- Нет, он сегодня варит варенье, - произнесла Анна Австрийская. Она до сих пор не могла привыкнуть к странным увлечениям мужа. Ладно бы простолюдин какой-нибудь… Но венценосная особа, исполняющая обязанности садовника или повара, не может не вызывать хотя бы недоумения.
Алые губки королевы изобразили подобие улыбки. Злость на Людовика, совсем не уделяющего внимания молодой и страстной супруге, еще владела ей, но мысль о белом колпаке на голове мужа улучшила настроение. Поправив кружевной воротник и приладив на платье брошь точно между пышных грудей, Анна поднялась и подошла к зеркалу. С трудом уложенные утром волосы немного растрепались, со щек сошла пудра; королева наложила новый слой, ибо ненавидела свою светлую кожу. Макияж красиво оттенял ярко-голубые глаза, в которые так любил заглядывать Людовик в первые месяцы их супружеской жизни. После свадьбы он буквально сдувал пылинки с самой красивой принцессы Европы. Молодожен и сам был хорош собой: тонкое, чуть удлиненное лицо с полоской ухоженных усов, васильковые глаза со смешинкой и полные чувственные губы – разве мог такой мужчина не нравиться девушкам. Может только… мягкий подбородок казался чужим на лице короля. Когда же монарх садился к клавесину и пел написанные им куртуазные песни, сердце девушки таяло от счастья. Кажется, что и не было этого никогда. Молодая королева часто задумывалась о перемене, произошедшей с супругом с тех пор.
Поначалу время в Лувре пролетело для Анны незаметно. Сменив затянутый в тугой корсет чопорности и ханжества Мадрид на бесшабашный и мотовской Париж, она кинулась в омут увеселений и наслаждений, которых была лишена в Испании. Как давно это было…
Последний взгляд в зеркало в изумрудном наряде – венецианский подарок королеве-матери – сегодня оно благосклонно к молодой королеве. Она подошла к Мари, стоявшей у окна, и некоторое время подруги наблюдали за величественными водами Сены, рыночными тележками, усеявшими набережную, и казавшейся ненужной суетой парижан обычным столичным утром.
- Милая Мари, неужели я так постарела и подурнела со дня свадьбы? Может быть моя кожа сморщилась, лицо усеяно морщинами, а глаза поблекли? А может я стала толстой, как парижская прачка? Мои отношения с мужем ограничиваются лишь совместной трапезой и редкими прогулками. Он давно уже не приходит ко мне в спальню, а мне так одиноко в постели... – нижняя губа, и без того оттопыренная, как у многих испанских инфант, опустилась: королева была готова расплакаться.
- Ваше Величество, - расчувствовалась госпожа де Шеврез, – мне так жаль вас. Нельзя губить молодость преданностью одному человеку, будь он даже король. Тем более, что Людовик ищет уединения и предпочитает красавице-жене компанию Ришелье, лютни, кабачков и молодых соколь... - здесь Мари запнулась, увидев растерянность королевы, и поняла, что сказала лишнее. - Анна, вы красивая и эффектная женщина; любой мужчина будет рад принести такой даме всего себя. Сколько достойных кавалеров отдадут состояние... да, что там состояние – самую жизнь, лишь за мимолетный взгляд этих завораживающих глаз, за прикосновение к нежной и бархатистой коже, за возможность вдохнуть незабываемый запах, исходящий от волнующего тела...
Мари увлеклась, как это часто с ней бывало, когда приходило вдохновение. И если при первых словах подруги королева зарделась и потупила глаза, то в конце Анне Австрийской пришлось постучать веером по руке льстицы.
Вошла служанка и доложила о просьбе кардинала пожелать Ее Величеству доброго дня. Анна взглянула на подругу. Та просяще посмотрела на королеву.
- Передайте монсеньору, что я неважно себя чувствую и встречусь с ним позже.
С недавних пор Мари де Шеврез стала испытывать неприязнь к кардиналу. Умевшая разложить по местам свои чувства, она четко знала, почему так не любит Ришелье – из-за увлечения монсеньора королевой, которую Мари обожала и полного безразличия к ней самой. Расположение Анны госпожа де Шеврез не собиралась делить ни с кем. Каждый раз наблюдая за горящими глазами кардинала в присутствии Ее Величества, она испытывала жгучую ревность, поэтому никогда не упускала возможность поиздеваться и всячески унизить его преосвященство, оставаясь наедине с королевой.
