1.
Домовитый декабрь, прикрывая утраты,
побелил мой запущенный двор многократно…
Одичавшая елка под тяжестью снега
волка ждет- не дождется…
Истает, как не был,
первозданный декабрь ханукальной свечой
И, с гирляндами через плечо,
ужаснувшись растратам, пассивам, кредитам,
подсчитавши живых и еще неубитых,
будет тихо смотреть, как пытаются люди,
словно трутни, отпраздновать Святки – и в лютень,
прошлогодние числа исчисливать в хлам.
Gesus Criste – это кризис со льдом пополам…
Ново-старые годные елки застынут,
в продуваемых группках и снежных косынках,
будто нищенки…
2.
Небо цвета земли и земля в полумгле посиневшей
декабрятся как я, в стылом млеке сосульных сосков,
проползают как вши, упаковки по площади – плеши,
окруженной венцом пробегающих вскользь каблуков.
...И картошка помельче, и шея помыта пониже –
все равно в дураках (или дурочках – трудно сказать);
вот и мучит вопрос: как же выжил таинственный чижик,
успевающий пить на Фонтанке и песни писать?
Тяготит не слоящийся пушкинский ноготь масонский,
металлический призвук бельканто Полин Виардо…
...Хоть бы вышло на миг это чертово южное солнце,
правда, радости есть: например, полуночник Гордон.
Пропила ? пролила ?- а казалось, что всклянь элексира…
Из унылой казны, где медяшки гроша не найдешь –
уходя, посижу: обелиском шкатулка-квартира,
да еще шифоньер недоеденных молью одеж.
...На груди декабря: дека – я, струны- бр-р-р - волосами,
(ведь какая же лира без деки и струн на ветру?) –
распеваю стихи!
И с закрытыми насмерть глазами,
я словами взойду – значит, я никогда не умру.