Наступил новый год, и Россия встречала миллениум артсалютом и бомбовыми ударами в Чечне. Серж ненавидел эту войну всеми фибрами души. Вечерами он читал новости на сети, хотя в сущности интернет ему не был нужен. Кавказ лежал перед ним, распростёртый. Отечественный медведь ревел и ворочался в Грозном, разрушал жилые кварталы, выковыривая из развалин огрызающихся автоматным огнём злых чеченских волков. Там гибли под бомбами те, кто не успел или не смог уехать, кому некуда было бежать. Оттуда, из заснеженных предгорий, движимая жестокой силой, вздымалась и ввинчивалась в душу чёрная башня насилия. Там, двигаясь по кругу, месили грязный снег сапогами и тяжёлыми ботинками буйволоподобные мужики, мелькали в круговороте камуфляжные комбинезоны, ватники, стволы и сабли. В этом жутком хороводе каким-то образом решалась судьба войны. Свинцовая захлёбывающаяся ненависть сторон, вцепившихся друг в друга, душила Сержа, и напряжение противоборствующих сил расплющивало его. И вдруг сковавшие его оковы исчезли, и в этот ничтожный миг свободы он почти рефлекторно рассёк основание воздвигавшегося в небо монстра тонким светозарным клинком. В следующий миг тяжесть навалилась и снова скрутила его, но тошнотворная башня уже кренилась и заваливалась, костенея и мертвея. Впоследствии, вспоминая это мгновение, он уже не мог понять, что произошло, и каким образом оказался в руке невесомый клинок, нанёсший тот неотразимый удар. Лишь с благодарностью сознавал, что ему было позволено присутствовать при том, как неведомым образом восторжествовала справедливость.
В следующий понедельник ребёнок опоздал на школьный автобус, и Серж повёз его в школу на другой конец города. На обратном пути густыми хлопьями повалил снег. Подъехав к очередному перекрестку, он включил фары, глянул в снежную пелену по сторонам и осторожно нажал на газ. Машина тронулась и забуксовала. Серж подгазовывал, пытаясь уйти с перекрестка, но колёса скользили на льду. И тут из снежной завесы слева вылетел белый понтиак. Вероятно, водитель уже увидел Сержа и отчаянно тормозил, а может, пытался отвернуть, но его неудержимо несло по заснеженному льду. Понтиак налетeл, и в этот миг пространство сдвинулось и провалилось, открыв горную гряду и высокого бородатого старика в чёрном балахоне и бараньей шапке. Старик размахнулся тяжёлым посохом. Он казался огромным, и замах его тёмного посоха противоестественно удлинялся, метя острым концом Сержу прямо в голову. Страшный удар понтиака снёс обе левые дверцы, полетели стёкла, автомобиль развернуло на льду и поволокло к противоположному краю дороги. И чёрный посох промахнулся, лишь зацепил плечо мелким осколком. Пролом в пространстве закрывался, и тяжёлая неудовлетворённая злоба медленно уползала вдаль, оставив на безлюдной улице две машины, вмявшиеся друг в друга. Серж выковырялся наружу через пассажирскую дверцу. Его трясло. Падал медленный снег, ставший враз редким и мелким. Бледный американский лох глядел из покорёженного понтиака. Are you OK?
Последующие недели ушли на ремонт машины. Знакомые русские умельцы восстановили изувеченный автомобиль, вытянули погнутую раму и навесили новые дверцы. Между тем что-то разладилось у чеченцев и дела их пошли под откос. Под огнём артиллерии, подрываясь на минных полях, боевики отступили из Грозного. Выжившие рассеялись по аулам и труднодоступным ущельям. Началась долгая и безнадёжная партизанская война. Но судьбы далёкого Кавказа уже не волновали Сержа. Нечто жизненно важное сломалось в нём. С каждой неделей он чувствовал себя всё хуже, и наконец потащился к врачу на обследование. Результаты анализов пришли в пятницу тринадцатого числа, и время понеслось плотным потоком. Ещё один драгоценный месяц ушёл на борьбу со страховой компанией, не желавшей платить за сложную операцию бостонскому медицинскому светилу. И напоследок он опоздал на бостонский авиарейс из-за заторов на автостраде.
Серж встречал Рождество в госпитале. Когда он очнулся после девятичасового наркоза, его отвезли в реанимационный бокс. Реальность расползалась клочьями, истаивала, раскрывая предлежащий слой бытия. Душа, сотканная из необжигающего радужного пламени, отделялась от тела. Разлучаться с телом было горестно и легко. Манило взмахнуть пламенеющими крылами и слететь в новый простор, но держали тончайшие волоконца, уходящие корешками в измученное тело, подобно огню, проницающему тлеющие угли, и не напитавшиеся ещё жизнью. Серж понимал, что уходить нельзя и надо держаться, но его заливало потоками света. Непредставимый свет пронизывал и захлёстывал его. Этот свет невозможно было вместить, от него нельзя было укрыться, а можно было только слиться и раствориться в нём. Где-то далеко на краю сознания верещал монитор и медсестра вводила в вену морфин. Он выплывал и снова погружался, и плыл между двумя мирами. Ночь длилась, творилась мистерия непостижимых тайн, и каждое мгновение прорастало в вечность.
Потом ещё долго ему снились вокзалы. Все было огромно в этих снах. Сонмы людей с отрешёнными лицами беззвучно возносились из подземных залов ожидания по наклонным туннелям наверх, на необъятные перроны, увлекая его за собой. Они летели неудержимо и невесомо, как пух в потоке ветра, навстречу золотому предрассветному небу. Тёмные силуэты стражей останавливали его на подлёте и возвращали обратно. Но иногда его выносило под ясное утреннее небо, где стремительно восходило ослепительное солнце, расширяясь и заполняя все вокруг невыносимо ярким светом. Захватывало дух, заходилось сердце, и он просыпался под визг монитора. Отлежавшись, Серж подбирал катетер, провода и пластиковые трубки, и отправлялся в смотровую лоджию, толкая перед собой стойку на колесиках с капельницами и сосудом для сбора мочи.
С девятнадцатого госпитального этажа открывалась роскошная панорама Бостона. Внизу простирался краснокирпичный старый город, окружённый широким серым кольцом бетонной застройки прошлого века и редкими группами бостонских небоскрёбов. Родина отпускала его, и душа освобождённо касалась всего, читая историю труда чужих поколений. Когда налетали короткие шквалы зимних дождей, верхние этажи небоскрёбов скрывались в низких облаках, и змеящиеся по стеклу полосы дождя застилали город. Но ветер скоро разгонял тучи, и серо-голубая Чарльз Ривер, широкой дугой протянувшаяся к океану, вновь покрывалась золотыми солнечными блёстками. А высоко над городом, вдали от пределов Небесного Отечества, в холодных и чистых воздушных пространствах плыл безмятежный ангел. Серж глядел на него сквозь слёзы, заворожённый, и радостные солнечные зайчики плавали и искрились вокруг приветом от заждавшихся старых друзей.
Почувствовав пристальный взгляд, ангел плеснул крылом и скрылся за белоснежным новорождённым облаком, расклубившимся из прозрачной голубизны там, где её коснулся край крыла.