Содержание
Бифштекс «Аэрофлота».
Спасибо, амиго.
Свобода.
Мерзкий "полицай" и добрая алкоголичка.
Борис.
Под дулом пистолета.
Грустное хокку.
Доктор Фаррер и Моцарт.
Эпилог.
Бифштекс «Аэрофлота»
Он пристально, не отрываясь, как это делают совсем маленькие дети, смотрел на стюардессу. Она положила обед на его столик и только тут заметила, что этот пожилой человек уставился на нее с восхищением.
- Простите, Вам еще что-то нужно?
- Нет. Просто Вы очень красивая, взгляда не отвести.
- Спасибо. Если что понадобится, дайте знать.
Стюардесса шла по проходу и неторопливо думала: «Смешной старикан. Не из русских. Наверное, откуда-то с Кавказа. Уставился, как ненормальный». И все же, зайдя за перегородку, посмотрела на себя в зеркало и машинально поправила прическу. «Смотрят даже старики, а мужа нет и нет у меня».
А в это время мужчина, глядя ей вслед, думал: «Наверное, считает, что я похотливый старикашка. Для нее же мои пятьдесят шесть лет – это глубокая старость». Он перевел взгляд на обед. Кровавый бифштекс, шкалик столичной, чешское пиво, торт. Скажи пожалуйста, и это я получил от «Аэрофлота», там, где орудует советская власть и повальное отсутствие продуктов? Это же не показуха, а реальный продукт. Где же «Аэрофлот» добыл всю эту роскошь?
Его разбирал смех. Он вдруг вспомнил, как несколько месяцев назад летел из Москвы в Ереван и вдруг услышал, как стюардесса ругает одного из пассажиров. Тот вез яйца из Москвы домой, а они разбились, и все вытекло в проход. Но пассажиры притихли и не выражали эмоций. Все что-то везли. Продукты же были только в Москве, а вся страна смотрела голодными глазами на пустые полки магазинов. Пустыня с одним иссякающим колодцем. Знала бы тогда стюардесса, что у меня под сиденьем в герметической упаковке три килограмма мяса, что бы с ней было? Впрочем, ничего. Наверное, и сама что-то съестное прихватила в столице «великого» государства.
К счастью, от этих трагикомических мыслей аппетит не пропал. Он выпил водки, потом пива, а потом откусил соленого огурца. И жизнь хороша, и «Аэрофлот» на уровне. Храни нас бог, лишь бы самолет не вернули назад в Москву. А там, в Нью-Йорке, я уж все сделаю, чтобы не вернуться в эту голодную пустыню, огражденную колючей проволокой. Никогда не был за бугром. Двадцать пять лет разные научные организации приглашают за границу с полной оплатой. Я оклеил приглашениями с Запада стены своего кабинета. Ни разу не выпустили.
Конечно, не выпустят. Шутка ли сказать, что о себе возомнил тогда, двадцать пять лет назад, этот молодой ученый. Отказался от полуторагодовой стажировки в английском Кембридже у лауреата Нобелевской премии и будущего президента Лондонского Королевского общества профессора Алана Ходжкина и от post-doctoral fellowship в Гарварде по рекомендации Президента Международного биофизического общества и президента Израильской Академии наук профессора Арона Качальского, трагически погибшего от рук террористов. Профессор Качальский был знаменит еще и тем, что опекал молодых биофизиков по всему миру. Господи, какое несчастье, словами не передать.
Отказаться от такой возможности, открывающей замечательные перспективы для молодого специалиста! После возвращения его бы ждала мощная академическая карьера. Но он лишился всего, так как категорически был против того, чтобы подписать обязательную для всех бумажку о сотрудничестве с КГБ. Давать пощечину органам ценою таких жертв – только полный глупец способен на подобное. Это вы дураки, что не понимаете, какая ранимая субстанция человеческая совесть. Вот и отказался. И никогда не жалел об этом.
Все-таки «перестройка» подвернулась кстати. Теперь можно проехаться туристом. Великое дело, великая перестройка. И как это КГБ прозевал меня? Должно же и повезти. Главное, долететь до Нью-Йорка. А дальше не хотелось думать. Иначе сразу же приходят в голову реалистические мысли вместо мечты. Кому нужен провинциальный профессор в возрасте, когда уже надо подумывать о пенсии или, по крайней мере, следовало бы сбавить обороты? Все равно не вернусь. Тогда, в восемьдесят шестом, при обыске забрали даже туристическую карту Нью-Йорка. Подавитесь вы ею. Мне она больше не понадобится. Я должен стать американцем и жить при демократии. Только как дожить до американского паспорта с этими тремястами долларов? Вот в чем вопрос. Лучше не думать.
Он отпил кофе и начал есть торт. Ну что ж, большевики, все вам прощаю за этот прекрасный обед над Европой. И во сне такое не привидится – лечу над Европой.
А ведь на таможне чуть кондрашка не хватила. Этот пограничник так долго разглядывал мой заграничный паспорт, что я полностью сник. Ошибочка вышла при выдаче паспорта, но его начальник разобрался в ней. Господи, пронесло. И тебе спасибо, гражданин начальничек.
Он дремал в кресле, когда объявили промежуточную посадку в Ирландии. Гуляя по закрытой зоне аэропорта, он подолгу останавливался у витрин и с восхищением разглядывал упаковки товаров. Мать твою, а ведь это какой-то занюханный аэропорт. Что же будет в Нью-Йорке? Говоришь образованный человек, а ведешь себя как быдло из глухомани. Разве дело в упаковках? Не говори, не говори. Совсем и не быдло, а просто советский человек, которому грязную картошку лопатой ссыпали в авоську.
1. Над Атлантикой он уснул и проснулся, когда появились под крылом самолета голубые пятнышки. Много-много. «Бассейны при домах граждан Америки», - высказал он свою мысль по трафарету, который начала пропускать в печать газета «Правда». Что ж, если не устроюсь, то буду жить на Penn Station. Советский человек любит вокзалы. Можно пару суток и на вокзале провести. Говорят, американская полиция доброжелательна. Он вздохнул. Читано, но не факт. Больше энтузиазма, молодой человек, больше веры в американскую мечту. Главное, ни при каких обстоятельствах я не вернусь в Совок. Разве что если семью не удастся вывезти в Америку. Надо стараться. Больше веры и терпения. Победа будет за нами. В Америке еще никто не умирал с голоду.
Спасибо, амиго
Та скамейка посвободней, ее и займу. Он сел и попытался собраться с мыслями. В Нью-Йорк-то я прибыл, а вот что делать дальше? Ты же там еще знал, что идти некуда, надо выкручиваться по обстоятельствам. Он достал записную книжку из кармана. Роза Абрамович. Незнакомая женщина, жена Сардаряна, который был другом чьего-то друга или родственником кого-то. Словом, абсолютно посторонний человек. Жена и дочь перед отъездом насильно всучили мне ее телефон и адрес – мол, может помочь и даже приютить на пару дней. У них большой дом на Лонг-Айленде. Ну и что, что большой дом. Человек с улицы не самый лучший гость. А может, та добрая дама, что дала этот адрес, успела до нее дозвониться? Утопающий за соломинку хватается. Тьфу, я всегда так. Пока соберусь что-то сделать, нуждаюсь в длительной моральной подготовке. Легче было защитить докторскую диссертацию, чем заниматься делами насущными. Тогда зачем ты бросился в эту авантюру? Хотел стать гостем аэропорта им. Дж. Ф. Кеннеди? Но было не до смеха. Пойду позвоню. Смелей, старикан, в твоем положении стыдиться грешно и глупо.
Автомат что-то бормотал и поглощал квотеры. 25 центов, потом еще 25, потом еще. Так можно и без штанов остаться. Думал, что знаю английский язык, ан нет.
- Вы не могли бы позвонить для меня по этому номеру?
Прохожий смотрит на меня, как на ископаемое животное в музее. Я что-то говорю не то, милый америкашка? Видимо, он не может понять меня. Крупный прокол с разговорным английским, а писал даже статьи на английском. А может, здесь нельзя обращаться с такой просьбой? Мы же, советские, всегда друг друга о чем-то просим. Иначе не выживешь. А здесь все чин-чинарем, порядок и закон. Поэтому и смотрят, как на ископаемое.
Ближе к вечеру он почувствовал, что к горлу подступает комок отчаяния. Моя деловая бездарность в сочетании с природным авантюризмом подсказывает мне, что надо обратиться к полицейскому. Ох как не хотелось. Небольшой опыт, связанный с подозрительностью советской милиции, говорит мне, что полицейский отведет меня в участок. Но выхода не было. Однако полицейский спокойно выслушал, переспросил, а потом взял квотеры и позвонил.
Когда полицейский передал ему трубку, он не поверил.
- Я слушаю, кто говорит?
Уже хорошо. Русский язык.
- Меня зовут Виктор Тарханов, я приехал из Еревана. Ануш Вартапетян сказала, что я могу обратиться к Вам за помощью.
- Где Вы?
- В аэропорту.
- Дело в том, что я только что приняла снотворное и не могу приехать за Вами, - далекая Роза говорила сонным голосом и даже шепотом, - только завтра в восемь вечера.
- Спасибо, я буду ждать.
Опоздал со звонком. Я всегда опаздываю в делах. И все же, когда они договорились о встрече, у него отлегло от сердца. Итак, первый кризис в моей американской авантюре может завершиться удачно. Благослови, господи, эту Розу, которая готова приютить незнакомого человека. На радостях он прошел в буфет и заказал кофе. Мать твою, сколько жратвы. Как эти американцы не лопаются от такого изобилия? Итак, цена кофе равна моему предполагаемому прожиточному минимуму в день. Ну и черт с ним. Выпьем кофе в честь великой Розочки Абрамович. И больше ни цента на излишества.
