул пересохшие губы и продолжил:
       - В общем, я все вспомнил сам. Сегодня. Во сне. И про войну ангелов, и про себя... В общем - все.
       Неожиданно тяжелая горячая капля упала на его руку, лежащую поверх одеяла. При-подняв голову, он увидел, как из глаз Антона текут огромные всамделишные слезы. со-мневаться в искренности которых не приходилось.
       - Антох, ты чего? Плачешь, что ли? Ты брось, брось, братуха...
       - Теперь - что? - плакал Щукозадов. - Бросишь меня?..
       - Да кто тебе такое сказал?..
       - Они... они и с-с...казали, Колян, - не унимался домовой. - С-казали, письмо ты получил... В пи...сьме все нап-писано. Что ты знаешь все. Что у-у-уйде-ошь...
       - Никто никуда не уходит, Антоша, - успокаивал его Николай. - А что про письмо? Ничего не помню...
       ...И тут он вспомнил. Яркими вспышками мелькнули перед ним события, люди, вещи - все, что было связано с пятым июня две тысячи седьмого года и восемью часами утра. Сон. Звонок. Почтальон. Письмо...
       Я просто бросил его на стол, не читая, - начал вспоминать Николай. - Я ведь так хо-тел быстрее выпроводить старика и досмотреть сон...
       - Успокойся, браток, не читал я того письма. Даже не помню, куда и бросил-то...
       Внезапно какой-то странный звук привлек его внимание. Щукозадов тоже почуял что-то, отчего слезы на его лице мгновенно высохли. Теперь оба внимательно прислушива-лись.
       Звук нарастал, приближаясь. Из комариного писка почти на границе слышимости он скоро превратился в вой, потом усилился до рева.
       - Самолет, - прокричал Николай.
       - Какой самолет! Ероплан! К нам летит, - завизжал Щукозадов.
       - Па-а-а-ада-е-ет, - закончил уже на бегу Резон, но бегущий рядом Антон не услы-шал его.
       Раздался оглушительный грохот, сразу полыхнуло, дымануло и зазвенело, и вслед вы-бегающим из дома друзьям полетели осколки вылетевших от ударной волны оконных сте-кол.
       Они упали на землю, прижатые невероятной силой и жаром от взрыва. Оглянувшись, Николай увидел, как сминается, точно картонная коробка под ногой хулигана, их дом и рассыпается на части, которые тут же вспыхивают и разлетаются в стороны в замедленной киносъемке времен второй мировой войны.
       Все кончилось за секунду. Еще через несколько секунд они поднялись на ноги.
       - Вот так вот, Антошка. Это был наш дом.
       Оба смотрели всего пару мгновений, а затем отвернулись. Слишком страшно было осознавать, что эта кучка жутких головешек целую вечность была их домом.
       Николай поднял лицо к небу и заставил сделать то же и домового. Они не плакали, просто стояли, глядя в небо, и молчали, пока Щукозадов вдруг абсолютно ровным голо-сом не произнес:
       - Парашют.
       Николай посмотрел в направлении, указанном домовым, и они опять побежали.
      
       Парашютист упал на дорогу, не дотянув всего несколько метров до Обрыва. Когда дру-зья подбежали, он лежал ничком на земле и не двигался, опутанный перекрученными стропами. Купол, изорванный и дымящийся, похожий на груду старых простыней, колы-хался от ветра чуть поодаль.
       Выглядит очень печально, - не удержался от мысли Резон.
       - Во-во, - поддержал его бестактный Щукозадов. - Сейчас очнется, я ему в момент докажу, что выглядел он печально. Я прям расплакался. А еще расскажу, как печально вы-глядит сгоревший дом. Летун, твою мать!
       - Да ладно тебе, - урезал его Николай. - Человек тоже пострадал.
       - А нечего бомбить мирные деревни! Это трибуналом попахивает!
       - Угомонись, Щукозадов! Давай его перевернем.
       Они перевернули летчика на спину и попытались распутать стропы. Лицо лежащего было залито кровью. Пока Резон ковырялся в узлах, домовой приложил ухо к груди пара-шютиста, пытаясь расслышать биение сердца. Щукозадов тут же подскочил, как от удара током, и, в ответ на недоуменный взгляд Николая, вдруг криво улыбнулся, растягивая рот на всю ширину:
       - Николай Евгеньевич.
       - Чего там?
       - А ведь перед нами, с позволения сказать, баба.
       - Как - баба?
