Ему при жизни всё заткнуть пытались рот,
Но только это оказалось потруднее,
Чем, словно стадо, в стойла загонять народ.
Ярлык навешивали и плевали душу -
Бухим дружкам по подворотням так бренчи,
Но жадно слушала одна шестая суши,
Как в Магадане моют золото бичи.
И как сама земля горела в сорок первом,
И сыновья её шли в бой, чтоб победить –
Как с обожжённой кожей, с обнажённым нервом –
Лишь так он мог об этом петь и говорить.
«Одна шестая» заходилась дружным смехом
В сто первый раз под «Милицейский протокол» -
«Смешно!..» - а гордое истоптанное эхо
Душе, не выдержав, кололо промедол.
И в КГБ «спецы» высчитывали сроки:
Ещё полгода, ну, ещё, от силы, год –
Бог, как иных других, и этого пророка
К себе от этого народа заберёт!
И не ошиблись – как всегда, не промахнулись:
Как в точный срок – ни в недолёт, ни в перелёт –
По ставшей узкой вдруг московской шири улиц
Потоком чёрным боль к Ваганьково течёт.
Но даже смерть, его тяжёлый срезав колос,
Была не властна приказать ему: «Не петь!»
Звучит над миром этот хрипловатый голос,
Что никогда уже не сможет постареть…
