люди искусства (Проза)

Ах, мне так нравятся все эти люди искусства… Все эти непризнанные гении, что приходят в мой офис, с бутылочкой спрайта, забираются на краешек стола и мечтательно собирают пальцами пыль с его крышки. Они думают о Тернере. Уильяме Блэйке. Византийской эпохе. Архитектуре Версаля. Замотанные по своей сущности в километры шарфов и  вуаль отстраненности. Они смотрят на небо и говорят
— Как хорошо быть следом от самолета.
Они хотят от меня выставок своих архиерических шедевров под названием «Холодные волчьи ночи», «Меланхолия нежной проститутки», «Миндальная реальность мороженого», они хотят от меня исполнения в стиле Барокко, кружевных салфеток забрызганных клубничным вареньем, стен, изрисованных клинописью и набросками Эйнштейна. Они хотят рассказать мне, о их безумии, хотят, что бы я кивнула головой пару раз, они хотят понимания.
Я слушаю их незаметно, перебирая кипы ненужных бумаг, изредка поднимая глаза, когда они не видят и пьют свое полукипяченое от жары пепси, я не хочу спугнуть их мысли, они будут не рады этому, они предсказуемые и суеверные и всегда осторожно плюют через плечо 3 раза.
Я достаю зеленое красивое яблоко, яблоко под кайфом, накаченное генами какого-нибудь верблюда или дельфина, неважно, но оно не может быть таким красивым в действительности.
— Оно похоже на силиконувую грудь...
Говорят мне люди искусства, сползают со стола и наклонившись начинают внимательно рассматривать бедное глянцевое яблоко.
— Все мы похожи на силиконувую грудь.
Еще раз выдыхают они, и я опять их понимаю.
Они улыбаются и говорят
- А вы знаете, почему у слов "искусственный" и "искусство" один корень?
Я хочу сказать
— Вы хотите поговорить об этом?
Надеть на себя очки, убрать волосы, взять ручку с блокнотом и внимательно констатировать факты.
Так я и делаю.
И они вздыхают своими воздушными вздохами, чешут нос, произносят
— Тебе будет не интересно. Твои маленькие мозгулечки не выдержат. Сколько тебе? Семнадцать?
А потом прибавляют, тыкая пальцем в направлении соседнего кабинета
— Ты так похожа на свою мать.
Я киваю, а они тем временем ложатся на диванчик, что стоит рядом, я улыбаюсь, потому что знаю эту позу от и до, и они тоже по видимому знают ее, они открыты, свободны для доступа, они готовы показать мне свою душу.
И далее следует череда фраз, сопровождаемых усмешками, плевками через плечо, иногда всхлипами и большими надеждами на светлое будущее собственной персоны и гибель всего человечества, которую они встретят в обнимку с Пикассо и бутылочкой Пино Нуар с черти знает каким годом выдержки, которую они хранят на самый черный день из всех черных дней их жизни. Они начинают с ренессанса, с облакообразных туманных воспоминаниях о детстве, когда они впервые увидели кисточку и испытали "неописуемое возбуждение" и заканчивают подборкой забавных сплетен про "та дама в красном манто...", о том, что ни кто ни когда не сможет понять их тонкую шелковую душу, что они не должны жить Здесь, что на самом деле это все реинкарнация, не правильная, совсем не правильная, их тело не их, а они это на самом деле не они, а в небе облака похожи на маленьких парашютистов, летящих прямиком в жерло кровавого Везувия.
А потом мы меняемся. И уже они слушают, как я, лежа на диванчике, говорю, что
— Мне на самом деле 22, моя мама не бухгалтер, и я не знаю, что я тут делаю.
Ах, эти люди искусства, они повторяют каждое понравившееся слово, смеются, и качают головой.
А потом, они просят меня, украсить зал выставки зелеными яблоками.
И мы обязательно забудем — почему. А потом они лишь поведут бровью, увидев меня, потерявшейся среди толпы людей, картин, подумают о Франсуа Буше и растерявшись скроются за чьей-нибудь спиной. И это будет непременно "та дама в красном манто..."