Анна взглянула в синие миндалины глаз подруги и поняла: та замыслила что-то. Мари-Эме была немного старше королевы, но гораздо опытнее в вопросах дворцовой жизни. Недаром ее величали "королевой тайных интриг". Маленький рост госпожи де Шеврез с лихвой искупался восхитительным телом и природным шармом. Ее вкусу в одежде не было равных, а модная прическа всегда представляла в нужном свете неожиданную огненность волос.
- Пойдемте-ка к Гастону! – в нежный, теплый голос Мари добавилась насмешливость. – У меня мелькнула одна мыслишка. Неплохо, если брат короля будет с нами.
Женщины взялись за руки и громко смеясь выбежали из комнаты.
***
Людовик Тринадцатый рассеянно слушал кардинала, который представлял новый проект по налогам. Вчера, проезжая через предместья Парижа, он услышал, как какой-то пьяница, увидев карету с лилиями, выкрикнул гулявшее в последнее время по столице выражение: "Какой отменный вышел бы слуга из этого негодного монарха!" Злости на бродягу не было: Его Величество, не чуждый искусствам, по достоинству оценил тонкий юмор куплета. "Почему я не имею права на собственные увлечения? Кто, если не король, может делать все, что пожелает. Неужели петь и музицировать, сочинять стихи и самому выращивать овощи – удел моих приближенных и слуг, а я должен лишь решать государственные проблемы, казнить, воевать... В конце концов и для этого существуют полководцы, военные, Ришелье, наконец..."
- ... таким образом, Ваше Величество, мы добавим в казну около полумиллиона экю.
Кардинал поклонился и опустился на кушетку. Он видел, что король почти не слушал и из всего доклада понял только сумму. Собственно, Ришелье на это и рассчитывал: чем меньше Людовик вмешивается в проводимую им политику, тем легче управлять страной.
Арман дю Плесси любил Францию. Любое свое действие или поступок, кардинал всегда мог обосновать интересами нации. Как и всякого одаренного политика, знающего, где нужно нажать и когда отпустить, его ненавидели и простолюдины, и знать. Он совсем недавно вернулся ко двору с королевой-матерью, но уже имел на короля огромное влияние. Многие недоумевали, почему, еще недавно опальный, Ришелье так стремительно взлетел на вершину власти. Его высокопреосвященство только улыбался.
Дверь в кабинет открылась, и вошла Анна. Уверившись, что она не отвлекает супруга от важных государственных дел, королева прошла к кушетке и грациозно присела.
- Ваше Величество, - обратилась она к мужу, - неужели вы никогда не отдыхаете от государственных забот? Так ведь недолго и заболеть.
- Сударыня, мне странно слышать такие слова от дочери короля. Кому, как не вам, знать об ответственности монарха перед народом. Слава всевышнему, что у меня есть такой министр, - Людовик нежно посмотрел на кардинала. – Он позволяет мне заниматься любимыми вещами, принимая на себя заботу о государстве.
Король поднялся. Рассеянно глянув на собеседников и не сказав ни слова, он вышел. Анна обреченно кивнула головой – она уже привыкла к подобным выходкам супруга. Ришелье повернулся к королеве. Эта женщина сводила его с ума. Он думал об Анне столь же часто, сколь часто думал о судьбах Франции. Она была предметом вожделения сановника, забывавшего об обете безбрачия, находясь рядом с женой своего монарха. Впрочем, подобные чувства кардинал уже испытывал и в спальне Марии Медичи, и в собственной постели – с недавних пор он приютил у себя юную племянницу Мари д`Эгийон. "Ты можешь смотреть презрительно, смеяться надо мной, позволять глупые выходки", - мысленно обратился Ришелье к королеве, - "но я овладею тобой, как последней шлюхой в самом грязном притоне Парижа."
