Этой зимой Сашку совершенно ничего не писалось. Ни абзаца, ни строчки, ни даже захудалого словца он так и не выдавил из своей сонливой творческой души. Такое случается не только с начинающими писателями: хандра наваливается и на классиков. Ну, не пишется – хоть плачь, и ничего не сделаешь, ничем себе не поможешь, пока не отлипнет от твоего таланта эта творческая пустота и не уйдёт донимать другого гения.
И никакой нет разницы, пишешь ли ты гусиным пером, тюкаешь клавишами печатной машинки или упрямо глядишь в монитор компьютера: всё равно результата – ноль. Слизала корова языком все путёвые мысли, а непутёвые к делу не пришьёшь.
А за окном уже замаячила весна. Вот-вот грянет в полную силу: и солнцем, и зеленью, и птичьими трелями. Когда и писать-то, как не сейчас... Но – не пишется... Обидно... Обидно не чувствовать в душе своей отклика на назревающий праздник жизни. До чего же обидно, господи!
Плюнул Сашок слюной на своё неудачное творчество и сбежал из дома в жизнь, на улицу то есть, набираться чужих эмоций, раз свои слабину дают. От свежего воздуха пьяно закружилась голова, да солнцем брызнуло в глаза, да спелая сосулька с карниза под ноги – шмяк! Весна – вот она, почти на пороге уже, у самого дома топчется: всё норовит зиму отогнать. Не спеши, дорогая, не время тебе ещё. Но за попытку – душевное наше «спасибо». Забыл Сашок о писательских невзгодах, смотрит, глазами хлопает.
И тот, вроде бы, город вокруг, что и раньше, и, вроде бы, не совсем уже тот. Что-то новое, невидимое и неуловимое, наложило свой отпечаток и на старую берёзу во дворе, и на садовую, в облезлой краске, скамейку, и на прошлогоднюю жухлую траву, что торчит на проталинах, и нет-нет, да и бликнет свежей зеленью молодой нетерпеливой поросли. Даже почки деревьев, не набухшие ещё, всё равно освежили день своим ароматом – ох, и близка уже весна. Сколько ждать её прихода – день, два, три? Вряд ли больше.
Парочка молодёжная в ожидании весны разомлела вся: пуговки и змейки только там не расстёгнуты, где быть спаданию одежд или очень сильному нарушению приличий. Стоят, целуются под берёзой, обшаривая руками округлости друг друга, и дела им нет ни до любопытного Сашка, за всю зиму двух слов не родившего, ни до толстых зимних материй, преграждающих путь горячим ладоням. А жар весенний от тел у них такой, что Сашок на расстоянии потом покрылся и в смущении, с румянцем на пухлых щеках, двинулся дальше: чужое смотреть и радоваться.
Цветёт улица людскими улыбками, и грязный подтаявший снег совсем не помеха этому. Наоборот, от него, от снега, только ярче и светлей улыбки на лицах прохожих: вот-вот запоёт кто-нибудь один, и все подхватят – никто не смолчит. Да что там люди! Взгляните на пару голубей, затеявших долгий разговор под ногами Сашка, кружась в ежегодном весеннем танце. Кто сказал, что ещё не сезон? Сезон, обязательно – сезон, если весна уже добралась до самого сердца.
– Гурр-гурр-гурр, – говорит голубь голубке, предлагая дружить организмами, – гурр-гурр-гурр...
Хвост веером, крыльями по земле метёт. Грудь колесом выпятил, и зоб от любовной песни ходуном ходит:
– Гурр-гурр-гурр, гурр-гурр-гурр...
Голубка, не будь дурой, кокетничает вовсю, усиленно не замечая ухаживаний, но и в сторону не отходит. А в паузах, когда вдохновенный самец умолкает, делая глубокий вдох, она нервно поглядывает на него – не раздумал ли, милый? Нет? Тогда, как не видела тебя, так и не вижу, мети, мети вокруг меня пол, чище мети.
И он метёт – куда же бедняге деваться? Хочешь, как приличный, жить в семье со всеми удовольствиями – трудись, старайся. День на цыпочках протанцуешь – себе на всю жизнь работу найдёшь. Тут тебе и детей растить, каждый год – по сколько получится, и непрерывное строительство гнезда, да и прочие мужские обязанности по мере надобности. Весна, она ленивых не любит, всякому дело найдёт, всякого к паре пристроит.
Не стал мешать голубям Сашок, обошёл осторожненько – не спугнуть бы, не потревожить – и дальше в путь, в дорогу до самого горизонта, искать утраченное вдохновение, тему для рассказа искать. Ау, тема, где ты? Не видать пока ещё, да и не слыхивать.
Мойщики окон в ярких спецовках надраивают витрины огромного магазина, и следом за ними остаётся неистовый блеск стекла, словно зажглось, загорелось второе солнце среди пёстрых упаковок там, за стеклом. Загорелось, и сразу же поступило в продажу: бери каждый, сколько с собой унесёшь: и себе домой, и друзьям, и соседям – по солнечному лучику, по блику, по маленькой искорке. Весна необычайно щедра на простые радости, и не так они просты, её радости, как это кажется на первый взгляд.
Чего, казалось бы, проще – светит солнце... Так оно же каждый день светит! Нет такого дня, чтобы не светило. Оно – обычно, оно – всегда есть, пусть и не видим мы его за тучами или в ночной темноте. Оно настолько обычно, что не замечаем мы его, не уделяем ему должного внимания, ну, почти не уделяем. Но только не сегодня! Тот же самый, вроде бы, солнечный свет, столь же нетерпимый для глаза – слепит. Тот, да – не тот.
