Чтобы выбросить к чертовой матери муз.
Дождь противно заплачет, а совесть иначе
Выдаст грубым признанием: – дурень и трус!
Я найду уголок тот укромный, где кроме
Амбры стертых тетрадок и мускуса бедств,
Есть живая душа – нет родней и знакомей,
Что вне скорости, времени, действа и мест.
Рвет и мечет во мне – Лету пью я безмолвно.
Чет и нечет – судьбы полноводной разрез
Беспокоит мой сон так, что я обескровлен
И отравленной мухой поганит шартрез.
Чем же я не Алкей! Пусть в моем шестиструньи
Рву все время одну,- так и пальцев по пять.
Как березовый сок меня лижут колдуньи,
Чтоб на деревце том по весне и распять…
Город – хмурый пенал промерзающих будней.
Мир сплетен эвридикостью судеб людей.
Я Орфей ли, бледней ли, бедней, скудоумней…
Если сможешь Фортуне, Сапфо, ты за нас порадей.
Оживут потускневшие осени краски,
Прозорливость обнимет вселенский простор.
Никогда и ни кем не был я так обласкан,
Никогда и ни с кем я не знал так восторг!
Вот то место,– Харон обесцвеченный, сонный,
В лодке с думой безвестной угрюмо сидит,
Скоро будет темнить и хитрить Персефона,
И пугать ямой змей пресловутый Аид…
Но теперь я иду, боль под ноль обозначив,
Чтоб вернуть груз из муз озверевшим богам;
И как в детстве, вовнутрь слезы горькие спрячу
От нахлынувших чувств,– и тебя не отдам.