Не вставая, Анна повернулась к его преосвященству. Если бы не Мари - этой встрече не бывать. Госпожа де Шеврез и Гастон Орлеанский, с которым верная подруга поделилась своим замыслом, с жаром убеждали королеву согласиться на розыгрыш. Они говорили, что эта шутка невинна, как младенец, и что кардинал только посмеется вместе с ними. Вздохнув, Анна послала кардиналу ослепительную улыбку.
- Могу ли я просить вас, дорогой Арман, об одной любезности?
- Всегда к услугам Вашего Величества, - поклонился Ришелье, пожирая женщину глазами.
- Вам хорошо известна набожность моего отца. В детстве мы с ним вели частые беседы о Господе нашем, о достатке церквей, призванных принимать в свое лоно страждущих и несчастных; не чужды нам были и теософские темы. Долгие зимние вечера проходили разговорах и чтении Библии. С тех пор прошло много времени, и сейчас я почувствовала необходимость в таких беседах.
Кардинал задумался. Эта просьба была странной, учитывая веселую, беззаботную жизнь королевы, не пропускающей ни одного бала, ни одного застолья. Первым порывом Ришелье было отказаться, но он не мог сказать "нет" этой женщине. К тому же, не его ли прямая обязанность возвращать заблудшие души всевышнему?
- Дочь моя, - руки его преосвященства вспотели от близости Анны, - я постараюсь стать вашим собеседником, хотя всем известно, что такого знатока теологии, как Филипп Третий найти трудно.
- Благодарю, сударь. Не могли бы начать сейчас?
- Отчего бы и нет?
- Тогда прошу вас перейти в мои покои – там нам никто не помешает, - напрасно кардинал искал скрытый намек в словах королевы. - Я неуютно чувствую себя в кабинете мужа.
- Я готов пройти за вами, - с поклоном поднялся Ришелье.
Пропустив женщину вперед, он подобрал полы красной мантии и небольшими шажками двинулся следом. Коридоры Лувра были пусты: в этот жаркий день большая часть придворных находилась в своих комнатах. Шли они не то, чтобы крадучись, но под влиянием боязни быть застигнутыми вместе. «Правильно ли я поступаю?» - думала королева. Ей было немного не по себе от того, что они задумали, но Анна успокаивалась мыслью, что не она зачинщица.
Мужчина, шедший за ней, глядел на упругие округлости Ее Величества и думал: как решиться овладеть королевой? «Все эти прощелыги-придворные могут позволить себе интриги, но что делать ему, человеку с высшим духовным саном? Одно дело Медичи – она сама затащила юного Армана в постель, да еще и продвигала своего любовника вверх, как могла. Анна Австрийская была, по меньшей мере, равнодушна к кардиналу и нужна большая осторожность и чутье в выборе подходящего момента. Боже, как же мне хочется сжать ее в своих объятиях, подарить ей наслаждение, которого достойна только королева и целовать… целовать… целовать…» Но, кроме страстного желания, Ришелье уже долгое время не покидала мысль, как лава в кратере, поднимающаяся все выше и выше – он хотел дать наследника Франции. «Если уж Людовик не может этого сделать, - размышлял кардинал, - что ж, под рукой всегда есть верный министр». Он пришел в хорошее расположение духа и легонько хихикнул. Эхо донесло этот смешок до слуха королевы, и та обернулась. Ришелье смутился и согнулся в легком поклоне. Анна пожала плечами и вошла в комнату. Узнай она, о чем думает ее спутник, коридоры Лувра услышали бы более громкий смех – Анна была очень высокого мнения об уме и красноречии Армана дю Плесси, но мужская мощь его преосвященства не привлекала ее.
Кардинал нечасто бывал в покоях королевы. Но, в те редкие моменты, когда находился в апартаментах Анны Австрийской, он наслаждался пурпурной обивкой великолепного мебельного гарнитура и алыми бархатными занавесями, которыми было завешено королевское ложе. Обилие фламандских гобеленов и прекрасная роспись потолка, дарили посетителю чувство умиротворения и эстетическую негу. Повинуясь жесту, Ришелье опустился в кресло, отделанное слоновой костью. Воцарилось неловкое молчание. Тогда кардинал достал небольшую библию, инкрустированную серебром – подарок отца – и спросил, на какую тему угодно говорить ее величеству.
- О супружеском долге, если вы не возражаете.
