Порыв долгожданного ветра распахнул форточку, и в комнату вместе с удушливым смогом влетел голубь. Птица заметалась. Истерично хлопая крыльями, она то взмывала к потолку, то падала на пол и снова устремлялась вверх. Врезалась в зеркало – удивительно, что не разбила его.
«Это хорошо, ведь дурная примета... – облегченно вздохнула старуха. – А впрочем, какая разница? Сама птица-то разве к счастью?»
Антонина Ивановна жадно следила за каждым движением нежданного гостя. Или гостьи?
Несколько последних дней она только это и могла делать – следить взглядом да думать. Мозг функционировал, как прежде – четко и ясно, старуха все слышала, понимала, однако, язык отказывался ворочаться во рту, руки, ноги, словно одеревенели и не слушались свою хозяйку. Она усиленно шевелила губами, напрягала тело, но с каждым днем, а теперь уже – с каждым часом, попытки возвратиться в нормальную жизнь становились все реже и реже. Всякая попытка заканчивалась одинаково: дикой усталостью и такой резкой головной болью, что Антонине Ивановне казалось – еще минута, и голова расколется пополам. Однако голова оставалась на месте, все на той же подушке, от которой смердело потом, смесью грязного, давно нестиранного белья, и корвалола – Машка не имела привычки следить за тем, чтобы лекарство попадало по назначению, всегда брезгливо морщилась и отводила глаза, тыча ложкой с лекарством в старческое лицо практически наугад. Антонина Ивановна беззвучно плакала, лицо кривилось в жуткой маске гримас, но на это неприятное зрелище не находилось зрителя. Машке и ее дебелой дочке было все равно. Они старались заходить в комнату как можно реже, шушукались на кухне или орали друг на друга, запершись в ванной. А у старухи с наступлением обездвиженности обострился слух. То, что она слышала, его совсем не ласкало, а только резало и резало, резало по живому. Две женщины делили ее жизнь, рвали на мелкие кусочки, били вдребезги. Нажитое за долгую, почти восьмидесятилетнюю человеческую историю добро прощалось с безмолвной хозяйкой. Антонине Ивановне казалось, что стены стонут, сожалея и горюя о прошлой жизни. Как раз с ней, с жизнью, все было решено и обжалованию не подлежало. Приговор подписали, не спрашивая.
«Эх, если бы…»
Старуха прислушалась. К двум голосам на кухне прибавился третий, тоже женский. Его невозможно было спутать ни с чьим – немного картавая речь, свистящие согласные и легкий акцент так и не ставшей настоящей москвичкой дагестанки. Подруга, теперь, конечно же, бывшая, пришла не в гости. Гуля с поденщицами смаковала победу. А в том, что это победа, ни одна из них не сомневалась. Старуха тоже.
«Если бы все можно было вернуть назад! Хотя бы на год…»
Невидимый маховик закрутился в обратную сторону, отсчитал почти тридцать лет и остановился.