       - Натуральная. С грудью. Но пульс, кажется есть.
       - Ладно, хоть пульс есть. Баба, не баба - потом разберемся. Ты возьми-ка, браток, да оторви кусок парашюта, лицо ей обтереть.
       Домовой пожал плечами и пошел рвать ткань.
       Принесло же на нашу голову еще и бабу, - думал Николай, распутывая веревки. - И что с ней сейчас делать, с раненной?
       - И я говорю, Евгенич. Может, добьем? Жратва какая-никакая нам с тобой на первое время?..
       - Я тебя самого добью, если не угомонишься! - зарычал Резон. - Вот же засранец мелкий!
       - Я не мелкий!
       - Протри ей лицо, я тебе сказал! Да шлем сними, я сейчас кончу и помогу.
       - Я сейчас кончу! - передразнил его, неугомонный в своей ядовитости Щукозадов. - Раскомандовался тут!
       - Займись делом, Христа ради! Не посмотрю ведь, что ты мой друг...
       - Ладно. Займусь телом.
       Щукозадов стянул с женщины шлем, явив на свет светлые волосы, стянутые на затылке раненной в тугой узел. Потом он расстегнул верхнюю пуговицу на ее комбинезоне и при-нялся оттирать лицо от грязи и спекшейся крови, поминутно сплевывая на кусок пара-шютного шелка, быстро превращавшийся в его руках в грязную половую тряпку. Николай тем временем распутал стропы и осторожно стянул веревочные путы с тела женщины.
       Жаль, отрезать нечем, - подумал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь подходяще-го.
       - Да ты ремни ей на груди расстегни, все вместе и снимем, - подсказал домовой.
       - Дело, - похвалил его Николай.
       Как я сам не догадался?
       - Так ты ж непутевый, брателла, - опять подсказал язвительный Антон.
       Николай странно посмотрел на него, но промолчал.
       - Ну-с, посмотрим, что у нас получилось из этой замухрышки, - тоном заправского пластического хирурга сказал домовой, отбрасывая в сторону грязную тряпку. - Лично я кончил, Колян. Приступай.
       - Симпатичная, вроде, - хором сказали друзья, рассмотрев лицо, отмытое старания-ми Щукозадова.
       Объективно, красавицей лежавшую без сознания женщину назвать было бы трудно. Маленькое треугольное лицо с тоненькими выщипанными бровями, великоватым ртом и вздернутым носиком - вот и все, что показал первый осмотр. Вместе с кровью домовой смыл с нее еще и макияж (если он был), и женщина предстала их взорам такой, какой ее мог видеть, наверно, только ее муж (если и он был), просыпаясь по утрам рядом. Ресницы у нее были почти белые, может, чуть потемнее бровей, но обоим мужчинам, давно отвы-кшим от женщин, она показалась очень даже симпатичной.
       - Подождем, пока очнется, - почему-то шепотом сказал Щукозадов. - Отойдем. По-курим.
       Они присели на корточки в нескольких метрах от тела и закурили.
       - Слушай, - произнес, глубоко затягиваясь, Резон. - Все спросить хочу. Я раньше как-то не задумывался, а сейчас интересно вдруг стало.
       - Ну?
       - Слушай, Антоха, вопрос такой к тебе: ты ведь тоже не всегда был домовым, я так понимаю. Тут ведь, - Он обвел рукой вокруг себя. - В Ангéловке, случайных... жителей не бывает, насколько я успел понять.
       Антон закряхтел, затягиваясь, помолчал немного, размышляя, и сказал:
       - Ладно, мы с тобой теперь, и правда, братья, так что скажу. Только ты не жди от ме-ня многого. Во-первых, я и сам не все про себя помню. Во-вторых, все я тебе рассказывать не собираюсь, да и нельзя. - Он еще помолчал, а потом продолжил: - Ответ мой будет та-кой: да, не всегда был домовым.
       - А кем?
       - Кем, кем... Человеком, конечно. Имени не назову, не проси. Образованным был. И работу имел... Ты уж понял, поди, и сам... - Он замолчал, а Николай с интересом смотрел на него, ожидая продолжения. Антон затушил окурок, снова покряхтел, собираясь с мыс-лями, и продолжил. - Как проштрафился при жизни, не скажу, но знай одно: загремел по-том я почище твоего. Но, как говорится, за хорошее поведение, получил второй шанс... И вот я здесь. Это все.
       - Значит, не было никаких хозяев, чей переезд ты проспал?