- Брачный союз, - начал его преосвященство, - дан человеку Богом для блага, но изуродован грехом. Поэтому человек высокой нравственности должен возвратить брачные отношения к первозданной чистоте и красоте...
Ришелье, обычно осторожный и мнительный, в присутствии королевы терял голову. Вот и сейчас, увлекшись разъяснениями начатой главы Ветхого завета, он не заметил движение занавесок. Это заметила Анна. Улучив момент, она остановила кардинала.
- Спасибо, монсеньор, мне стало значительно лучше. Вы великолепно знаете Библию.
- Дочь моя, обращайтесь ко мне в любое время... – он хотел добавить дня и ночи, но решил, что это прозвучит пошло. – Могу ли я сделать для вас что-нибудь еще?
- Право, я не смею просить вас, монсеньор, еще об одной любезности, - потупила глаза Анна. – Я, верно, отрываю главного министра страны от важных государственных дел? Нет, нет...
- Вы можете приказывать смиренному слуге все, что заблагорассудится, - с этими словами кардинал встал и сделал несколько шагов по комнате.
- Муж говорил, что вы привезли ко двору новый испанский танец.
- Король так любезен. Действительно, меня научили нехитрым движениям мои кастильские друзья.
- Как это здорово, что кто-то при дворе умеет танцевать сарабанду. Кроме вашего преосвященства никто не сможет дать мне ощущение родины, здесь в Лувре. Прошу, господин Ришелье, станцуйте! – Анна заломила руки, всем своим видом показывая, как сильно она хочет этого.
Кардинал не ожидал такого поворота событий. У него промелькнула мысль, что просьба дамы подозрительна, но чувства заглушали разум. Все еще надеясь уклониться, он сказал:
- Мадам, я не могу сделать этого в кардинальской мантии.
- Конечно же, монсеньор. Когда я уезжала из Испании, то, именно для такого случая, привезла мужской костюм для танцев. Прошу вас! – королева достала из платяного шкафа зеленый камзол и патналоны с колокольчиками. Следом она протянула высокопоставленному танцору кастаньеты. Чуть сгорбившись от безысходности, Ришелье прошел в соседнюю комнату, и вскоре вышел, неловко поправляя наряд.
Напевая одними губами какую-то мелодию, он начал медленное движение по кругу. Анна, едва сдерживающая смех от нелепости ситуации, не могла не признать, что его преосвященство – отменный танцор. Он грациозно скользил по полу, поддерживая ритм негромким постукиванием кастаньет. Было удивительно видеть, как ноги и руки, совершая разные по частоте движения, создавали единый ансамбль танца. Вот пластинки-раковины задвигались быстрее; в их сложном перестуке королеве слышались давно забытые напевы родины. Движения тела приобрели волнистость. Па стали сексуальными, неприличными. Участился темп; кардинал танцевал все более зажигательно...
И вдруг до Ришелье донесся чей-то смех. Он взглянул на Анну, но та была серьезна, находясь еще во власти танца. Подскочить к окну и отдернуть занавеску - было делом нескольких секунд. За ней обнаружилась смеющаяся пара – Гастон Орлеанский и Мари де Шеврез. Его преосвященство отступил на шаг, все еще не веря в подлость, совершенную боготворимой им женщиной. Несколько долгих секунд кардинала била дрожь, но затем он прошел в соседнюю комнату, взял свою одежду и, поклонившись королеве, вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Анна посмотрела вслед его просвященству и поняла, что приобрела врага на всю жизнь – могущественного и опасного врага.
***
Весь вечер и утро следующего дня кардинал не выходил из своего кабинета. Он даже отказался говорить с королем, сославшись на недомогание. Ришелье удалось лишь немного забыться в кресле под утро, но с первыми лучами солнца, он вновь принялся вымеривать комнату шагами. Ярость прошла, но избавиться от гнетущего чувства унижения было тяжелее. "Глупец! – корил себя кардинал. – Как мог ты согласиться на подобное сумасшествие? Где был твой разум, твоя холодная расчетливость, которой ты так гордишься? Но, королева... Она зашла слишком далеко, чтобы не бояться моей мести. Да и что ты ожидал от женщины, находящейся под влиянием этой сучки де Шеврез, с ног до головы пропитанной ядом интриг?"
