1
Андрей Половецкий, историк по профессии, работал в техническом университете. Получив образование еще при Советской власти, он имел единственную для историков специализацию, позволяющую гарантированно преподавать в высших учебных заведениях – История КПСС. Сам он иногда подсмеивался над собственной профессией, говоря, что это надо же, из всей мировой истории образованные люди должны знать только историю одной партии, которая и существовала-то меньше столетия. Он был твердо убежден, что единица измерения времени для историка – век.
В 1991 году многое изменилось. Андрей по-своему объяснял случившееся – недостатком воли у Горбачева, и борьбой за власть национальных элит. Остаться равнодушным к переменам он не мог – его профессия, его диссертация явно девальвировались. И, хотя научная совесть Половецкого была чиста – историк может описывать и объяснять все, что угодно, и в этом смысле история ХХ века ничем не хуже любой другой истории – он прекрасно понимал, что живет в славянской стране, а для славян характерно шараханье из одной крайности в другую. Но все как-то обошлось. Кафедры истории КПСС были просто реорганизованы сначала в кафедры политической истории, а затем плавно превратились в кафедры истории Украины. Как иногда любил повторять один коллега Андрея – все осталось тем же самым, только страна стала поменьше да классовый принцип заменили национальным.
Сначала у доцента Половецкого были проблемы с языком. Он понимал, что украинизация в первую очередь коснется той кафедры, на которой он работал. Тем более что в университете, где он учился, политика была такова, что на специальность, избранную им, брали в основном иногородних, еще лучше сельских студентов.
Этим убивались сразу два зайца – на кафедрах истории КПСС ребята из села быстро русифицировались, и интеллигенция, причастная к идеологическому процессу редко была даже во втором поколении. Андрей попал на эту специальность почти случайно: он был коренным киевлянином и не имел никакого «блата». Просто перед распределением по специализациям он писал курсовую работу под руководством заведующего кафедрой истории КПСС. Работа получилась довольно приличной – он на протяжении пяти месяцев глотал пыль в архивах – в результате нашел еще не опубликованный документ. Шеф предложил переработать курсовую в статью для научного журнала, сам ее отредактировал и, будучи еще студентом младших курсов, Андрей уже имел публикацию статьи – в соавторстве с заведующим – в солидном журнале. После чего, шеф и предложил киевлянину специализироваться у него на кафедре.
Как и большинство жителей столицы, Андрей общался дома по-русски, украинский учил в школе со второго класса, но, поскольку преподавание большинства предметов в университете тоже происходило на русском языке, то многих специальных терминов на украинском он не знал. Его коллеги освоили чтение лекций по-украински быстрее, чем он, поскольку с детства были украиноязычными. Сначала Андрей встал было в позу и продолжал читать по-русски, но быстро понял, что эта его позиция имеет мало смысла, и с неожиданной для самого себя легкостью перешел на государственный язык.
Все было бы неплохо, но в начале девяностых доцент стал получать не четыреста долларов, как при Советах по официальному курсу, а восемь. Его жена, которая преподавала в том же университете на кафедре французского языка, имела еще восемь долларов в месяц, а на эти деньги и прокормиться, и одеться, и содержать тринадцатилетнюю дочь было почти невозможно. В семье Половецких, на удивление дружной, начались первые ссоры. Как оно часто и бывает, обиды накапливались, накладывались одна на другую, выхода из создавшейся ситуации видно не было, и все недовольство и жизнью, и окружающими, и невесть откуда взявшейся бедностью, выплескивалось друг на друга.
Друзья стали приходить реже – все были заняты поисками хлеба насущного, и отношения Андрея с женой ухудшались с каждым днем. Обстановка в замкнутом мирке семьи все более накалялась, дочь выискивала любой повод, чтобы уйти из дому, и как-то Андрей учуял, что от нее попахивает сигаретным дымом.
– Ты что, куришь? – спросил он Лену.
– Да.
– И давно?
– Давно.
– Ты что, с ума сошла? Не знаешь, что это вредно? Да, в конце концов, девушке курить и просто неприлично.
– Слушай, старик, ты только проснулся? Откуда ты знаешь, что я девушка? Вам с матерью до меня и дела не было последние полгода. Вы только и знали, что выяснять между собой отношения. У меня теперь своя жизнь, и я не хочу, чтобы вы с матерью в нее лезли.
– Постой, постой, тебе же только тринадцать, какая тут к черту своя жизнь. И что это значит, насчет девушки?
– А то, что вы мне больше не указ. И нечего лезть в мою личную жизнь. Я сама знаю, что мне нужно, и в советах ваших не нуждаюсь.
– Но как же это, – Андрей просто опешил, – я прошу объяснений, – не выдержав, он сорвался на крик.
– Не ори на меня, у тебя есть на кого орать. Если вам с матерью нравится так жить, то и живите, а меня не трогайте.
– Да я тебя просто сейчас выпорю, – от такого поворота разговора, он почти перешел на шепот.
– Да? Бей, пожалуйста, – Лена залилась слезами, – но знай, что, если только дотронешься до меня, то больше не увидишь.
Андрей, вдруг понял, что разговора не получается, что он слишком возбужден, чтобы нормально разговаривать с дочерью.
– Лена, давай успокоимся и спокойно обсудим ситуацию.
– Да как ты не понимаешь, – сквозь слезы выкрикнула она, – нет у нас тобой уже никакой ситуации. – Ненавиижу, – вдруг протянула она, вскочила и выбежала вон из дома.