       - Нет.
       - Так зачем ты тут?
       - Здесь все за одним и тем же. Ангéловка - она вроде перевалочной станции. От-стойник, что ли. Здесь, в течение одной маленькой вечности, решается, куда тебе дальше двигать: вверх, или вниз. Тут вроде штрафбата в армии: отличился - в строй, обосрался - жди, пока обсохнешь...
       - И насчет меня?..
       - Ну вот видишь. Ты сам все понял, что мне тебе рассказывать.
       Они надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Потом Антон встал и сказал:
       - Вроде, застонала. Пошли, посмотрим.
       Женщина действительно пришла в себя. Она лежала с полуоткрытыми глазами, рас-сматривая двоих бородатых, перемазанных копотью мужчин. Один среднего роста в май-ке и трусах, а второй - совсем крохотный - в тулупчике без рукавов и огромной кепке.
       - Добрый день, - сказал тот, что повыше. - Мы очень рады, что вы очнулись.
       - И особенно рады, что население славной деревни Ангéловка, - добавил малень-кий. - пополнилось такой прекрасной дамой, как вы.
       - Я не дама, - чуть слышно сказала она.
       - А кто же вы? - Мужчины переглянулись. - Неужели глаза меня подводят, и вы - кавалер?
       - Нет, - ответила она.
       Они снова переглянулись и присели на корточки, чтобы лучше слышать. Тот, что по-выше, осторожно наклонился к ее лицу и спросил ласково:
       - Если вы не женщина и не мужчина...
       - Я пилот.
       - А-а! - радостно завопил второй. - Так бы сразу и сказали. А мы тут думаем, чего это весь день самолеты на наш дом падают. Так это вы пилот, оказывается...
       - Щукозадов! - приструнил его высокий. - Имей совесть.
       - Ладно, ладно! Я умолкаю, - сказал маленький, отходя в сторону. - Продолжайте допрос, поручик.
       - Вы извините его, - сказал высокий, когда они остались одни. - Мы тут маленько на нервах все сегодня из-за вашего падения. Он не со зла.
       - Это вы меня простите, - пролепетала она. - Я не рассчитывала, что самолет упадет на деревню. Такое простое задание, И я так позорилась. - Она попыталась приподняться.
       - Лежите, - остановил он ее. - Я вам сейчас подушку подоткну. У вас, кстати, ничего не болит?
       - Вроде, нет. Просто, ушиблась. Пройдет.
       - Вот и хорошо. Вы отдыхайте, сейчас, мы пока... А вас, как зовут, извините?
       - Ангелина, - ответила она и положила голову на свернутый парашют.
       И тут это произошло...
       Он весь напрягся, точно сквозь него пропустили электрический ток. Николай встал с колен и на секунду отвернулся.
       Ангéловка. Тут так, - подумал он. - Что ж, чему быть, того не миновать.
       - Скажите, Ангелина, а куда вы летели?
       - Сюда. Я должна была передать пакет одному человеку...
       - Случайно, не Николай Евгеньевич его зовут?
       - Да. Резон, - Она повернула голову, и их глаза встретились.
       - Вы попали точно по адресу, - сказал Николай после небольшой паузы.
       Она заплакала...
      
       Возлюбленный сын мой,
       Так поступать в наших кругах не принято, но, надеюсь, кроме нас с тобой, никто не узнает содержание этого письма. Сам понимаешь: мой авторитет, и прочие условно-сти...Я редко пишу, обычно все вопросы решает мое окружение, но ты поймешь, отчего я не решился доверить все постороннему. Ты уже вошел здесь в легенды, а развенчивать мифы - не в моих правилах. Когда-то ты был публично наказан мною. И очень скоро я пожалел о непомерной жестокости, которую проявил по отношению к тебе при этом. Что ж, в моей власти как ошибаться, так и исправлять ошибки. Если ты читаешь это послание, значит, ты уже все понял сам, и я не буду лишний раз напоминать тебе о сути своей несправедливости. Достаточно того, что я прошу у тебя за нее прощения. И, в компенсацию, вот тебе мой подарок. Эта вечность - твоя, если ты пожелаешь. Свет тоже может стать твоим в любое время. Ты волен выбрать как крылья, так и удел смертных. Выбор всегда за тобой.
       Эта женщина все расскажет тебе сама, ведь доставить тебе это послание он вы-звалась неслучайно. Береги ее - собственный ангел-хранитель достается (не подберу дру-гого слова) далеко не каждому человеку, чтобы ни говорили там внизу, а она - единст-венная в своем роде. Вас осталось слишком мало.
