И с потерями, но с успехом доказала себе и близким: контролировать можно смехом все прощания по-английски. Уже не больно, когда проходишь, не вспоминаю, как прикасалась. Ну, если только глаза отводишь — и в сердце бьется босая жалость из-за того, что до слез нелепо мы потеряли ключи от рая. В руках не руки твои, а слепок твоей прохлады, моя родная. Да, не моя. Ну, прости — привычка. Да и родной уже как-то сложно назвать чужую тебя. Как спичка, сгорела наша с тобой возможность. Но поверь, что я к тебе очень ласкова, как бывают ласковыми поэты. Мы ж могли бы быть безупречно счастливы, но беда: мы с тобой упустили это. И когда теперь слышу об этой теме, уже не проваливаюсь на месте; в первый раз за все это время не рыдаю над нашей песней. Пусть так и останется в поднебесье то, что с нами тогда случилось. И уже нет крика «Должны быть вместе!!!» — просто холодное «не сложилось». Успокоилась, отдышалась — пульс в конце концов встал на место. Ощущаю одну усталость примитивную, если честно.
Я теперь уже высшей пробы: без конвульсий и без контузий. Я ж упорно мудрела, чтобы не питать никаких иллюзий. Я лечилась, чтоб было четко: телефон, универ, тетрадь. Мне полегче, чем той девчонке, коей есть еще что терять.
И жила бы себе спокойно. Так ведь нет же! Смешные люди: сперва требуют обезболить… Бог, за что Ты меня так любишь?! Говоришь мне «Девочка, так нельзя». Разве это когда-нибудь помогало? Меня надо связать, на плече неся в угол заброшенного подвала. Я же чуяла: ровный выдох, чересчур равномерный вдох, как на поле перед корридой — Где ж тут, черт побери, подвох? Да, поверь мне: я в этом профи — на старт поставлена катапульта.
Я зайду просто выпить кофе — и влюблюсь до потери пульса.
Только так, чтобы поэтично: как в мелодиях «а-ля фрАнс». Чтобы строилась моя личность, как изысканный декаданс, чтобы все черно-белой рябью затянуло на пару дней, чтобы сцена казалась явью, чтобы кровь понеслась быстрей, чтоб ходить осознанно по краям и беззаветно играть с огнем. Чтоб она, веселия не тая, в душу целилась мне лучом. Чтобы, если коснуться, горит в груди, нежностью тотальною облачив, и твердить себе глухо «пора, иди», а потом до зари строчить. Чтобы осенью хмурой, как никогда, жить и чувствовать, что живой. Чтоб по венам бегала не вода, а действительно моя кровь. Чтоб светиться, как лампочка в 1000 ватт, когда мысли летят наверх, чтоб дыханье переводить едва, если чудится, что навек. Чтобы как в Серебряном веке страсть — извлеченная из глубин. Чтобы жадно и робко пытаться красть жесты, отданные другим. Чтобы вся на изломе — ресниц и рук, стрункой тоненькою звеня. Чтоб касание легкое, как испуг, обжигало игрой меня.
Чтобы дверь открылась — она явилась на пороге, красивая, как никогда. И чтоб сердце на максимуме забилось, как электричество в проводах. Чтоб, зевая тигром при лунном свете, при котором дремлет пока гроза, я бы чуяла костным, как смотрят эти незабудковые глаза.