Боль и злоба понемногу прошли. Словно перевернув страницу, Ришелье начал думать о том, как он отомстит этой женщине! План действий сам собой складывался в голове кардинала, и уже через час его преосвященство просил аудиенции у короля.
- Дорогой Ришелье, - протянул руки навстречу Людовик, - как могла моя жена позволить себе такое неуважение к вашему сану и моему расположению к величайшему уму Франции?
Король всем своим видом выказывал расположение оскорбленному министру. Он обнял его за плечи и усадил в кресло у стола, за которым что-то писал до прихода его просвященства; затем сел напротив.
- Досадно, что слухи в Лувре распространяются так быстро, – сказал Людовик. – С другой стороны, как мы могли бы узнавать о всех новостях?
Показалось, или в этих словах действительно послышалось злорадство? Ришелье отогнал ненужные сейчас мысли.
- Сир, не будьте строги к Ее Величеству. Уверен, что она была лишь частью злого умысла госпожи де Шеврез. Не имеет значения, что меня оскорбили. Расположение Вашего Величества, возможность служить Франции – это главное для меня.
- Вы знаете, мой друг, я все больше ненавижу женщин, - король поднялся из-за стола и присел на его краешек, почти касаясь кардинала. – То ли дело мужчины. На них всегда можно положиться. Я до конца своих дней буду благодарен матушке за то, что привезла вас в Париж. Она высокого мнения о вашем уме и таланте политика, но даже она недооценивает услуги, которые оказывает Франции и ее королю кардинал Ришелье.
Неожиданно, а впрочем его преосвященство предвидел такую возможность, король взял руку собеседника в свои. Прикосновение было настолько нежным, что кардиналу стало не по себе. Он подумал, что при других обстоятельствах мог бы ответить взаимностью, и эта мысль смутила его. Однако, не за этим ли он пришел? Ришелье с готовностью посмотрел в глаза короля и увидел все, что ему было нужно. Людовик почувствовал взаимность монсеньора и потянул его на себя. Их лица сблизились.
- Ваше Величество, - изображая сожаление, сказал кардинал, - скопилось несколько неотложных дел, требующих моего решения. Прошу вас перенести наш столь приятный разговор на вечер.
Весь вид Людовика выражал нетерпение, но он понимал: нужно дать Ришелье немного времени свыкнуться с новым для себя положением любовника короля.
- Я жду вас в девять, - отрезал он, жестом отпуская его преосвященство.
Поклонившись, кардинал вышел. За дверью он облегченно вздохнул и позволил себе улыбнуться. По дороге в свои апартаменты Ришелье зашел засвидетельствовать почтение королеве-матери.
***
Около восьми вечера королева получила записку от Мари. Та и раньше писала Ее Величеству короткие послания, поэтому, когда служанка передала госпоже надушенный клочок бумаги, Анна Австрийская нисколько не удивилась. Знакомый запах жасмина, столь любимый госпожой де Шеврез, приятно щекотал ноздри. И все же, развернув письмо, королева почувствовала недоумение.
"Дорогая Ана! Срочные дела призвали меня в дорогу. Мне очень жаль, что я не успела забежать хоть на минутку и обнять мою королеву. А мне нужно сказать вам нечто очень важное. Передаю эту записку с доверенным человеком, полагаясь также и на честность мадам дю Фаржи.
Все же умолчу здесь, как именно я узнала то, что спешу вам сообщить – лучше рассказать при встрече. Знаю, просьба моя необычна, но я не стала бы сообщать Ее Величеству сведения от непроверенных людей. Мне стало известно, что у короля назначена встреча приватного характера в его апартаментах сегодня в девять вечера. Кто будет гостем Его Величества мне неизвестно, но человек, сообщивший мне о встрече, предан своей королеве, и обещал устроить так, чтобы дверь со стороны ваших покоев осталась открытой. Какая досада, что я не смогу быть там, чтобы засвидетельствовать неверность (а в этом я не сомневаюсь) короля прекраснейшей из королев. Умоляю, Ана, отбросьте сомнения – вы должны знать правду."