К полуночи, когда уборщики начали сновать по аэропорту, он уснул с мыслью: «А ведь не выгоняют. Уважают маленького человека. Даже бездомного».
Проснулся оттого, что большая группа людей шумно переговаривалась и хохотала. Наверное, испанский язык. Да они все подвыпившие, и шумят, как за праздничным столом. Международный интернационал: черные уборщики, пьяные латиноамериканцы, бездомный армянин и надписи на английском. Началась моя эмигрантская жизнь. Дай-то, бог. Трудностей я не боюсь. Лишь бы понемногу продвигаться в сторону американского паспорта. Он устало зевнул. Тут его снова отвлекло шумное расставание латинос, а потом недалеко от него остался мужчина лет сорока, с усами и в мексиканской шляпе.
Не спалось. «Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века - Все будет так. Исхода нет...» Ну уж нет. Где наша не пропадала. Луч света в лице Розочки Абрамович все же есть. Да и свет здесь не тусклый, а яркий. Не экономят. А чего экономить, если столько еды, на всех хватит. Только бы Розочка, мой плацдарм на чужой территории, не подвела. Главное - зацепиться на другом крутом берегу. «Весь смысл человеческой жизни заключен в двух словах – ждать и надеяться», - сказал граф Монте-Кристо. Он вздохнул, свернулся в клубок в кресле и попытался уснуть. Полицейские спокойно проходили мимо него и не трогали. Это тебе не советская власть, чтобы врываться с обыском в дом к скромному и законопослушному профессору.
Ближе к утру он открыл глаза и заметил, что на него пристально смотрит латиноамериканец, который остался здесь из той шумной компании. А куда ему смотреть? Нас-то всего двое в огромном пустом аэропорту.
- Домой едешь? – он говорил на английском с сильным акцентом.
- Нет, только приехал. Жду. Завтра приедут за мной. А ты сам откуда?
- Еду на день рождения племянника в Санто-Доминго. Люблю сестру.
- Поздравь мальчика от меня, - Виктор улыбнулся.
- А зачем сидишь здесь, пошел бы в гостиницу. Здесь недалеко.
- А мне нравится сидеть в аэропорту и беседовать с хорошим человеком, - Виктор смотрел на доминиканца, «поймет ли, что я сказал»?
Доминиканец стал смеяться, а потом придвинулся к нему и пространно стал рассказывать, как открыл удачный бизнес в Америке и теперь может себе позволить многое. Вот только никак не женится, так как уж очень хорошо живет.
- Ты меня понимаешь, амиго? - Доминиканец уже хлопал Виктора по плечу и подмигивал заговорщицки.
- Понимаю, хотя у меня семья и двое взрослых детей. Но я же мужчина.
- Вот и я говорю сестре, что я мужчина и баста. А она мне говорит, что я дурак и ничего не понимаю в жизни. А как не понимаю? Как представлю девушек в ... Словом, ты меня понимаешь, амиго.
В это время объявили, что через пятнадцать минут начнется регистрация пассажиров на самолет, вылетающий рейсом в Санто-Доминго. Мужик засуетился, а потом вдруг остановился и полез в карман. Он достал свернутую пачку денег, отодрал треть и протянул Виктору:
- Слушай, амиго, ты мне понравился. Выпей за меня, когда устроишься в гостинице.
- Спасибо, друг, ты добр. Но мне деньги не нужны. Я всегда буду помнить тебя. Ты очень хороший человек. Спасибо, амиго.
Доминиканец еще некоторое время пытался всучить ему эти деньги, а потом обнял, положил все деньги себе в карман пиджака и побежал на регистрацию. Виктор подошел к буфету и неохотно протянул свои кровные два доллара:
- Мне вон ту булку.
Обдирают как липку бездомного армянина. «Волчий оскал капитализма». Как умели навешивать ярлыки советские журналюги, никто не мог. Ужасно смешно. Его распирало от желания с кем-нибудь поделиться своими впечатлениями. Но жена, которая всегда терпеливо выслушивала его разглагольствования, была далеко, за горами, за морями. Он жевал булку и иногда подходил к фонтанчику, чтобы попить холодную американскую воду.
Свобода
Ближе к восьми вечера он уже был в эйфории. Что же говорить, когда он увидел вишневую «тойоту» и за рулем армянина, который махал ему рукой. Потом из машины вышла женщина, приблизительно его возраста, и, улыбаясь, протянула руку:
- Роза.
Великая Роза Абрамович. В ней чувствовалась сила и уверенность.
До позднего вечера она рассказывала, как они с Акопом выживали в Америке. Он не перебивал. Просто слушал с интересом, а еще чувствовал, что спать не хочется даже после бессонной ночи. Типичная эйфория. Было интересно, как эти двое простых эмигрантов с двумя детьми сумели подняться с нуля. Да, но их встречали представители общественных организаций. Им помогли вначале. Они приехали с грин-картой. Живи себе в Америке. И все же было очень трудно начинать жизнь в криминогенных кварталах этого Вавилона, чтобы сэкономить деньги, пока выучат английский и найдут работу. А что же будет со мной? Лучше не думать, а просто надеяться.
Был всего один шанс – это Роза, и этот шанс сработал. Было же. Ты просто верь в судьбу, старик, а там - как получится. Он смотрел на нее и думал, что в этой семье все решает она, а Акоп старается не потерять работу, их основной доход. Она говорит, что нашла скромную работу рядом с домом. «Я же женщина, дом на мне, мне надо быть поближе к дому». А сама рассказывает, как блестяще организовала распределение доходов, что за тринадцать лет у них уже два дома и кооперативная квартира, хотя полно долгов по кредитам. Нет, такое мне не под силу. Мне бы дорваться до книг и лаборатории.
О Великая Роза Абрамович, позволь поцеловать тебя в щечку. Ты дружеской рукой подняла шлагбаум, и теперь семья Тархановых может въехать в Америку. Если сейчас встану и поцелую ее в щечку, Акоп подумает, что приютили сумасшедшего профессора. Эйфория. Успокойся и продолжай слушать. Есть не хочется, спать не хочется, хочется плясать.
Утром, выйдя из своей комнаты, он нашел записку от Розы, где указывалось, что и где находится, чтобы гость не чувствовал дискомфорта. А на столе даже джезва и кофе мелкого помола, чтобы я мог приготовить себе армянский кофе. Это уже Акоп. Мир не без добрых людей. А как иначе выжить?
Виктор выпил кофе и начал обходить дом и небольшой сад. Как живут люди! Эти Абрамовичи-Сардаряны молодцы. Хорошо живут. Я так никогда не буду жить.
Наверное, это особенность Америки – чуть тебе хорошо, и наступает эйфория от свободы, которая разлита в воздухе. Пропало всякое желание куда-то ходить, что-то делать, чтобы выжить в этой стране, ну хотя бы получить разрешение на работу. Ладно, пару дней, чтобы оглядеться. Не лги. Свобода действует на тебя отрицательно. Ты теряешь сопротивляемость, которая была у тебя в аэропорту. Хочется лечь на спину в середине этого океана свободы и смотреть в бездонное синее небо, ощущая жизнь каждой клеточкой своего еще не старого тела.
Он допил кофе, потом налил еще и вышел на веранду, сел и вытянул ноги. А птицы-то как щебечут. Август, тепло, и мир во всем мире. Неужели пограничники и большевики остались за океаном? И вот тут его обдало жаром. Семья-то там! Заложники же остались по ту сторону колючей проволоки. А что моя жизнь без них? Ты не просто разведотряд, ты их надежда на свободу. В конце концов, уже выпускают в турпоездки, вот и действуй. Но как еще далеко до этого. Нет, не поддамся расслабляющему влиянию свободы. Долой эйфорию, да здравствует советский пролетарий, который хочет стать пузатым американцем. Он рассмеялся и пошел завтракать. Благо Роза обо всем позаботилась. Великая женщина.
В полдень Роза приехала на перерыв на своем огромном кадиллаке.
- Проголодались?
- Ну что Вы, Роза! Я хоть и обжора, но еды много, даже для меня.
- Ну не наговаривайте на себя, Вы такой худой, да и вчера я не могла Вас уговорить поесть побольше. Вы же более суток провели в аэропорту.
- Зато эту ночь я спал в отдельной комнате, на роскошной кровати, и мне всю ночь снились голливудские красавицы.
Роза рассмеялась и внимательно посмотрела на него. Наверное, думает, откуда такое легкомыслие у этого бездомного профессора. Ученые ей, должно быть, кажутся очень серьезными людьми.
- Вам предстоит трудное время, о котором я Вам рассказывала, - она говорила, но при этом все время хлопотала по хозяйству, - но Вы не переживайте, все эмигранты проходят через это. Вы твердо решили остаться в Штатах?
- Тверже не бывает. А вдруг опять закроют границы. Надо торопиться.
- Виктор, Вы вчера говорили, что Вам надо позвонить в Чикаго какому-то профессору, которому известны обстоятельства с Вашим грантом. Я это сделаю мигом.
Когда он кончил говорить с профессором Этманом и положил трубку на рычажок, Роза заметила, что с его лица исчезли светлые блики летнего дня.
- Что-то не так, Виктор?
- Он говорит, что европейцы приняли к рассмотрению мое предложение, но решение будет не раньше декабря.
Обоим было понятно, что дожить до декабря можно, только имея работу, а получить разрешение на работу тоже отнимет несколько месяцев. А еще неизвестно, дадут ли пожилому человеку грант в этой европейской организации, призванной способствовать дальнейшему продвижению молодых ученых. Было от чего загрустить.
- Не огорчайтесь, иначе и не бывает у эмигрантов. Надо выживать.
Он не улыбнулся и не ответил. А только кивнул и стал смотреть в окно.
- Виктор, поедем, и я покажу Вам океан и наш Лонг-Айленд. Пора знакомиться с Америкой.