       Приму любой выбор,
       Храню тебя и наблюдаю за тобой.
       Твой Отец.
       P.S. И постарайся больше ничего не забывать, переезжая с места на место.
      
       - Ну вот, браток. Теперь у меня в башке все, наконец, встало на свои места.
       Они сидели с Антоном у костра, а чуть поодаль спала, укрытая остатками парашюта, Ангелина. Николай смотрел на огонь и думал. Он только что закончил свой рассказ, и сейчас сам заново переживал рассказанное.
       - Понимаешь, Антоха, какое дело. Я ведь и сам все понял только, когда встретился с ней глазами. Между нами как искра пробежала. Вот она - та причина, тот резон, который я и послан был искать. Не было, по сути никакого наказания. Отец в мудрости своей быстро понял, о чем я говорил в действительности тогда, перед великим сражением. Да, у меня не было причины умирать там, но причину жить здесь мне пришлось искать целую веч-ность.
       - Зато знаешь теперь, для чего живешь, и, извини за ерничество, какой тебе в этом толк. Везучий ты парень, Колян, хоть и непутевый...
       - На себя посмотри. - Он надолго замолчал. Антон достал из-за пазухи сигареты и протянул другу. Тот отрицательно замотал головой. Домовой пожал плечами и закурил.
       - Николай Евгеньевич, скажи мне, как брату, что ты решил?
       - Пока ничего, - ответил Резон. - Все равно, она еще не до конца оправилась...
       - А тебе так важно ее мнение?
       - Да, - просто сказал Николай. - Если честно, сейчас оно для меня важнее всего на свете. С собой-то я определился... Ну, а ты что решил, браток?
       - Ты еще спрашиваешь? Ну, блин, ты тормозной - верно я тебя в первый день обо-значил, - Домовой сквозь огонь смотрел Николаю прямо в глаза. - Мы же, вроде, братья с тобой, причем - близнецы. Так ты еще и спрашиваешь?!..
       - У меня свой выбор, у тебя - свой, Антоха. И не надо все валить на то, что мы бра-тья. Так как?
       - Каком кверху, - в очередной раз обиделся Щукозадов. - Мой выбор - это твой. Ку-да ты - туда и я. Твоя хата с краю, и моя - на отшибе. Чего тебе еще? А? Зря я тебя тогда, в восемнадцатом не шлепнул, контра!..
       - А это ты про что? Каком-каком году? - недоуменно задрал брови Николай
       Но Щукозадов уже катался по земле от хохота. Николай смотрел на него какое-то вре-мя, потом тоже начал смеяться, и вскоре друзья уже вповалку лежали у костра, давясь от приступов безудержного смеха.
       - Ой, мама! Какой же ты непроходимый, Колян! Вечность тебя знаю - покупаешься на одно и тоже...
       - Последний раз, братуха, клянусь самой страшной клятвой! Ну и клоун же ты, Щу-козадов...
      
       Уже укладываясь, Резон перебирал в памяти события сегодняшней весны и вдруг пой-мал себя на том, что пропустил что-то важное. Он заботливо подоткнул парашют мирно спящей Ангелине и встал на ноги. Костер неподалеку уже догорал последними искрами, а на горизонте понемногу начинало разгораться зарево восхода.
       - Нравится? - тихо окликнул его сидевший у костра Щукозадов. - Это, брат, Ангé-ловка. Тут у нас так. Теперь.
       - Во-во. Теперь Весна тут навечно... - тихо ответил другу Николай. - Пошли спать, браток. Завтра начнем строить новый Дом. Спокночи...
       С синего-синего неба, каким оно бывает только в детстве, ласково грело солнышко. Где-то рядом тихонько плескалась о берег морская вода, и что-то радостное кричали в вышине чайки. И голенький босоногий малыш бежал к нему навстречу по горячему песку, вытянув вперед пухлые ручки и хохоча во все горло.
       Он оглянулся и увидел их. Все были здесь. За его правым плечом стоял высокий черно-волосый парень лет двадцати пяти, и он знал, что это - его лучший друг. А чуть позади него стояли, обнявшись, стройная молодая женщина со светлыми развевающимися воло-сами и коренастый старик с аккуратной седой бородкой. Они улыбались.
       Ты дома, браток
       Ты дома, родной мой
       Ты, наконец-то, Дома.
23-27.01.2008 г.