Ашмятин зашёл, не хлопая дверью, немного позже знакомого. Он спустился по небольшой лесенке в плохо освещённом коридоре и двинулся вперёд по крепкому деревянному полу. Ашмятин сделал несколько шагов до развилки из двух дверей, дёрнул левую, и оказался в небольшой, скучноватой комнате, места в которой, тем не менее, хватало для нескольких в ряд расставленных столов и даже небольшого зрительного зала. Свет нехотя разливался по потолку. Все бывшие в помещении были разделены на две группы: одна побольше, у дальней стены клуба с окнами под потолком, другая здесь, в зрительном зале, поменьше и рассредоточенней. Знакомый, Дмитрий, войдя только что, присоединился к первой, растревожив её и здороваясь со всеми. Ашмятин пристал к последней, кивнув дальнему знакомому, и устроившись одиноко в зрительном зале. Было душно, несмотря на распахнутые за решётками окна. Было грязно, здесь всегда было грязно, что раздражало Ашмятина. Было темно, и у Максима была депрессия, которая, как ему казалось, должна была сжить его со свету.
Действие, то есть сам игровой процесс, из локального вскоре переросло в глобальное и приняло центральное значение. Постепенно голоса стихли, но наоборот защёлкали часы, загремели фигуры, действие перешло на шахматные столы, а с ними внимание и страсти. Для Максима, впрочем, оно продолжалось не долго. В первой же партии, тем не менее с сильным соперником, он несвойственно для себя зевнул комбинацию и вскоре сдался. Он решил отдохнуть и уселся ждать в углу. Он мог, но не хотел уходить. Ему стало как-то хорошо здесь, неожиданно легко и комфортно. Ашмятин последний месяц страдал бессонницей, а тут вдруг уснул…
Ашмятин очнулся в темноте на мягкой кровати в комнате с большим квадратным окном. Он поднялся, чтобы понять, где он и что происходит, но воспоминания медлили приходить к нему. Он с тревогой ощутил на себе чужое бельё. Немного тошнило, в мыслях всё липло и пучилось, как от шампуня. Он робко встал и подошёл к окну. Каким-то скрытым до поры от него самого чувством Максим ощутил место, в котором оказался. Словно он очень далеко от дома, и что душа его временно приобрела какие-то новые качества взамен утраченных старых. Так же он ощутил, что он чужой здесь. В окне с белым, гладко выкрашенным деревянным подоконником, через странных качеств полированное стекло, слева через дорогу в ночи Ашмятин увидел военную надзорную вышку. Странно, как она была освещена: два светящихся обруча, красный и зелёный висели на ней. По вышке и бетонной ограде рядом Ашмятин понял, что наблюдает там воинскую часть. Напротив перед ним была автостоянка со скученными, словно брошенными легковыми и грузовыми автомобилями, а справа от неё ещё чёрте что. Неожиданно, словно от вспышки, он едва вспомнил неприятного цвета неоновый свет в глаза и китайскую пару, называвшую себя его приёмными родителями. Дальше ничего, только толчки, Максим пощупал плечо, не болит ли. Теперь Максим стоял спиной к окну и боролся с новым для себя ощущением мира. Он силился вспомнить хоть что-то ещё, но воспоминания его походили на мрачные айсберги, тающие в океане забвения. Порой Ашмятину казалось, что он спит, что всё – сон, но выбраться из этого сна он не мог. Лишь знакомые узоры пятнышек перед глазами успокаивали его, когда он щурил веки.
Вдруг его как будто передёрнуло, в темноте на стуле Максим увидел предмет, похожий на старый кассетный плейер. Ашмятин прошёл к нему, чтобы разглядеть получше, взял его в руки и отодвинул деку. Движением большого пальца вынув кассету, похожую на ту, которые он слушал ещё в юности, Максим принялся разглядывать её у окна. Ашмятин нашёл, что наушники подключены к плейеру, но такие, какие он купил месяц назад к своему мп-3, голубые. Максим про себя удивился этому факту. Он надел наушники, вставил кассету обратно и нажал на “плей”. В уши ему ударил скрежет, оказалось, попса такая, которую он терпеть не мог. Ашмятин не понимал, кто поёт и что это за песня, он подумал, что слышит её впервые. Он выключил плейер.