Он выжал из себя улыбку. Пора. Свобода свободой, а есть надо и крышу над головой тоже надо заработать. Здесь на халяву живут только люди, неспособные к труду по разным причинам. А я не отношу себя к категории безвольных прихлебателей. Пора.
- Розочка, спасибо. Будет просто замечательно осмотреть всю Америку от океана и до океана в компании с Вами.
Она рассмеялась, и у нее на щеках выступил легкий румянец. Женщина. Ох и хитер ты, армяшка. Знаешь, как надо делать комплименты женщинам. Ну да ладно. Это самая малость из того, что ты хотел бы сказать своей спасительнице.
Пора зарабатывать свободу.
Мерзкий «полицай» и добрая алкоголичка
Только на пятый день Розе удалось найти в далеком районе Квинса адрес, где сдавали угол за $280. Она прикрыла ладонью микрофон и спросила:
- Вас устроит это?
Он кивнул. На жизнь останется еще $15. Можно будет четырнадцать дней есть хлеб с подсолнечным маслом и купить еще кусок мыла. Почти Рокфеллер.
Сардаряны отвезли его посмотреть уголок за ширмой, так как хозяин сказал, что сдаст эти «роскошные апартаменты», только повидав квартиросъемщика. Роза была несколько растеряна, так как объяснила по телефону этому типу, что угол хочет снять профессор, которому надо временно пожить в Нью-Йорке. Откуда такая подозрительность?
Встретил их украинец по имени Василь. После настойчивых расспросов Розе удалось выяснить, что ему 82 года и он якобы нуждается в деньгах, поэтому вынужден сдавать этот угол. Роза не стала торговаться, таково было желание Виктора, но все же оговорила условия, чтобы было выделено место в холодильнике, чтобы имел право иногда звонить по телефону и еще чтобы Василь освободил письменный стол за ширмой, так как Виктору надо заниматься. Потом достала из своей сумки пакет и сказала:
- Здесь все необходимые письменные принадлежности, чтобы Вы могли заниматься, Виктор. Желаю успеха. Звоните.
Чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, он нагнулся и поцеловал ей руку:
- Мне никогда не забыть того, что Вы сделали для меня.
Когда Роза ушла, Виктор задернул ширму и стал располагаться. Однако вскоре постучал хозяин и позвал его пить чай. Гляди, почти папочка. И вот тут «папочка» выдал свою суть в первый раз:
- Эта Роза еврейка?
Виктор с трудом сдержался, и ему расхотелось пить чай с антисемитом:
- Может быть. Я не знаю, - а потом насмешливо заметил, - да Вы не волнуйтесь, все люди евреи, только некоторые не знают об этом.
Василь дернулся на своем стуле:
- Я не еврей.
Виктору стало смешно, он принес печенье и стал угощать хозяина. А того понесло, и он стал пространно рассказывать, как после войны переехал из Германии в США. А до этого с отступающими немецкими войсками бежал в Германию от большевиков, которые убили его родителей как кулаков. Что-то не складывалось в его повествовании, и еще раздражало, как он шумно прихлебывал чай из блюдечка и вовсю наворачивал печенье. Бог ты мой, да все просто. Он же был полицаем при немцах и вешал своих односельчан. Приписав Василю самое худшее, Виктор про себя стал звать его «полицаем» и уже не обижался на него за бесконечные придирки и идиотское старческое ворчание. Ну да, так и бывает в жизни. На одной стороне великая Роза Абрамович, а на другой стороне этот Василь Дерьмо. И надо же. Столько коллег украинцев, один лучше другого, а здесь в Нью-Йорке нарваться на этого Василя. Нации здесь ни при чем, просто на сотню хороших людей всегда попадается один сучара. Можно подумать, что те, кто травил тебя в Армении, были не армяне. Просто некоторым удается каким-то образом вымазать нечистотами свое человеческое лицо. Дело даже не в антисемитизме этого человека, а в его негативной манере относиться к людям. Виктор достал из пакета широкий блокнот и приступил к наброскам своей книги о сущности разногласий между наукой и религией. Давно хотел найти время заняться этим. Все наброски со мной. Немного усилий, и все можно привести в порядок.
Однако утром он понял, что работать не удастся. Надо шевелиться, надо выживать.
- Виктор, купайся только раз в день. Это мое условие.
- Не волнуйтесь, Василь, в Вашем возрасте нельзя так много переживать.
- А я вполне здоров и даже могу молодуху ... того.
Пойду пройдусь и обдумаю сложившееся положение. Конечно, дело дрянь, но все же лучше, чем в первый день в аэропорту. Попробую в понедельник съездить в Маунт-Сайнай скул Нью-Йоркского университета, там работает профессор Дебора Левинстайн, которая двигалась параллельно со мной в исследованиях по транспорту протонов у бактерий, и мы с ней переписывались, обмениваясь статьями. Предложу ей свои идеи, может, найдет денег, и я начну работать у нее. Тут он так размечтался, что пришлось присесть на скамейку в сквере, чтобы вернуться в реальный мир. Жаль деньги тратить на метро, но придется. Итак, денег на жизнь мне хватит на одиннадцать дней, а потом начну голодать. Положись на провидение, оно тебя всегда выручало в отчаянном положении.
Дома его ждала записка от Василя: «званила Роза, звани па тилифону ... праси Ирину». Что бы это значило?
- Могу я поговорить с Ириной?
- Я слушаю Вас, кто говорит?
- Вас беспокоит Виктор Тарханов, я ...
- Да-да, Роза мне говорила. Приходите сегодня к нам на обед. Мы живем недалеко от Вас. Мы будем очень рады.
«А еще говорят бога нет», - думал Виктор, идя поздно вечером от Ирины с двумя большими сумками продуктов после прекрасного грузинского обеда. Какие замечательные люди эти тифлисцы. Сытый человек о людях думает доброжелательно. Нет-нет, это не так, они мне просто понравились. Если бы нет, я бы не взял их продуктов, которые им не нужны (так они говорят, чтобы успокоить меня). Забавно. Щедрая ты, Америка, и богатая. Помни, что на твоих просторах появился новый бомж. Пожалуйста, не забывай обо мне.
Он уже второй час сидел в лаборатории в ожидании профессора Деборы Левинстайн, которая одновременно была и деканом факультета. Лаборатория – мой дом. Только вряд ли меня пропустят в науку здесь, в Америке. Столько молодых и столько талантливых со всего мира, а старику можно и чем-то иным заняться. Он вздохнул и стал внимательно слушать доктора Томазо Казони, ассистента профессора. Разговорчивый малый, но работает виртуозно с пипетками и чашками Петри.
- Когда встретишься с ней, не удивляйся, что она маленькая и хрупкая. Она декан, профессор, а еще мать двоих детей. А где живет? На Пятой авеню. Их семья - богатейшие владельцы недвижимости в Нью-Йорке. Сотни миллионов.
- Как ты думаешь, у нее найдутся деньги для моей работы здесь?
- Она все может, если захочет.
Он уже десять минут пытался ей объяснить свою мысль. Проклятый английский, особенно когда волнуешься. По равнодушию на ее лице он понял, что она его сразу же вычеркнула из списка претендентов на сотрудничество. Не дослушав, она позвонила по телефону и стала болтать о ерунде, видимо, с подругой. Ну, ясно. Пришелся не ко двору. И все-таки не стоило так нахально обижать коллегу. У богатых всегда есть презрение к бедным, особенно к просителям. Кастовое высокомерие. Да, Деборочка, сучка ты порядочная. А твой муж женился на тебе из-за твоих миллионов, а дети твои оставят тебя и даже не будут звонить, чтобы поздравить с днем рождения. Глухая, одинокая старость. Смешок у самой гортани начал душить его. Он встал и сказал, что выйдет на минуту. Прошел в лабораторию, пожал руку милому Томазо и вышел. Русский многоярусный мат был бы здесь очень уместен. Не огорчайся. Эмигрант без прав и наличности - почти бездомная скотинка.
Дома его ждал сюрприз. Когда он вошел в комнату, за столом, где Василь обычно ел, сидела голая дебелая женщина, которая пригнулась к столу, положив голову на руки. Рядом стояла пустая бутылка водки.
Он осторожно обошел ее, прошел к себе и затянул ширму. Когда уже надел домашники, то услышал театральный шепот:
- Ядвига, шоб тоби повылазыло!..
Ругань, мат, падение грузного тела, потом ... Виктор решил не выходить и не помогать старику тащить голую женщину в спальню. Если бы была не голая, то помог бы полицаю, а так ... извините, слишком стыдлив.
Он прилег отдохнуть. Когда встал, в квартире была мертвая тишина. Он прошел на кухню, чтобы подогреть на обед одну из тушёнок, подаренных Ириной и Вахтангом, ее мужем. Вскоре к нему за стол подсел Василь и стал рассказывать, брызжа слюной от возбуждения. Говорил он на смеси русского и украинского о том, что Ядвига хорошая баба, но из-за алкоголизма снова лишилась работы. У себя в Польше она была врачом, а здесь переходит из дома в дом медсестрой-сиделкой, но зарабатывает хорошо. Вот и сейчас у нее начался запой, и она потеряла работу у русской княгини. Какие деньги зарабатывала. Пся крев! У старика на первом месте были деньги, а на втором разврат. Какой-то выродок.
Между тем Василь задумался, а потом снова заговорил:
- У меня и жена была алкоголичка. Она была дочерью моего хозяина в Германии. Ей было четырнадцать лет, когда мы переспали. Потом она забеременела, и мы бежали в Голландию, а оттуда в США. Она была совсем девочка. Это я приучил ее к водке, я тогда шибко пил. А потом она стала алкоголичкой, пропадала ночами по кабакам. Говорят, ее убил любовник, пьяный латинос.
Я не чувствовал раскаяния в его голосе.
