(Антуан де Сент-Экзюпери)
Садовник повторяет, что это не страшно. Главное успокоиться и думать о приятном. Я спокойна. Каждый день мажусь антисимбиотиком, соблюдаю теневой режим и хожу на удаление. Когда впервые появились странные бугорки на лопатках, бабушка сказала, что это, вероятно, возрастное. Но она ошибалась. Теперь только горько вздыхает, отчего радужно затуманивается изнутри шлем защитного костюма. Я, несмотря на лечение, все меньше разговариваю, а бумагу и карандаши здесь не разрешают.
Эпидемия началась внезапно. Наверное, занесли заразу с какой-нибудь дикой планеты. У нас-то давно уже все обустроено. Нет никаких посторонних белковых молекул – ни в городах, ни в зонах отдыха. За этим следят.
Где я могла заразиться? Садовник говорит - зерна, бывает, находятся в теле человека очень долго. Может все началось в детстве? Помню утро. Еще не совсем просохшую после дезинфекции детскую площадку, где набирало силу бесноватое летнее солнце, и прямо возле своего лица - немытый кулачок и хитрую улыбку конопатого мальчишки. Кулачок разжался – с ладошки взлетела и растворилась в розовом небе красная букашка с точечками на крылышках. Садовник говорит - иногда семена переносят насекомые…
А может позже… Однажды зимой в ярко освещенной гостиной, пахнущей хвойным ароматизатором, из красивой банки выпустили на блюдо облитые сиропом желтые абрикосы. Я долго потом держала во рту шершавую косточку, не желая отпускать странный горьковатый привкус. Все трогала ее языком. Садовник говорит, что на косточках бывают зловредные споры.
А еще была гусеница. Гусеница, ползущая по подоконнику. Смешная, светло-зеленая, с мягкой темной щетинкой, непонятно откуда взявшаяся здесь. Наверное, ей стало скучно жить в чьей-то вазе с пластиковыми фруктами, и она отправилась путешествовать. Я нарисовала ее - в шляпе, темных очках и с чемоданом в лапке. Бабушка долго разглядывала рисунок, потом, думая, что я не смотрю, сожгла в утилизаторе. Звонила кому-то: «…да-да, гусеницу… профилактика… наверно, на ранней стадии можно… главное - покой, я знаю…»
Сегодня я видела странный сон… Никто не позвал меня на удаление. Я вышла в темный пустой коридор, долго шла к высокой стеклянной двери, в которую солнце приглашающе просовывало мохнатую лапу. Во сне у меня стали чесаться лопатки... я нащупала на спине мягкие, но довольно длинные отростки. Они шевелились, щекотали спину, вытягивались к свету. Потянув тяжелую дверь, я вышла в сад. Море солнечных красок нахлынуло на меня. Волна новых, но чем-то знакомых ароматов.
Я вспомнила подсобное помещение в подвале нашего дома, где хранили до переработки ненужные вещи. Там, в самом уголке, под контейнером с треснувшим боком, лежала моя тайна. Пестрые журналы, еще пахнущие чем-то живым, шоколадно-коричным. Я забиралась туда, когда никто не видел, открывала их - и тогда все в обитом алюминием помещении становилось красочным, тепло разгоралось, мерцало каждой заклепкой, как цветные пузатые стекляшки в момент рассвета, забытые рассеянным малышом на гладко-скучном бетоне двора.
В журналах были пейзажи. Непривычно-яркие, с настоящими растениями. Я жадно впитывала каждый оттенок этого неизвестного мира, ласкала глазами жилки на листьях, и это было прекрасней любой сказки, которую рассказывала бабушка. Сказки о далеком прошлом, когда люди носили разноцветную одежду, и купались в непересохших еще водоемах.
...И все же сад был не совсем садом. Я разглядела девочку, сидящую у воды. Ее загорелые руки, переходящие в две длинные лианы с большими желтыми цветами, были опущены в воду. Рядом кусты подставляли солнцу цветущие ветки… Не ветки – пальцы. Цветущие тонкие человеческие пальцы. Из длинных стеблей плюща, растущего, как прическа, на голове сидящей у стены женщины, высовывала мордочку изумрудная ящерка. Сквозь заросли азалий просвечивали голые детские ручки и ножки. Ветка-шея с большим оранжевым плодом наклонялась почти к самой траве. Самой настоящей траве.. Но если приглядеться - тут повсюду были люди. Люди-цветы. Люди-растения. Замершие в странных позах. Ловящие телом лучи. Неподвижные молчаливые люди.
Солнце перекатывалось с боку на бок, как пухлый младенец в кроватке, как приторный леденец за щекой. Возилось, расплескивало свет. А в саду было тенисто и тихо. Сказочно-шуршаще-свиристяще-тихо. Множество глаз из-под зеленых, красных, желтых, белых век-лепестков смотрело на меня и сквозь меня, смотрело с веселым любопытством. И я поняла, что вернулась домой.
Между прутьями высокого кованого забора застрял белый лоскуток. Туда потянулись мои длинные побеги. Я подошла ближе, это был рисунок - гусеница в шляпе, очках и с чемоданом в лапке.
Пожалуй, не буду ничего говорить Садовнику…