Отчего сейчас от него, от солнечного света, щемит у Сашка в груди, и нарастает всё, нарастает радостная тревога ожидания? Чему сейчас – быть? Чему необычному сейчас – случиться? Нет, солнечный свет, похоже, вдруг стал ярче, чище, что ли, будто мойщики окон, раньше чем за витрину браться, хорошо потрудились над ликом светила, и оно, умытое, весело смотрит с неба, одаряя любовью и нежностью, навевая весеннее настроение, пусть и зима ещё на дворе.
Идёт Сашок дальше, как губка, весенний настрой впитывает, до кончиков ногтей весной наполняется. Всё замечает: и начищенные мелом до зеркального блеска солдатские пряжки, кокарды и пуговицы, и небо, отражённое на их лицах и сапогах. Окна дальних домов весело подмигивают Сашку – это идёт Сашок, и отражённое в окнах солнце прыгает из окна в окно, догоняя быструю Сашкину ходьбу, а то и забегая вперёд, чтобы заглянуть в его широко раскрытые глаза: ну, что, нашёл для себя полезное, писатель? И Сашок довольно щурится шаловливому солнцу, и радостно кивает в ответ:
– Нет ещё, но обязательно найду. Уже недолго, рядом уже – сердце подсказывает, что рядом.
А возле этого дома не просто весеннее настроение случилось – праздник здесь, настоящий праздник. Сколько людей! Сколько цветов! И букеты все хитро скрученные, богатые, как непросты и цветы в букетах: розы, гвоздики, гладиолусы. И веточки мимозы и папоротника. И ленты, банты, коробки конфет. Не одного человека праздник – многих. И вывеска на доме аршинными буквами: «Роддом №5». Вот оно в чём дело!
Здесь детей выдают на руки вместе с усталыми, но счастливыми мамами. Каждый день выдают, между прочим. Но сегодня – не как всегда, по особенному как-то. Возможно, это первая весенняя раздача младенцев, и этих-то наверняка трудяга-аист лично принёс: слишком много восторгов для найденных на капустных грядках малявок. Слишком много... Хотя, во всём, что связано с детьми, слишком много восторгов никогда не бывает, и Сашок чуть-чуть стоит рядом, пропитываясь атмосферой сопричастности к великому таинству рождения детей – дела, только любви посильного. Зачать, выносить, родить – как же такую трудность, да без любви осилить? Нет, без любви создавать детей – никак! Творческий это процесс, творческий.
Очень схож с работой Сашка, но только, когда ему пишется. Сначала возникает робкая-робкая крохотная мысль, едва заметная, едва уловимая, невнятная ещё. И зреет, зреет, зреет – до состояния замысла. Как каждая приятная тема, этот замысел неоднократно обдумывается, обсуждается с теми, кто понимает, обрастает деталями и медленно переходит из стадии красивой мечты на путь реального воплощения. Девять месяцев писательских трудов – и рождается новый роман, дорогое для автора детище. Девять месяцев маминых забот – и рождается новый человек, детище не только соавторам дорогое – всей родне ценность неизмеримая. Что, Сашок, завидно тебе? Хочется так же чудесно творить, как творит, созидает каждая мать? Чтобы тебя из редакции – писательского роддома – ждали с цветами, конфетами и шампанским? Ну, признайся, что хочется. Любви, больше любви – к людям любви, не к себе, вложи в каждое своё слово, чтобы отзывались серебряным звоном сердца читателей на прозу твою или стихи. Любовь – чем не тема, не её ли ты ищешь, бродя по затопленным солнцем улицам?
Стоит Сашок у роддома, чужое счастье пьёт взахлёб, но не из жадности – для дела пьёт: шевелится уже где-то внутри у него та самая робкая мысль, зародыш нового произведения, рассказа ли, очерка, стиха, а то – и романа. Весна и к талантам щедра, и не терпит их бесплодия. Вот-вот уже ухватит Сашок хвостик задорной мысли – начало будущего шедевра, но не хватает малости, чтобы удержать. Поступка не хватает, своего поступка.
Вертит Сашок головой, видит: девчушка молчаливые слёзы льёт – уронила в грязь леденец на палочке. Хочется ей леденца лизнуть, но не брать же конфетку из лужи. Вот и плачет маленький человек от обиды и беззащитности, в такой день плачет... Спешит на помощь Сашок, у торговки берёт другую конфету и сыпет ей деньги не считая – некогда ему: каждая слезинка девчушки – словно нож острый. Держи, малышка, не плачь. Радуйся конфете, радуйся солнцу, весне радуйся.
Покупает рядом букетик подснежников жене Светке – и впрямь весна на подходе. Покупает и бегом почти домой – Светку радовать, песню весны ей с улицы принести... Спешит, спотыкается, и брызжет от него во все стороны накопленная радость, а меньше внутри не становится. Вот чудо-то!
...Немного позже приходит домой и Светка: на столе забытые подснежники без воды, Сашок за компьютером – клавиши жмёт, старается. Опасаясь прервать работу мужа, осторожно заглядывает ему через плечо.
«Надо уметь любить жизнь и радоваться каждому своему вдоху, отзываться камертоном души на каждый прожитый миг, полниться счастьем, даримым тебе Природой, и расплёскивать, раздавать его каждому встречному, чтобы он, как и ты, научился этой искренней радости...» – читает она прыгающие на экран буквы. А заголовок не уполз пока из текстового окна:
«ОЖИДАНИЕ ВЕСНЫ» и чуть ниже слово «рассказ».