- Василь, водку, - услышали они крик Ядвиги.
- Пойду куплю ей, иначе все здесь переломает.
Утром было тихо. Виктор увидел на кухне календарь с голыми дамами в разных пикантных позах. Вот дает старикан. Я действительно придумал ему правильную фамилию – Дерьмо. А лучше было бы назвать его «Пидараз», как любил говорить покойный Никита Сергеевич Хрущев, крупный специалист по искусству двадцатого века.
Позавтракав, он вернулся к себе и стал перечитывать написанное об особенностях мировых религий. Потом подошел к окну и задумался. Осталась всего одна неделя, а потом снова на улицу. Даже регулярные встречи с Ириной и Вахтангом, совместные поездки к Розе и Акопу не могли улучшить настроения. Еще только сентябрь.
Он вышел на кухню, чтобы поесть что-нибудь. Там сидела Ядвига, голая, в распахнутом халате. Она торопливо запахнула халат и затянулась сигаретой.
- Извините, я только возьму свою еду, - Виктор суетился, чтобы быстрей смыться. Чего ждать от нее, она же все время в невменяемом состоянии.
Однако Ядвига заговорила на хорошем русском языке:
- Это Вы меня извините. Я скоро уйду. Присядьте, пожалуйста. Василь сказал, что Вы профессор.
- Да.
- А я была врачом в Польше, а потом решила переехать в США, когда развелась с мужем. Я же и там была алкоголичка. Вот и сейчас потеряла работу.
Что-то в ее тоне и манере говорить подсказывало Виктору, что она хороший, но очень несчастный человек. Он промолчал и с улыбкой смотрел на нее. Потом, спохватившись, что может обидеть ее своим молчанием, сказал:
- А я вот жду гранта, чтобы уехать в Чикаго.
- Вначале в Америке всем трудно, но это такая страна, что всегда находится выход. Правда, я сразу же нашла работу. Я делаю уколы и присматриваю за стариками. Эта княгиня, у которой я работала, мне хорошо платила, но ...
Виктор ел, а она курила и рассказывала о своей жизни в Америке, прикуривая одну сигарету от другой. Когда она заговорила о Василе, видимо, Виктор улыбнулся, так как она сказала:
- Я знаю, о чем ты думаешь. Что я сплю со стариком, у которого не стоит. Нет, Виктор, он довольно прыткий мужик. Впрочем, это не имеет значения.
Через несколько дней она стала с ним делиться своей информацией о Василе:
- Ты даже не представляешь, какое он дерьмо. У него сейчас есть автомобиль «бьюик» за сорок тысяч долларов и еще куча денег в банке. А вот его сын из Лос-Анджелеса попросил у него всего тысячу, так он три дня ругался и не дал. Дерьмо он.
Виктор промолчал, но подумал: «Кто бы сомневался».
Месяц истекал, надо было искать новое жилье. Он поехал в один из районов Квинса, где была армянская церковь, чтобы узнать, нет ли у них временного приюта для новых эмигрантов. Равнодушие своих собратьев по генофонду его поразило. Только один, помоложе, нехотя пообещал поговорить с настоятельницей женского монастыря тикин Вартуш, она святая женщина. И это армяне! Равнодушие к страждущему собрату было почти отвратительное. Бог вам судья, братья мои. Все трагедии нашей истории вас ничему не научили.
Но он ошибся, забыв о святых. Святые все же не перевелись на земле. В предпоследний день своего пребывания в этом негостеприимном доме он сидел на кровати и натягивал брюки, когда к нему без стука вошла Ядвига:
- Виктор, вот тебе пятьдесят долларов. Василь сказал, что у тебя нет ни одного цента. Бери и не думай. Ничего не говори ему.
Она насильно сунула ему в руки деньги и быстро вышла. Господи, что бы мир делал, если бы на земле были только такие, как Василь. К счастью, Ядвиг все же больше.
В последний день он сходил к Ирине, чтобы попрощаться, так как пока не знал, где будет жить. Провожая его, Ирина в передней тоже дала ему шестьдесят долларов. Он сжал ей руку, но говорить не мог. Ей-то я могу вернуть, если возьмет, а Ядвиге уже никак, где она будет и что с ней будет - совершенно неопределенно.
Дома на столе он нашел номер телефона, по которому надо было позвонить. Женщина заговорила на западноармянском, но было все понятно:
- Пойдешь на бензоколонку, я уже ему сказала. Он обязательно возьмет тебя на работу. Не переживай. В случае чего звони. Это единственное, что мне удалось, - она говорила возбужденно и все время переживала, что ничем лучшим не может помочь.
Святая женщина тикин Вартуш. У меня уже есть работа.
Не успел он допить чай, как позвонила Роза:
- Виктор, сегодня к шести вечера поезжайте в Манхэттен, там Вас будет ждать человек по имени Борис Аралов. Он хочет с Вами познакомиться, прежде чем впустит вас в свою пустующую квартиру. Ему должен понравиться человек. Все не просто с ним, - она не стала объяснять, что имеет в виду, и вздохнула тяжело.
- Целую и обнимаю Вас, Розочка, святые люди еще не перевелись на земле.
Он начал упаковывать свой чемодан и думал:
«Пока на мне Его длань, мне не надо ни о чем беспокоиться. Как сказано в «Бхагавадгите»: ты действуй, а о результатах не думай». И опять в отчаянной ситуации нашелся выход, и какой! Работа и надежда на квартиру. Провидение всегда стоит за моей спиной. Чем это я заслужил такое доброе отношение к своей персоне? Спасибо. Большое спасибо.
Борис
Без четверти шесть он уже был у станции метро, где должен был встретиться с Борисом. Без десяти семь того еще не было. Неужели не придет? Скорее всего. Люди не опаздывают на свидание на целый час. А впрочем, всякое бывает. Подожду еще минут пятнадцать. Все равно деваться некуда, а потом поеду к Василю, дам этому жадному полицаю долларов двадцать и останусь еще на одну ночь. Может, выбросить этот постылый чемодан с грязным бельем? Было бы много легче. Полная свобода.
Около семи к нему подошел человек, который говорил тихо и довольно невнятно, а еще раскачивался, стоя неустойчиво на ногах. Человек протянул дрожащую руку и тихо назвал себя, так что только догадаться можно было, что он сказал «Борис». Левая рука, в которой он держал магазинный пакет, дрожала еще сильней. И одет он был не по погоде, довольно тепло. Паркинсон в самой тяжелой и неизлечимой форме. Сильно прогрессирующий. Невысокого роста, какой-то весь виноватый перед судьбой, но при этом не жалкий, а наоборот, глаза блестят умом и волей. Наверное, сильного характера человек.
- Поехали, - сразу же сказал Борис и направился к кассе.
Да, видимо, с ним вступать в дискуссию не полагается. У него нет ни времени, ни сил, ни желания что-либо обсуждать. Надо исполнять желания больного человека. Он этого хочет, он этого требует. Виктор много лет назад ухаживал за своей больной мамой незадолго до ее смерти и понимал: неизлечимо больные люди хотят одного, чтобы им не перечили.
В поезде он услышал:
- Мы едем очень далеко. Вы расскажите о себе.
Виктор уже собирался пошутить по поводу особенностей своей биографии, но сдержался. Не исключено, что Борис при первом знакомстве воспримет шутку как насмешку и высокомерие по отношению к больному человеку. Поэтому стал рассказывать, как трудно стало жить в Советском Союзе, а в Ереване, где он прожил последние двадцать пять лет, жизнь ухудшилась из-за бессмысленной травли на религиозной почве, которую затеяли против него. Словом, последние несколько лет тошнит от советского образа жизни. А Америку всегда любил. Даже трудно объяснить почему. Наверное, здесь все эмигранты. Виктор пояснил, что имел в виду:
- Вот я армянин, который родился в Азербайджане. И хотя Баку был вполне интернациональным городом, но все же я чувствовал себя эмигрантом. Второй сорт. Потом пожил в России, которая мне так дорога, ведь я вырос на великой русской культуре и родной язык русский, а все же, когда в магазине пьяный мужик орет: «Убирайся из Расеи, черножопый!», начинаешь понимать, что и в России ты эмигрант, хотя русскоязычный и христианин, как и русский. Потом приехал в Армению к своим генетическим братьям, а за спиной говорят: «Какой он армянин, он же русскоязычный, он толком не знает родного языка». Даже в Армении я был эмигрантом. Лекции мог читать только по-русски. А в Америке все эмигранты.
Борис стал бесшумно смеяться. Ему трудно давался смех. Проклятый Паркинсон. Виктору было искренне жаль его. Я бы и одного дня не сумел прожить в таком состоянии. Это какое надо иметь мужество, чтобы держаться вот так достойно.
- Я уже здесь пятнадцать лет, - тихо стал бормотать Борис и спрятал дрожащую руку в карман, - и могу подтвердить твои слова. Тебя никто не станет унижать. Можешь разговаривать на любом языке, и все будут стараться тебе помочь, хотя иногда и попадаются плохие люди.
Некоторое время оба молчали, а потом Борис неожиданно спросил:
- А ты действительно доктор наук и профессор? Ты, наверное, не знаешь, что здесь все придумывают о себе легенды.
- Действительно. Вот приедем, я тебе покажу свои корочки доктора и профессора.
- А давно?
- Уже двадцать лет. За это время у меня стали кандидатами человек пятнадцать. Двое даже докторскую защитили. Я бы не стал уезжать из Армении, если бы меня не выгнали с заведования кафедрой и освободили от профессорства в университете. Идиотское решение. Сказано было: «Может оказать дурное влияние на молодежь». И такое при Горбачеве. Как тебе это нравится?
Борис приложил свою горячую ладонь к его руке.
