Ты курить бросала, летя к вокзалу, ты стояла в общем-то в центре зала, но поверь: неважно, что ты сказала: Отче тебя простит.
Ты с ума сходила, а все смотрели, но смирись наконец уже, в самом деле! Ты могла бы быть рождена в апреле — в центре весны, но плохой синдром: ты же рождена посредине лета, потому и воешь плохим поэтом и должна платить как-никак за это раскаленным своим нутром.
Где таких берут? Это нонсенс просто! Ведь пора уже стать тебе зрелой, взрослой и шагнуть с извечного перекрестка в вертикаль неземной души.
Тот, кто читает тебя, к несчастью, перестает доверяться счастью, сердце и печень дробит на части, так что лучше уж не пиши.
Это глупо — писать о тоске, о боли, о святой, но мучительной все ж неволе, ибо от строк и от бандеролей они не станут слабей никак. Лучше пробовать как-то уже лечиться: не вспоминать о родных ключицах и перестать бесконечно биться о бесчувственный свой косяк. Все, давно пора бы уже, малышка, закрывать эту райскую горе-книжку: ты и так привязалась, похоже, слишком — все не можешь никак забыть. Все кидает из крайности в крайность, значит равнодушия нет — небо снова плачет. Зря искала спасения в этих мачо: все равно остается нить.
Небо обещало мне рай-оазис, строя стойкий вроде бы кубок-базис, а я бешено отстирываю от грязи свои крылья и все белье.
Я кричу, хриплю и пытаюсь верно, и, пока сдают уже к черту нервы, голос свыше пророчит моим маневрам: успокойся, my darling. Видимо, не твое.
Так молчи! Молчи за столом, за ужином, за обедом. В сердце плетется кружево. Твои близкие просто умрут от ужаса, если все до конца поймут. И пожалуйста, хватит экранизировать сцены счастья на жизни. Немая, сирая, ты умрешь ведь сразу, как оперировать врачи память твою начнут.
Понадейся на осень: она с листвою заберет все, что связано с той любовью, и оставит только немного боли на шатающемся столе. Может быть, зима притупит искусство, льдом покроет части, где очень пусто, и прольется снегом на эти чувства где-нибудь в феврале.
Ну, а если нет, ты сама виновна: ты не можешь дышать совершенно ровно — гордая птица большая словно, вот поэтому черта с два! Раз не хочешь бороться теперь, сдавайся, вытанцовывай в пламени ада сальсу, переламывай все свои ребра, пальцы… Все равно ты уже мертва.
И тверди себе то, что ты очень сильная. Может, станет легче немного. Инеем твое тело покроют, и тьма могильная не покажется очень злой. Воскресали же люди и после взятия. Воскрешение следует за распятием, значит шей себе белое чудо-платье, пока держит тебя конвой. А потом ты вернешься на небо светлое, снова ангелом станешь прекрасным, ветрами унесет все отчаяние незаметно — ты забудешь озноб и страх. Все изменится: снова поверишь в лучшее, снова будешь от боли спасать попутчиков, даже станешь, возможно, великим мучеником.
Но пока что ты просто прах.