Этой ночью дочь дома не ночевала. Беда не сблизила родителей, хотя они вместе обзвонили все больницы, милицию, морги, в общем, во все места, куда в подобных случаях обращаются. Лена пришла под вечер. От нее явно попахивало не только табачным дымом, но и винным перегаром. Отец, было, набросился на нее, но, вдруг, его жена встала между ними, и с криками:
– Доченька моя, жива, – и к мужу, – не смей ее трогать, – увела Лену в другую комнату.
Андрей сознавал, что дочь для него потеряна, что маленькой дочурки, которую он очень любил, больше не существует. Он, наконец, понял, что у нее действительно появилась своя жизнь, и эта ее «своя жизнь» была Андрею явно не по душе. Что-то, он чувствовал это, еще можно было сделать. Не в том смысле, чтобы вернуть все назад, но, по крайней мере, уберечь дочь от нежелательных для родителей и явно преждевременных влияний. В глубине души он еще надеялся на то, что общая беда вновь сблизит его с женой, но реакция жены, совершенно неожиданная, окончательно выбила его из колеи.
На следующий день, когда Андрей, приняв душ и побрившись, готовил завтрак, на кухню вышла жена, Люся. Внешне она казалась спокойной.
– Слушай, Андрюш, я думаю нам с тобой надо серьезно поговорить.
– Да знаю, я уже две ночи не сплю.
– Ты думаешь, я сплю, я только о Ленке и думаю.
– Нужно что-то делать. Нужно что-то делать, – Андрея как будто переклинило на этой фразе.
– Успокойся. Действительно, нужно что-то делать, но не паникуй. У девочки переходной возраст, не забывай об этом.
– Я и не забываю, просто… все это как снег на голову… я знал, что переходной возраст – испытание для родителей, но… все равно, все это… как-то слишком неожиданно.
– Переходной возраст переходным возрастом, а мы и сами виноваты, мы подогрели всю эту ситуацию, и она просто выплескивается на наши головы. Кстати, извини, я вчера просто принесла тебя в жертву, только потом это поняла. Сначала, все сработало инстинктивно. Если у тебя с Ленкой произошел конфликт, причем такой, что она не ночевала дома, нужно было ей показать, что и дома ей есть на кого опереться.
– Да, понимаю, – как-то безвольно произнес Андрей, – добрый дядя и злой дядя, плохой папа и хорошая мама.
– Что-то в этом роде. Но, главное сейчас не в этом, главное в том, что дочь действительно отдалилась от нас. Полностью ничего уже не восстановишь, и надо как-то дать ей почувствовать, что и у нее есть свой дом, есть своя семья, куда можно прийти и выплеснуть все, что на душе, где ее защитят, где ее пожалеют. В конце концов, помнишь? – у каждого человека должно быть место, где его пожалеют.
– Может быть, ты и права. Я думаю, первое, что мы должны сделать – это перестать выяснять отношения при ребенке, чего бы это нам ни стоило.
– Согласна, нам и, правда, нужно последить за собой. Давай, пойдем все вместе на выходные в лес, изжарим шашлыки, пригласим Кононовых.
– Хорошая идея, но ты знаешь, сколько сейчас на базаре стоит мясо?
– Ты так говоришь, будто сам на тот базар и ходишь.
– А что, нет?
– Ходишь. Иногда. Со мной.
– Ну, здесь ты не права.
– Это я-то не права? Да я тут у тебя вообще превратилась в бесплатную домработницу. Готовка – моя, стирка – моя, уборка – тоже моя. Скажи, пожалуйста, ну что ты дома делаешь? Работаем мы одинаково, зарплата у нас тоже одинаковая, ну почему, скажи, почему, я дома должна все делать? – Люся повысила голос. – Я что, лошадь? Ты уже скоро и женщину во мне видеть не будешь.
– Не кричи, мы же договорились.
– Да как же тут не кричать? Я и так все молча делаю. Если ты мужчина, то хоть молчи про деньги. Знаешь, чем мужчина от самца отличается? – Тем, что у него деньги есть.
– Ладно, ладно, прекрати, пожалуйста, я что-нибудь придумаю.
– Придумай, придумай. Думать – это как раз тоже мужское занятие.
Андрей молча доел свою овсянку, которую терпеть не мог, но от безденежья они теперь завтракали либо кашами, либо салатами из капусты, свеклы и моркови, допил свой чай, и стал подниматься из-за стола.
– Спасибо, – и направился к выходу.
– Ну, конечно, мужик пожрал, – раздраженно сказала Люся, – и пошел. Мы ж – богатые, имеем домработницу, она посуду вымоет.
– Прекрати, я уже опаздываю.
– Раньше надо было вставать.
– Между прочим, завтрак-то я приготовил.
– Он уже считает. Обед ты тоже готовишь? И продукты приносишь? И ужин?
– Иногда, да – когда у тебя вечером занятия, а они у тебя четыре раза в неделю.
– Да, я деньги зарабатываю, мог тоже взять еще полставки.
– Да пробовал. Нет у нас мест.
– Ну так поищи.
– Я искал – ничего нет. Предложили мне тут историю культуры в каком-то частном заведении, но я ж ее никогда не читал.
– Сколько предлагали?
– Три доллара в час.
– Ты что, совсем идиот? У тебя ставка – восемь баксов в месяц.
– А если б мне математику предложили?
– И читал бы. Подготовился, и читал бы, ничего бы с тобой не случилось. Времена уже не те, дорогой мой. Вон, Моисеенко мотнул на выходные в Польшу, закупился там и после лекций на базаре приторговывает. Тебе ж по специальности работу предложили, преподавательскую.
– Да я даже не знаю, что это такое.
– Ну, так я тебе объясню.
– Давай, позже, сейчас я действительно опаздываю.
Андрей направился к дверям, но жена бросила ему вдогонку:
– В следующий раз помой за собой посуду.