Успокойся, Виктор, ты даже не заметил, как вы с Борисом перешли на «ты». Еще этот больной человек пытается успокоить тебя. А ведь он меня все-таки расколол, и из глубины сознания стали всплывать прошедшие годы. Хотел перевести разговор на шутку, а перевел на слезы. Не годится, уважаемый профессор.
- А мы уехали, потому что многие евреи стали уезжать тогда. Мы жили в Ташкенте. Там было неплохо, но мои сестры настояли на отъезде. А я читал там курс истории КПСС, - Борис тихо хихикает.
Виктор сидел, наклонившись к нему, чтобы слышать его тихий шепот.
Долго ли, коротко ли, но наконец Борис объявил, что они приехали. Когда с платформы стали спускаться к улице, Виктор попытался ему помочь, боясь, что Борис вот-вот упадет на этих крутых ступеньках, но тот решительно отвел его руку:
- Не надо. Я сам.
Когда они повернули за угол, Виктор увидел Атлантический океан. Лунные блики на тихой воде уходили к горизонту. Неужели я буду жить у океана?
Дормен помахал Борису рукой, и они поднялись на лифте на одиннадцатый этаж. Борис еле держался на ногах:
- Я прилягу в спальне, а ты возьми в пакете еду. Я привез для тебя. Там жареная кури ... – он не договорил и направился в соседнюю комнату.
Виктор подошел к окнам во всю стену и стал смотреть на океан. Как это я забыл, что Нью-Йорк на берегу Атлантического океана. Неужели и мне выпал жребий породниться с большим миром, лежащим за пределами той одной шестой части суши, где прошла почти вся моя жизнь. Без патетики, старик, без патетики. Ты теперь будешь бедным родственником, о котором будет заботиться тяжело больной человек.
В одиннадцать вечера Борис вышел из спальни и собрался ехать обратно в Манхэттен. Он сошел с ума! Два с половиной часа обратной дороги. Он же будет дома в два часа ночи. Его сестры будут проклинать меня. Делать было нечего, так как он категорически отказался от того, чтобы я сопровождал его до дома.
Виктор проводил его на перрон и дождался, пока пустой поезд метрополитена повез его больного благодетеля обратно. Он так и не понял, почему Борис просто не дал ему ключ от квартиры, а совершил эту изнурительную для себя поездку. Наверное, именно странности в поведении Бориса имела в виду Роза, когда сказала: «Все не просто с ним».
В понедельник с утра Виктор уже был на бензоколонке, где молодой хозяин, армянин из Стамбула, пытался объяснить ему, как надо обслуживать клиентов. Видимо, Виктор все делал так плохо, что бедный человек, вздыхая, спросил его:
- Ты родственник тикин Вартуш?
- Нет.
- Она сказала, чтобы я обязательно тебя взял на работу, - он вздохнул устало. Видимо, такого тупого сотрудника у него никогда не было. - Сегодня весь день помогай Мигелю и научись правильно обслуживать клиентов. Тикин Вартуш – святая женщина, и никто не может ей отказать в просьбе, - он снова вздохнул с сожалением, что не может отказать этому пожилому и тупому эмигранту из Армении.
Виктору же было не до шуток. Он даже не представлял себе меру своей тупости. Ведь всё так просто: вставил карточку в счетчик, сделал два оборота, нажал на красную кнопку, и если не пошло, нажал на желтую. Историю цивилизации помнишь близко к тексту, читаешь несколько научных курсов без бумажек, а эти простые операции тебе не под силу. Старайся, хозяин тебя все равно не прогонит. Ты не первый тупица в его жизни. Не отчаивайся. Тикин Вартуш за твоей спиной.
- Я могу тебя взять только в ночную смену, так как днем нет свободной вакансии.
Ночная смена - «месть» этого бедного капиталиста, который не осмелился нарушить обещания, данного святой женщине. Не переживай, дорогой капиталист, может, мы еще подружимся. Я же очень старательный, да и неплохо всегда учился, особенно по физике. Может, и освою, как правильно обслуживать твоих клиентов.
Днем, когда Мигель сообщил хозяину на своем замысловатом английском, что Виктор уже лучше понимает, как обслуживать клиентов, хозяин отпустил Виктора на ланч. Виктор на радостях пошел в ближайшую китайскую забегаловку и заказал себе говяжье мясо с брокколи и рисом, а еще свою любимую кока-колу. Праздник по случаю трудной победы, которую одержала тикин Вартуш над капиталистом.
Ночью Виктор уже один обслуживал подъезжающие машины и даже заработал пять долларов чаевых. Представляю, как на Уолл-стрит завидуют мне. Зарплата сногсшибательная – четыре доллара в час и еще чаевые. А вы думали! Надо будет к Дюпону в гости съездить, пора и познакомиться. Богатые люди все друг друга знают – ведь их не так уж много.
Уже три часа ночи, и никого нет, можно и вздремнуть. Он проснулся от того, что кто-то дергал его за рукав:
- Слушай, приятель, дай мне ключ от туалета, у меня менструация началась, - от проститутки несло такой парфюмерией, что Виктор быстро очухался.
Хозяин велел не давать ключ от туалета посторонним. Но у нее такой просящий взгляд, что отказать невозможно. Я не знаю, что женщина испытывает во время менструации, но по ее бледности можно догадаться, что девушке очень плохо. Извини, хозяин, я не могу выполнить твоего приказа. Он протянул ей ключ и дал несколько бумажных гигиенических салфеток. Вскоре она вернулась и протянула ему шоколадку. Виктор был очень тронут. Все-таки простые люди стараются помочь друг другу, так как это единственный путь выпутаться из трудностей. А богатый может все купить. Другой коленкор.
Утром, сдав смену, он поехал к Борису. Ждал его в сквере целый час, а потом сопровождал по парку, пока они гуляли и Борис кормил белочек и голубей. Неожиданно Борис вдруг решил поехать в даунтаун. Там он повел Виктора в довольно дорогую кондитерскую и накупил кучу пирожных и булочек с вареньем. Борис сам ел только протертую пищу и мало сладкого, поэтому с удовольствием смотрел, как сладкоежка Виктор наворачивает кондитерские изделия, запивая их кофе и водой. Виктор ел и оглядывал кондитерскую. Жизнь пошла какими-то странными поворотами.
Америка Европе подарила пароход,
Ужасные колеса и очень тихий ход.
Терпение, уважаемый, терпение. И ход будет лучше, и пароход бойчее. Терпение. И спасибо этому больному человеку, который появился в твоей жизни. Роза передала эстафету ему. Пирожные вкусные, но не лучше эклеров и лимонного торта моей ненаглядной женушки. Но Борису этого не скажу. Может обидеться.
- А у тебя есть фотографии твоей семьи?
Виктор протянул ему фотографии сына и дочери и, когда Борис вернул их ему, протянул две фотографии жены. Борис долго разглядывал фотографии, а потом как-то нехотя вернул:
- Красивая у тебя жена, но на армянку не похожа. Шатенка?
- Да.
Конечно красивая, а других и не держим. Он постеснялся спросить о семейном положении Бориса, но тот сам сказал, шумно выдохнув воздух:
- А моя десять лет назад ушла от меня, забрав сына, когда болезнь стала прогрессировать.
Под дулом пистолета
В воскресенье утром, получив заработанные $180 наличными, Виктор поехал домой отсыпаться, чтобы потом два с половиной часа ехать к Борису и выгуливать его. Он знал, что Борис сам не выйдет и будет ждать его. Полдня в метро, а остальное время суток – обслуживающий персонал при моем благодетеле. Вспомни ночь в аэропорту и прыгай от счастья, что все образовалось. Борис никогда не оставит тебя на улице.
В метро он снова и снова перечитывал письма из дома и огорчался, что дочь на каких-то птичьих правах в Ереване, а ведь была председателем научного студенческого общества на отделении классической филологии в МГУ. В Ереване не взяли преподавать латинский, который она так прекрасно освоила. Латинский язык в Ереванском государственном университете по-прежнему преподавали люди, которые не имели профессионального образования. Наверное, так везде в провинциях этой необъятной страны. Дилетантизм душит диктатуру пролетариата. Ну и слава богу.
Если дочка приедет сюда, в Америку, то с ее способностями она точно поступит в аспирантуру по классической филологии какого-нибудь хорошего университета. Прочитав немного о сыне, живущем в Москве, он вспомнил, как тот легко добыл ему билет до Нью-Йорка, а так пришлось бы давать взятку, равную стоимости билета, но откуда было взять такие деньги. Нет, парень хорошо устроен в Москве, может, и не захочет переезжать в Америку. Смотри, старик, уже категориями победы мыслишь, уже всех своих перевез в Америку. Советский бодрячок.
Он поехал пораньше на работу, чтобы сменить Мигеля, который рвался к своей молодой жене. Ага, вот и веселый водитель Джо. У парня всего-навсего мелкий извоз цветов, а всегда даст доллар на чай.
- Привет, Джо, как дела сегодня?
- А я всегда о-кей, Виктор.
Простой люд понимает нужды друг друга. Спасибо тебе, добрый человек. А теперь еще два таксишника. Эти никогда не оставят тебя без чаевых. Счастливой трудовой ночи вам, ребята.
Виктор вздохнул тяжело, когда увидел дорогую машину и за рулем девушку в норковой шубе и дорогих перстнях. Девушке, наверное, и двадцати двух нет, а уже кастовое хамство. Каждый день с ней одно и то же. Она теперь будет ходить за мной и следить, как бы я не украл пол-литра бензина из ее миллионов да еще тщательно протер переднее стекло, которое и так блестело чистотой. Она знала мои обязанности лучше меня. Ходи, ходи за мной. Конечно, на твой взгляд, все рабочие воры. Глупая девушка. Во что ты превратишься, когда станешь старухой? Бррррр. Жаль твоих родственников.