Неожиданно в последовавшей за шумом тишине послышались шаги, и входная дверь в комнату открылась. В полумраке появился чёрный силуэт. Он неприятно смешливо поздоровался из темноты и вышел к окну.
- Что слушаешь? – спросил он также заносчиво, глядя на Ашмятина.
- Да, ничего. На, послушай. – Максим протянул наушники молодому китайцу. Тот одел их, включил плейер и тут же выключил.
- Фу-у!
- Да я и сам такое не слушаю, - оправдывался Максим.
Молодой китаец продолжал смеяться, видимо, не придавая значения тому, что тот говорил.
- Я твой сводный брат, - услышал Ашмятин. - Скоро светает, побудь пока здесь, я через часок заберу тебя домой. ОК?
Максим доверчиво кивнул, а китаец всё также непринуждённо удалился из комнаты. Дверь была не заперта, и снаружи сочился через щель тусклый зеленовато-оранжевый свет. Но Ашмятин почему-то не торопился туда.
Не выпуская плейер из рук, и не включая его, Максим в сумерках прошёл и лёг в постель. Он лежал, то устремив взгляд в потолок, то направив его к окну, и мирился с нахлынувшими на него теперь переживаниями.
“Почему я здесь и почему говорю по-китайски?”, - думал он. “Откуда я знаю, как это по-китайски, и ЧТО ТАКОЕ по-русски?”.
По ощущениям прошло больше часа. За окном быстро светлело, и оттуда понеслись какие-то звуки. Сначала шум двигателей, потом шаги и голоса. Никто не приходил. Максим лежал в одной позе не двигаясь, как будто ему неприятно было шевелиться здесь, в этом мире.
Было уже совсем светло, когда брат Ашмятина снова отворил дверь, и его несмывающаяся улыбка снова заплыла в комнату. В свете дня Ашмятин не нашёл в его лице ничего нового: ничего такого, чего он не видел у окна. Разве что, тот оказался ещё моложе. Максим встал, чтобы ещё раз сравняться с ним ростом: тот оказался ненамного ниже. Брат заставил его переодеться, достав тряпки из шкафа и джинсы. Ашмятин примерил красные, какие-то совсем простецкие туфли, всё оказалось в пору. Китаец разглядывал его, пока он переодевался. Ашмятину совсем не с руки было называть его братом. Он как будто пришёл только затем, чтобы посмеяться, да и на это, видимо, времени у него не хватало. Ашмятин переоделся, и они вышли из комнаты.
Сначала ломаными коридорами со множеством дверей, потом наполненными светом, но не многолюдными рекреациями плёлся Ашмятин вслед за китайцем неизвестно куда. Люди, которые попадались навстречу, тоже имели восточный тип внешности, Максим же не чувствовал в себе внешней перемены. Он также мог убедиться в этом недавно утром в отражении в окне. Остановились “братья” уже в большом помещении, похожем на крыло гипермаркета, каких никогда не было в Томске. Такие видел Ашмятин, когда бывал в Волгограде или в Москве. Везде вокруг горел искусственный свет, несмотря на то, что там, на улице было уже совсем светло. Здесь не было окон, но они были сзади. Там, метрах в ста, в соседнем крыле этим утром уже скопился народ, и похоже было, что там торговали. Впереди перед Максимом, видимо, находились уборные, прямо – огромные, но пустые помещения, напоминающие гардероб. Справа неподалёку – кассы со входом в ещё один павильон. Брат, остановившись, спросил, не хочет ли Максим в туалет. Ашмятин почему-то отказался, и снова остался один.
Пока Максим стоял на месте, озираясь по сторонам, он понял, что его зовут. Вернее, обращаются из ближайших касс справа. Максим подошёл неуверенно, стараясь разглядеть лицо продавщицы. Молоденькая, симпатичная китаянка, улыбаясь, приветствовала его. Ашмятин собрался было ответить, но тут к ним подошёл незаметный худощавый мужчина в пиджаке и первым начал разговор с Ашмятиным.
- Вы уже купили у нас “что-то”? Вы попробовали “что-то” у нас? – Максим слушал, но не мог понять, чего от него требуют. Он не понимал этого слова, этого “чего-то”, с которым обращались к нему.
Мужчина в пиджаке тепло улыбался, и даже протянул ему руку для рукопожатия, но в этот момент Ашмятин, озабоченный непониманием странного слова, сделал движение в сторону, собираясь вернуться к месту, где его оставил брат. Поэтому жест мужчины остался безответным, чему тот заметно огорчился.