Королева отпустила мадам дю Фаржи, сказав, что ей больше ничего не нужно. Затем она задумалась над письмом. О лояльности Мари Людовику говорить не приходилось, но, даже при таких обстоятельствах, предложить королеве застать мужа с любовницей было вопиющей бестактностью. И не знай Анна о порядочности подруги по отношению к ней, то просто порвала бы опасный клочок бумаги. Но и игнорировать полученные сведения она не собиралась. Как же быть? Взять с собой слуг под предлогом некоей опасности, грозящей королю или пробраться незамеченной под покровом полумрака, царящего вечером в Лувре? Хочет ли она вообще что-нибудь предпринимать? Может лучше оставаться в неведении?
Времени на раздумья было немного. Когда часы показали четверть десятого, испанская кровь взяла верх над мыслями - королева направилась в покои супруга. Надавив руками на дверь – несмотря на видимую массивность, та открывалась легко – Анна вошла в спальню Людовика. Горевшая в отдалении одинокая свеча не позволяла рассмотреть ложе короля, но оттуда явственно доносились звуки поцелуев и неразборчивый шепот. Значит - это правда, и муж ей изменяет! Первым порывом Анны было убежать, но она обязана узнать имя женщины, на которую ее променяли. Она начала пробираться ближе к кровати и нечаянно задела кресло, чиркнувшее по полу. Сразу все стихло. Анна услышала отдергивающийся полог и в неверном мерцании свечи увидела полураздетого короля.
- Кто здесь? - грозно выкрикнул Людовик.
Он встал с кровати и сделал шаг по направлению к креслу. Анна тоже продвинулась вперед и гордо сказала:
- Та, которой по праву положено быть здесь!
От неожиданности Людовик замер. Анна, забыв обо всем, подошла к ложу и отдернула занавеску. Несколько секунд она вглядывалась в темноту, но затем обнаженная фигура, лежавшая на кровати, потянулась за одеялом, чтобы прикрыться. И тут королева отчетливо различила... завитые усы и тонкую бородку кардинала. Словно выброшенная на берег рыба, Анна широко раскрыла рот, пытаясь сделать вдох. Затем, не слыша окриков короля, приказывающих вернуться, она выбежала из комнаты и помчалась к себе. Едва коснувшись постели, королева провалилась в беспамятство...
***
Несколько дней Анна не выходила из своих покоев и никого не принимала. Даже госпоже де Шеврез и ее врачу было отказано в аудиенции. Королева почти ничего не ела и отсылала назад все, принесенное из кухни.
И вот, настал день свадьбы принцессы Генриетты с королем Карлом. Анна не могла пропустить бал по случаю этих торжеств. И она решила больше не мучаться. Хватит держать себя в заточении. Ей захотелось к людям, захотелось веселиться и забыть весь тот кошмар, который недавно пережила.
Король не приходил с визитом, да это было ни к чему. Людовик знал, что Анна будет молчать о случившемся.
Королева вздохнула. "В последний раз!" - сказала она себе и приказала позвать мадам де Шеврез, чтобы помочь ей одеться. Когда та вошла, королева предупредила:
- Сегодня мы не говорим ни о чем, кроме бала. Ты меня понимаешь?
Мари согласно кивнула и подошла к шкафу. Они выбрали светло-голубое платье, которое выгодно подчеркивало светлую кожу королевы. Лиф был богато украшен кружевами, чтобы прикрыть полную грудь, и сапфирами. На шее красовалось ожерелье из таких же камней, которые Анна привезла с собой из Испании.
Появление похудевшей, а оттого еще более прекрасной королевы на балу не осталось незамеченным. Полный вожделения взгляд кардинала, широко раскрытые зрачки Людовика, будто впервые увидевшего свою жену, завистливые физиономии придворных дам – все говорило о том, что Анна достойна восхищения. Но среди собравшихся в зале одно лицо было новым - высокий красавец, одетый в атласный колет с жемчужинами вместо пуговиц, с черными волосами и бездонной пропастью глаз, небольшой остроконечной бородкой и странной жемчужной серьгой. Анна повернулась к Мари, чтобы справиться об этом мужчине, но не успела получить ответ. Незнакомец подошел, поклонился и представился:
- Ваше Величество, мое имя Джордж Вильерс, герцог Бекингем.