Он уже собирался пройти в помещение, чтобы передохнуть, когда увидел дорогой «мерседес». А, ну да, помню-помню вас, уважаемый. Заранее было известно, как будет вести себя этот богач. Его чаевые – это панибратская беседа с беспризорным рабочим. Вот какой я демократичный, я даже разговариваю с тобой, бомж. Ну что ж, и это неплохо. Хоть какой-то стыд и неловкость остались в душе. Да не надо мне ваших денег, богачи. Мы, пролетариат, как-нибудь проживем и без ваших чаевых. Он, наверное, думает, что делает одолжение, когда приезжает на нашу бензоколонку. Не переживай. Я же понимаю, что миллиард без одного доллара уже не миллиард. Желаю удачи тебе.
Ночь была спокойной, и удалось поспать пару часов. Поэтому Виктор утром поехал в библиотеку, чтобы сделать выписки к своей будущей книге, а потом пошел на свидание с Борисом. Бог ты мой, до чего прекрасен этот сумасшедший Нью-Йорк. Никаких архитектурных ансамблей. Каждый небоскреб, каждый дом сам по себе. Все на функциональной основе. Так удобней жить и работать будущим обитателям здания – значит, будем строить такой дом. Город не контролирует архитектурные ансамбли, поэтому их и нет. И почему это «уродство» так привлекает. Ведь, по сути дела, не эстетично с точки зрения европейца. Но зато каждое здание построено по последнему слову техники, красивое и удобное в эксплуатации. Он постоял немного в Times square, посмотрел на бегущие рекламы и почувствовал, что выживет и останется в этой прекрасной стране. Почему Борис назначил мне встречу на углу 42-й улицы и Шестой Авеню? Придется опять час его ждать. Каково же было его удивление, когда Борис опоздал всего на десять минут. Гляди, что же это с ним произошло сегодня? Наверное, чувствует себя получше. Дай бог тебе здоровья, добрый человек.
- Я тебе покажу и другой Нью-Йорк, - сказал Борис громче обычного.
Они прошли немного, а потом подошли к какой-то малоприметной двери, у которой стоял и курил сигарету здоровенный бугай. Вошли внутрь, и Борис взял билеты. Ясно, привел в кинотеатр. Ну, кинотеатром меня не удивишь, это было и там, в нашей нищете. Когда они сели, закончилась реклама, и на экране появилась голая раскоряченная баба килограммов эдак на триста. Эта огромная туша занимала все пространство гигантской кровати. Вскоре из боковой двери вышла тонкая и изящная девушка, которая стала неторопливо раздеваться под музыку. Виктор посмотрел на Бориса, но тот притворился, что не видит его взгляда. Через некоторое время девушка полностью оголилась и стала ползать по этой туше, старательно облизывая ее.
Виктор посмотрел в зал. Человек двадцать мужиков, и ни одной женщины. Лесбиянки должны были возбудить мужиков, любителей порнографии. Да еще в довольно уродливой форме. Борис прав – это другая жизнь.
- Я подожду тебя в фойе, Борис.
Он сидел за столиком у бара и делал наброски к своей будущей книге. Надо будет как-нибудь написать раздел о том, какой на самом деле страшный бич секс для мужиков. Все глупости в своей жизни они делают из-за секса. Тут он вспомнил вереницу великих людей, умерших от сифилиса. Когда поднял голову, то увидел, что барменша пристально смотрит на него. Он заказал пиво. Она дала ему сухариков с пивом. Симпатичная девушка.
- А что Вы пишете, извините за нескромный вопрос? – она сказала и застеснялась, так как в Америке таких вопросов не задают.
По акценту было видно, что она русская.
- Я пишу о том, как прекрасны женщины и как они умеют любить, - ответил он по-русски.
- Мама родная, да Вы из наших. Никогда бы не сказала. Наши здесь часто бывают, - она показала на второй этаж, но Виктор не понял.
Подумав, она приготовила коктейль и принесла ему:
- Это от заведения.
- Спасибо, а сами Вы откуда?
- Я из Ленинграда.
- А я там прожил три года, сперва на Петроградской, а потом в Озерках.
Когда Борис вышел, он увидел, что Виктор оживленно беседует с барменшей. Борис не дал ему допить, а потащил на второй этаж. Виктор только заметил осуждающий взгляд девушки: «Все мужики одинаковые». Виктор понял все, когда на втором этаже увидел вереницу проституток, стоящих безразлично, как манекены, у своих стоек. Он тут же сбросил руку Бориса и пошел вниз. Галя увидела его и улыбнулась. Он подошел к ней и, перегнувшись через стойку, шепнул:
- Я не осуждаю мужиков, но это не для меня.
Она рассмеялась, а он взял свои напитки и пошел к выходу.
Борис дулся на него, но потом выжал из себя:
- Ты все еще советский человек.
Спорить не хотелось. Почему только советские люди могут вести семейный образ жизни? Я думаю, и миллионы американцев ни разу не были в публичных домах.
Два дня Борис не звонил, и Виктору не хотелось никуда уезжать из дома. Он как раз писал довольно сложное для простого читателя объяснение, почему смерть неизбежна. Биология смерти людям до сих пор непонятна. Поздно вечером он торопливо собрался и поехал на работу. Он всегда надевал промасленную робу, желтые рабочие ботинки и грязноватые перчатки. Этот камуфляж помогал, как ему казалось, избежать нападения в пустых вагонах ночной подземки. В ночных вагонах не было народу. Только иногда подсаживались группки молодых людей, которые приглядывались к каждому пассажиру. Уличные ворюги, скорее всего. Плевать, что будет, то будет. Пока бог миловал. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей.
Мигель с нетерпением ждал его, чтобы передать мелкую купюру и монеты для сдачи, так как немало клиентов все еще расплачивались наличными. В какой-то момент он увидел расширенные глаза Мигеля, а потом дверь шумно распахнулась и в комнату вошли двое парней лет по двадцать. У одного был обрез в руках, а у другого пистолет. Виктор только успел приметить, что у светловолосого глаза налиты кровью и он с трудом удерживает их открытыми. «Накачался наркотиком, вот и слипаются глаза», - подумал Виктор, не испытывая никаких эмоций. Страха не было.
Чернокожий же приложил обрез к его виску и в унисон с белорожим стал кричать:
- Деньги! Немедленно деньги доставай! Уложим на месте!
Они вели себя так, как ведут себя грабители в голливудских фильмах – истеричный крик, чтобы запугать жертву. Точно как животные в дикой природе. Рычанием и криком запугать противника. «Небось, дома у зеркала репетировали, ублюдки, - думал Виктор спокойно и даже насмешливо, - или от страха перед полицией, которая может нагрянуть в любую минуту». Он посмотрел на Мигеля, тот стоял на коленях, и у него тряслись руки. Пора, иначе будет поздно:
- Ребята, мы вам отдадим все деньги. Сейчас, одну минуту.
Виктор хитрил, рассчитывая на то, что они торопятся и боятся полиции. Под дулом пистолета он подошел к тайнику, где они с Мигелем хранили сдачу для клиентов, около $150, и стал неторопливо считать деньги. Белорожий наркоман выхватил их из его рук. Потом Виктор вытащил из своих карманов демонстративно еще $25, потом полез в карманы окаменевшего Мигеля и достал еще долларов пятнадцать. А в конце спектакля Виктор протянул им коробку с мелочью:
- Это все, что у нас есть, остальное забрал хозяин, - искренним голосом врал Виктор, тогда как Мигель продолжал стоять в оцепенении на коленях. Черный швырнул коробку с мелочью Виктору в лицо и сказал наркоману:
- Пошли, этого хватит. Быстрей.
Он оттолкнул Виктора дулом своего пистолета, пнул ногой огромного Мигеля, стоящего на коленях на пути к двери. Они выскочили и сели в машину. Удивительным было то, что в это время обычно бывает много клиентов, а тут, как назло, не подъехала ни одна машина. Повезло ублюдкам, а может быть, нам повезло больше – не стали заложниками.
- Они могли меня убить. Они могли меня убить, – хныкал атлетически сложенный Мигель, сидя на полу и дрожащими руками собирая рассыпавшуюся мелочь. Чилиец был в шоке. Бедный парень.
- Все позади, Мигель. Они ушли.
- Виктор, я здесь работаю два года, и никогда такого не было. Никогда.
Мигель подошел к телефону и позвонил хозяину. Было уже около часу ночи. Вскоре приехал хозяин и его отец. Ясно. Грабители все правильно рассчитали. Звать полицию не будут – ведь работают здесь рабочие, не имеющие разрешения на работу в Америке. Небольшой, наполовину разрешенный, негласный криминал. Но все же криминал. Нелегальные эмигранты делают всю черную работу в этой стране. «Я ассенизатор и водовоз ...».
- Я держу эту бензинную станцию уже шесть лет, но ни разу не было нападения грабителей.
Виктору не хотелось делиться своими соображениями. Грабители этого района уже знают, что на бензоколонке «Shell» в ночную смену теперь работает старикан. Можно спокойно грабить. Старики - они немощные.
Утром он не поехал, как обычно, в библиотеку, а отправился к Борису. Борис слушал его рассказ, и у него руки дрожали сильнее обычного. Виктор знал, что Борис не знает, что такое страх, он часто в своей жизни лез на рожон. Даже в своей теперешней беспомощности он любил ночью гулять один по бордвоку вдоль океанского побережья. В такие дни Виктор, идя рядом с ним, испытывал страх. Так не хотелось погибнуть от рук хулиганов. Ведь напали же на Рубена Оганесяна и избили, его бывшего студента и одаренного человека, в Чикаго в первый же день, когда тот приступил к своей работе профессора. Сегодня напали и на меня с оружием, а никакого страха. Борис переживает за меня, он мог бы даже вступить в драку с такими, еле-еле стоя на ногах.
- Борис, я тебе говорил, что я трус и не люблю конфликтов. Почему я не испытывал страха?