Среди немногих проходящих вокруг людей за всё время Максим заметил лишь двух европейцев, и поэтому с удивлением узнал в одной из девушек свою знакомую. Всё пристальнее вглядываясь в неё, не веря глазам, Ашмятин засеменил навстречу. Марина, внешне такая же, как прежде – маленькая, красивая, рыжая и РУССКАЯ! В той жизни Ашмятин вряд ли поздоровался бы с ней, увидев её на таком расстоянии. Они были знакомы давно, но посредственно, и не интересовались друг другом.
- Привет! – громко выкрикнул Максим, словно её ответ был вопросом жизни и смерти.
- Привет…
Удивительно, но Марина узнала его. Видимо, это была всё-таки она.
- Что ты здесь делаешь? – недоумевал Максим, готовый расцеловаться с ней, - Почему мы говорим по-китайски?
К удивлению Ашмятина, Марина даже не замедлила шаг. На вопросы, которые он так жадно кидал ей, она только улыбалась. Видно было, что ей, как и в той, прежней, жизни дела до него не было.
“Похоже, здесь никому ни до кого нет дела” – подумал Максим.
Тогда ему нравилось это качество в Марине. Обычно девчонки не отходили от красавца Ашмятина. Она же всегда была холодна с ним, вынуждая осаждать себя.
- Ты один здесь? – спросила она, всё-таки остановившись.
- Здесь мой сводный брат, - Максим указал на перегородки за спиной Марины, - он пошёл в туалет.
Марина кивнула, как бы отмечая что-то про себя. Они вышли с ней из помещения на улицу и стояли теперь у крыльца гипермаркета. Это было здание, как мог понять Ашмятин, в восточном стиле, но всё-таки, как будто похожее на томский Центральный универмаг. Максим держал свой взгляд на нём, узнавая всё новые детали, подбирая улики, которые память подбрасывала ему. Он словно уже был здесь, под этим ветром, что вдруг обнял его. У магазина образовывался небольшой, в два ряда, рынок, тоже восточного характера. Сверху довлело над всем безучастное небо.
Толпы людей окружали их. Всё двигалось вокруг потоками, как было, есть и будет на рынках. Они стояли с рыжей Мариной, пока Максим не увидел, как из дверей гипермаркета вылез огромный европеец. Метра в три ростом, он пробирался средь потоков людей, которые нехотя уступали ему.
Марина что-то крикнула гиганту, и тот, улыбнувшись, буркнул ей: “Уж я-то не потеряюсь”.
Великан пересёк улицу, напоминающую проспект Ленина, и прилип к дорожному фонарю, держась одной рукой за него и как будто чего-то ожидая. Он глядел навстречу проходящим мимо машинам, и тут только Ашмятин заметил бутафорскую голову какого-то мультипликационного персонажа, лежащую у него на спине.
“Реклама”, – соображал Ашмятин.
Прямо перед ними, около крыльца Максим вдруг увидел восходящее вверх воздушное судно. Оно сначала висело у самой земли в окружении группы детей, а потом, когда дети туда набились, взмыло к небу. Оно было похоже на те, которые Ашмятин видел в фильмах про будущее. Максим был настолько ошеломлён, что ему казалось, что и людям вокруг оно должно быть в диковинку. Он заоглядывался по сторонам, ища похожие эмоции.
В гуле голосов вокруг Марина, стоящая рядом, вдруг отозвалась кому-то и, сухо попрощавшись, ушла. Ашмятин вновь остался один здесь наедине со своим горем, без тени желания найти “брата”.
Мир, в котором он оказался, не имел для Ашмятина никакого смысла. Максим не видел никакой цели здесь для себя. Только серое с разводами небо казалось ему родным, и его грудь при взгляде на него наполнялась любовью и нежностью.
Неожиданно во всеобщей толкотне, шуме и хаосе Максим различил звуки знакомой мелодии из колонок торговой палатки. Он узнал песню, которая играла там.
“Давай вечером… С тобой встретимся”, – заплакал Ашмятин в голос Самойловым из “Агаты Кристи”.
“Рить, -рить, -рить”, – хлюпал он.
Понять что-то здесь было невозможно.
Шёл апрель 2175 года.