- Больше не называй себя трусом. Человек, который не стал приспосабливаться в Советском Союзе, не может быть трусом. Я вот не боюсь потасовок, а все же читал там лекции по истории КПСС, а ты нет, - он дрожащей рукой стал отирать бумажной салфеткой пену, выступившую на губах. Потом достал орешки, чтобы накормить белочек и успокоиться. Он искренне болел за Виктора.
- Пойдем, я куплю тебе твою любимую говядину с брокколи. Стой. Нет. Ты ел американские стейки?
Виктор сидел в ресторане, откинувшись на стуле, после фундаментального стейка и двух бутылок пива «Samuel Adams». Хотелось спать, но, внимательно посмотрев на молчащего Бориса, он понял, что тому плохо. Он остановил такси, и они поехали к Борису домой. Он помог ему дойти до квартиры. Обе его сестры с ненавистью смотрели на этого постороннего, «обирающего» их немощного брата. Виктор медленно шел к станции метро, чтобы отправиться в свой далекий Фар- Рокавей. В поезде он крепко спал и проснулся недалеко от своей остановки. Прожит еще один день в прекрасной и доброжелательной Америке.
Грустные стихи
Виктор сидел у двери в помещение станции и смотрел на ночную улицу в ожидании новых клиентов, которые в четыре утра уже были редки. В такие минуты он забавлялся составлением дистихов, напоминающих японские хокку с неяпонским содержанием.
- Японцу сакуру, французу каштаны, алкашу водку,
А мне что Ты дашь?
Надо придумать еще что-нибудь о любви. Ведь мы с женой прожили тридцать три года вместе, а когда вижу ее вдалеке, сердце дает мне знать, что человек бессилен перед любовью.
- Нустанно любить? О дай-то Бог.
Неустанно работать? Это я люблю.
Он еще не понял, хорошо ли составлен стих, когда увидел машину, въезжающую на станцию. Работу бензинщика не очень люблю, но так благодарен тикин Вартуш, что работаю. Жизнь продолжается. Шофер не поехал к бензоколонкам, а направился прямо к нему. Это был человек лет шестидесяти.
- Меня зовут Сэм, у меня к тебе просьба. Вот возьми два доллара и разреши мне в моей машине переночевать здесь на станции. Я поругался с женой. Не говори Халилу.
Виктор не имел права этого делать, так как стоянку клиентам сдавал за деньги основной рабочий станции по имени Халил, который делился с хозяином. Однако взял деньги и разрешил старику переночевать.
Утром он протянул деньги турку Халилу и сказал, что ночью здесь переночевал в своей машине некий Сэм и дал два доллара.
- Возьми деньги себе и всегда пускай его ночевать. Это чокнутый старик. Сюда приезжала его жена и говорила, что в их огромном доме много места, чтобы спрятаться от ссор с ней. Просто он чокнутый. Сперва ездил к детям, а теперь на нашу бензоколонку.
Виктор отпил воды, надел свою робу, открыл зонт, но все время думал о другом. Люди любят пострадать, мазохизм сидит в нас во всех. Я тут мечтаю привезти сюда своих детей и жену, а он страдает от своей семьи и прячется на бензоколонке. Бедный старик. А еще дрожали руки, когда давал свои два жалких доллара. Видимо, расставаться с деньгами для него очень мучительно.
Уже ноябрь, а вестей из Страсбурга все нет и нет. Да и надежд у меня не осталось. Что же делать? Только в поезде метро он почувствовал, что продрог и замерз. А ведь ночью было хорошо и даже насочинял несколько дистихов. Он вспомнил великого японского поэта Мацуа Басё. Нет, японцем мне не стать. Русскоязычный человек думает категориями Александра Сергеевича. И все же люблю Басё.
Он уснул и во сне увидел то шоковое событие, которое вспоминалось ему и во сне и наяву все двадцать лет, после того как оно имело место в его жизни.
Это произошло в Ереване у него на глазах. Водитель трамвая тронулся с места нарочно раньше времени. И мой мальчик, мой девятилетний сын, оказался между двумя встречными трамваями. Благо ребенок не запаниковал, а спокойно дождался, пока трамваи разъехались. Рожа у этого трамвайщика с огромным армянским носом была подлая, и его глумливая улыбка была подлая, когда он посмотрел на меня. Нет, трус ты, дорогой профессор, ты должен был догнать тогда трамвай и нещадно избить эту скотину, этого подонка, который поставил под угрозу жизнь маленького ребенка, твоего сына. Господи, спасибо, что все обошлось. Господи! Виктор проснулся. Настроение было - хуже некуда. До каких пор этот сон будет преследовать меня?
Дома он не стал заниматься, а лег прямо в туфлях навзничь на кровать. Впервые за эти несколько месяцев появилось отчаяние и ощущение старости. Завтра тоже могу не работать. Поеду, возьму Бориса погулять. Он удивится, что я в среду свободен. Однако, когда Виктор пил чай, неожиданно открылась дверь и появился Борис. Он явно продрог. Ему нравится издеваться над собой. Ну что я могу с ним поделать.
- Вставай, едем на Брайтон-бич. Ты там не был. Купим русские и украинские колбасы. Ты же любишь?
Виктор не стал спорить – с Борисом бессмысленно спорить. Они ехали с пересадками, и всю дорогу Борис таинственно улыбался, а его черные большие глаза бухарского еврея возбужденно блестели.
Виктор задумался, когда они подошли к зданию, на котором было написано: «Оформление приглашений, помощь с визами и другие услуги». Борис подсел к свободному клерку и попросил женщину:
- Оформите нам два приглашения на имя Бориса Аралова.
Ларчик просто открывался. У Виктора все внутри оборвалось. Оказывается, и от радости можно получить тахикардию.
- Виктор, диктуй данные своей дочери и жены. Фаина оформит приглашения для них. Я сейчас подойду. Где здесь туалет?
Когда Борис вышел, Фаина сказала:
- Он знает, где туалет. Это он так. Он не первый раз отсылает приглашения для разных людей. Он очень добрый человек и очень щедрый. Все его знают и очень жалеют.
Вечером Виктор сидел один у себя дома. То пил чай и жевал колбасу, то подходил и смотрел на океан. Слеза, скатившаяся в рот, была очень соленой.
В субботу был сравнительно теплый день, но Виктор не вышел, а сидел внутри помещения и ждал клиентов. В это время перед дверьми появились двое подростков, которые стали усиленно стучать в дверь. Виктор недоумевал, что же это им нужно. Когда он открыл дверь, один из них сразу же приставил пистолет к его животу:
- Деньги. Быстрей.
Виктор уже был готов к этому и знал, как их ублажить и отвлечь внимание. Он тщательно все продумал и подготовился. В тайнике он сложил сто долларов отдельными долларовыми банкнотами, чтобы пачка выглядела внушительной для этих детей, потерянных для общества. Он достал эту «груду» денег и передал парню с шрамом на лице. Тот улыбнулся, спрятал пистолет и сказал партнеру:
- Валим.
Тут только Виктор заметил, что в машине их поджидают двое взрослых мужиков с криминальными харями. Сволочи, подставляют этих глупых пацанов.
Утром он позвонил хозяину. Тот был расстроен, что ночью снова совершено нападение, но сказал:
- Ты правильно сделал, что не сопротивлялся. На «Exxon» работал китаец, который владел кун-фу. Он стал их бить, а они его пристрелили. Полиция скоро их поймает. Ты прав, они не одни орудуют, а со взрослыми преступниками.
Борис выслушал рассказ Виктора и долго молчал, потом встал со скамьи и бросил орешек белке:
- Третий раз это не должно повториться. Позвони и скажи, что больше не придешь. Не беспокойся, пока я жив, у тебя будет крыша над головой и украинская колбаса.
Оба стали смеяться. Холод был жуткий, и Виктор проводил Бориса домой.
Вечером звонили Роза и Ирина, которые узнали от Бориса, что дважды было совершено нападение на Виктора. Они ахали и охали в растерянности. Америка и такой может быть, милые дамы. Люди-то везде одинаковые. А вот политическая и экономическая структуры государств совершенно разные. Наградой ему было то, что Ирина и Вахтанг всех пригласили к себе на сациви в следующую субботу.
Однако этому не суждено было сбыться. В субботу Виктор помогал Борису покупать большой букет цветов на панихиду. Скоропостижно скончался Вахтанг, муж Ирины. Веселый и жизнерадостный человек. Всего шестьдесят пять лет. Сердце. Виктор сидел на панихиде в полной отключке. К трагедиям он не был готов. К тому, что смерть может остановить все усилия выжить и радоваться жизни, он не был готов. Перед ним стоял Вахтанг, их прогулки и беседы. Как все просто. Был человек, и нет его. Ладно, хватит философствовать. Он вел Бориса домой, и тот рассказывал, как положил конец дедовщине в армии, где служил. Виктор слушал вполуха его невнятный шепот. Басё писал:
Верь в лучшие дни!
Деревце сливы верит:
Весной зацветет.
Доктор Фаррер и Моцарт
Ирина сильная женщина, и все же вытирает слезы, когда говорит о Вахтанге. Они шли по проспекту, и она рассказывала об их жизни в Тбилиси. «Ну конечно, - думал Виктор, - кому охота уезжать со своей родины. Только тем, кому там было плохо. Рыба ищет где глубже, а человек - где лучше. Нет, это не всегда так. Некоторые едут не за длинным рублем. Просто становится невыносимо. И родина превращается для тебя в тюрьму. А тюрьма – это уже не родина. Для тебя же, Виктор, нигде не было родины, ты везде был эмигрантом».
- Ирина, разве Вам сейчас до этого? Напрасно Вы затеяли этот поиск работы для меня.
- Ничего, Виктор. Так я отвлекаюсь от печальных мыслей.
В этом районе мелкий бизнес держали корейцы. Ирина решила попытать счастья и найти любую работу для Виктора. Однако все категорически отказывали им. Наконец одна кореянка с суровым лицом отвела Ирину в сторону и вежливо объяснила:
- Уважаемая леди, как Вы представляете это себе, могу я послать этого солидного человека за газетами для своих клиентов или просто накричать на него, когда у меня плохое настроение?
Они вернулись к Ирине домой. Виктор совершенно не переживал. Он был рад встрече с ней и возможности поговорить о Вахтанге. Вскоре подошли ее сын и дочь, которые объяснили Виктору, что бабушка, мать Вахтанга, их отца, умерла точно так же, в том же возрасте. Это наследственное. Подошли и другие люди. Разговор стал оживленнее.
Целыми днями Виктор либо прогуливался у океана и писал свои заметки, либо ездил в Манхэттен, чтобы погулять с Борисом. И вот однажды позвонила Ирина:
- Виктор, Вы знаете, что я иногда веду занятия по русскому языку в нью-йоркском университете? Ну так вот. Один из моих студентов, доктор Фаррер, собирается поехать в Россию. Он хочет два раза в неделю заниматься разговорным русским. Час в день. Возьмите у него тридцать за час. Он человек богатый.
Доктор Фаррер был примерно того же возраста, что и Виктор. Он не удивился, что Виктор запросил тридцать долларов. Виктор собрал нужные книги и тщательно подготовился к занятиям. Доктор старался, но русский ему давался очень трудно. Когда он стал записывать контрольное задание, чтобы потом вслух прочесть и выучить, Виктор направился в туалет. Выйдя из туалета, Виктор увидел на стене большой портрет выдающейся молодой балерины, солистки Большого театра, Нины Ананиашвили. Он сам был в восторге от неё. Она был из тех балерин, о которых ему хотелось сказать «божественная» – грация, изящество и женственность. Он вообще считал, что она непревзойденная исполнительница Китри в «Дон Кихоте». Еще, пожалуй, великая Майя Плисецкая обладала этой грацией, за которой не виден был титанический труд прима-балерины. Впрочем, дилетант не имеет права на мнение. Это так, для себя, для своих собственных ощущений. Я, вообще, всегда был в восторге от русских прима-балерин – почти всех, кого видел в записи.
Увидев, что Виктор разглядывает портреты на стене, доктор Фаррер подошел к нему:
- Вы знаете Ананиашвили?
- К сожалению, на сцене я ее не видел, но в частной коллекции видел записи многих балетов с ее участием.
- А Плисецкую видели? – он очень смешно выговаривал эти фамилии.
Виктор постарался не улыбаться и говорил предельно серьезно с этим меломаном. Кстати, ниоткуда не было видно, что у него есть семья.
- Я был тогда студентом в Москве. Плисецкая танцевала Зарему в «Бахчисарайском фонтане». Ничего подобного я себе и сейчас не могу представить.
Доктор Фаррер с интересом посмотрел на этого нищего учителя русского языка:
- А Ананиашвили?
- Она все балеты хорошо танцует, впрочем, как и все русские примы. Но для меня она Китри, как Плисецкая - Зарема. Глупо, но это так. Я же редко бывал в театре оперы и балета. Жена моя чаще. Много чаще. Я был очень занят всю свою жизнь.
- А вот смотрите сюда, кто это? – доктор Фаррер с любопытством смотрел на Виктора, как будто от этого ответа зависела судьба человечества.
- Это Элизабет Шварцкопф. Господи, это Вам она подарила свой портрет с автографом? Поздравляю.
- Ну да. Мы с ней были знакомы, - доктор Фаррер улыбался довольный, что автограф произвел такое впечатление на учителя русского языка.
- А эту даму Вы узнаете?
- Нет, я ее не знаю.
- Это Беверли Силлс. Мы с ней друзья. Она была замечательной певицей и пела в Метрополитен-опера. Я старался не пропускать ее выступлений.
Все-таки свобода и деньги важны для человека, если он хочет дружить с примадоннами. Виктор вздохнул:
- Может, продолжим занятия. Я хотел бы сегодня обучить Вас простым и наиболее употребительным выражениям.
После занятий, прямо в дверях, неожиданно доктор Фаррер спросил его:
- Я уверен, что Вы и классическую музыку любите, а не только оперу и балет. Все это очень взаимосвязано.
- Я слушаю иногда. Но признаюсь Вам, люблю только Моцарта. У меня слух плохой, но последние три симфонии Моцарта меня просто валят с ног.
Доктор Фаррер постоял мгновение молча, а потом отошел от Виктора в глубину гостиной, подошел к роялю и что-то взял. Вернувшись, он протянул Виктору билет:
- Последние три симфонии будут исполнены в следующий вторник. Это Вам в Линкольн-центр.
Виктор был растерян. Билет был в ложу и стоил шестьдесят долларов.
Вечером он рассказывал всю эту историю Ирине по телефону, а она, довольная, смеялась:
- Видите, и богатые люди бывают щедрыми. Он очень образованный человек. Но, по-моему, очень одинок, - Ирина хотела еще что-то добавить, но быстро попрощалась.
В среду Виктор сидел в ложе, слушал невыразительное исполнение своей любимой тридцать девятой симфонии и думал, что не стоит говорить о плохом исполнении этих гениальных симфоний. Надо будет сказать, что насладился Моцартом, что правда. Моцарта невозможно испортить. Однако доктор Фаррер внимательно посмотрел на него и сам сказал:
- Я все понимаю. Теперь я вижу, что Вы действительно любите Моцарта. Лазур известный дирижер, но его манера и мне не нравится. Но Моцарта испортить невозможно.
В конце занятия он протянул Виктору билет за семьдесят долларов:
- Это в Метрополитен-опера. «Волшебная флейта» Моцарта.
Виктор все время звонил Ирине и рассказывал о докторе Фаррере, а еще писал домой жене большие письма. Только раз позвонил в Ереван, чтобы сообщить, что Борис выслал ей и дочери приглашения. Теперь они могут оформлять визы в США. Они должны постараться пробиться через американское посольство. Втроем будет легче выживать в Америке.
Почти до Нового года занятия с доктором Фаррером шли свои чередом. Трудно было сказать, чего было больше - русского языка или бесед о музыке и литературе. Незадолго до Нового года доктор Фаррер дал ему билет за сто двадцать долларов на «Cosi fan tutte» - это была самая любимая моцартовская опера. Виктор как-то говорил об этом доктору Фарреру. Состав исполнителей был потрясающим. Виктор сидел, закрыв глаза, в первом ряду ложи и думал, что даже если устроится в Америке, уже не сумеет позволить себе ходить в оперу на такие места. Жизнь прекрасна и удивительна. А грабителей он просто не вспоминал. Это было нечто вроде плохой погоды, о которой быстро забываешь.
28-го декабря неожиданно в восемь вечера позвонил профессор Этман:
- Доктор Тарханов, поздравляю. Страсбург утвердил вашу кандидатуру на грант по транспорту ионов у бактерий. Как Вы и просили – три месяца. Я Вас жду в новом году у себя в лаборатории.
Виктор стоял у окна и смотрел на океан, который угадывался там, за тусклым светом фонарей. Всему свое время. Терпение, амиго, терпение. Москва не сразу строилась. Терпение, мой друг.
Через два дня и он получил письмо из Страсбурга с чеком в десять тысяч долларов. Дорога на Олимп было открыта. Не хотелось думать о том, как еще долго придется взбираться туда, где американцы просто живут, озабоченные повседневными мелочами. Теперь я уже ближе к американскому паспорту, чем несколько месяцев назад. Спасибо вам всем, добрые люди. Что бы я без вас делал!
Эпилог
Они прошли почти до Колизея по широченной Via del Fori Imperiali, которую шутливо называли «Империалка», а там свернули направо в сторону Триумфальной арки Константина.
- Теперь мой триумф, дорогой император, я все-таки приехал в Рим. И вечный город принял меня с распростертыми объятиями. Я живу прямо на площади Венеции. Усекаете, синьоры?
- Потише, Виктор, ты не подросток. А вон там даже оборачиваются люди. Наверное, русская туристическая группа.
- А ты помнишь, как мы мечтали об этом в первый год после твоего приезда в Нью-Йорк? Сколько воды утекло.
Они прошли чуть дальше арки, когда услышали сзади:
- Signore americano! Signore americano! Passaporto!
Мальчишка подбежал к ним и протянул ему американский паспорт, который, видимо, выпал из кармана куртки. Он ее нес, перекинув через руку. Рассеянность не самое лучшее качество человека.
Виктор взял паспорт и уже хотел сказать спасибо по-английски, но мальчик навострился бежать назад. Виктор схватил его за руку и тут же поймал испуганный взгляд ребенка. Затем мальчик увидел, что старикашка копается в кармане, а потом протягивает ему пять евро. Мальчик растерялся:
- О no, signore! – мальчик виновато оглянулся на своих родителей.
Старик не отпускал его:
- Per favore! – старик просительно смотрел на ребенка.
- Grazie, signore!
Мальчишка схватил банкноту, повернулся и бросился назад к родителям. Виктор помахал им.
Жена покачивала головой:
- Ты должен был родиться миллионером, а не профессором, живущим на скромную пенсию.
- Брахманам, носителям знаний, не полагается иметь богатство. Их достояние – это знания. Поэтому-то я и избавился от последних пяти евро. Ты обратила внимание, что он назвал меня «американец»? А что? Так и есть. Я американец. Член великого братства эмигрантов.
Он открыл американский паспорт и посмотрел на свое лицо, сильно постаревшее за эти шестнадцать лет. Американская мечта эмигранта реализована - я американец. Он положил паспорт в задний карман брюк и подхватил жену под руку. Мир не без добрых людей.