Вышел я утречком во двор.
Друганы уже обсуждали повестку дня, которая была, в общем-то, известна — похмелка. Кешка-плешивый размахивал руками в сторону овощного магазина, а Васька-крот показывал на винный.
Когда я подошел, они сначала, почему-то, посмотрели на мои карманы, потом мне на руки, и потом с некой надеждой глянули мне в лицо. Я как-то непроизвольно дернулся руками по карманам, но тут же выдернул, а то подумают, что у меня и впрямь там есть. А поскольку так происходило почти каждое утро, они ничуть не удивились моим метаниям. Оба лишь застыли в своих позах: один указывал пальцем на овощной, а другой на винный.
О чем они говорили, я догадывался. Кешка говорил, что надо пойти разгрузить машину и получить свое с Раиски Палны, на что Васька отвечал: "Эх, сначала спохмелиться бы!". Обычно в этот момент должен был подойти я и сказать: "Неужто дадут?".
Голова у Кешки была такая, как будто по ней танки прошли: плешь была особенная, не сплошная — где три волоска, где целые заросли, а где и ничего. То, что на нем было одето, нельзя объяснить: эта была смесь времен и народов, — ботинки без шнурков разных размеров и моделей; штаны с кое-где просвечивающими лампасами, и куртка — не куртка, со сломанным замком, а потому перевязанная по талии поясом, скорее всего от бабского халата.
У Васьки лицо напоминало миноискатель: плоское, но целенаправленное, будто исследующее нечто. На нем было не менее экзотичное одеяние — сероватая ночная рубашка почти до пят, сверху телогрейка и на ногах валенки с калошами.
Про себя мне говорить нечего, поскольку я еще был среди них относительным новичком, и было на мне вполне обычное одеяние: брюки какие-никакие да полушубок еще с доперестроечных времен. А какая рожа — не мне судить.
Только было настроились мы на трудовые подвиги, как из подъезда выпадает Гегемониха с безразмерными объемами и говорит:
— Мальчики, есть чего ли?! —
У Кешки так рука с указателем и бряцнулась в карман, вернее в то место, где бы ему можно было быть, а потом скрючилась в нервном тике.
Васька подпрыгнул и, как ужаленный, заорал:
— Дура колхозная! Тебя напоить — шланг надо с цистерной! —
Гегемониха развернула корпус своего корабля в его сторону и пыхнула:
— Банка ты консервная! У меня пророчительница была и сказала, что по гологоническому дереву в моем роду наверняка были боярыни или княжихи. А твой паршивый предок наверняка служил у нас на псарне! —
У Крота челюсть отпала и он сделал эдакий жест, будто сейчас чего-то схватит. Но пальцы пощупали воздух за ухом и, немного размявшись, успокоились, а рука завернулась за спину в чесоточном порыве.
Дама с объемами иногда похмеляла нас, когда ей хотелось понюхать мужецкого полу. Ейный давно уж спился вусмерть. Вернее, как говорят, она его запоила. Хотя и то может быть, и не то. Может он от ничтожной малости своей в отношении подруги закичурился. Да нам было как-то без разницы. Но того, что она выпивает за присест, мы втроем не осилили бы.
Так что Васек был прав, говоря, что на ее нам не заработать, лучше в каторгу. Поддав как следует, Гегемониха лезла к нам целоваться, и иногда так придавит, что думаешь: вот и все, жизнь кончилась, — эх, если отпустит, брошу пить.
А бросать никак не получается. Только выйдешь на улицу, друганы ждут. Скажешь — завязываю — жалостливо смотрят на тебя так и спрашивают: не заболел случаем. И если так, то уж выпить тем более необходимо — для лечения и профилактики. В организме при этом все проспиртовывается и стерилизуется — жить будем вечно. Вроде как логично и хочется верить. Хотя, опять же, сколь друганов помянули уже...
Когда-то я искал смысл жизни и имел мечты... С годами мечты уменьшались, и наконец приняли форму стакана на похмелку и огрызка огурца на занюхать. Мне было жаль себя и противно. Девушка, которую любил, вышла замуж за другого. Мечтал стать великим писателем, а не стал никаким.
В голове шум и пустота.
Гегемониха изничтожающе хмыкнула и увалилась в подъезд — ясно дело, что с нас взять?
Плешивый наконец убедил Ваську, что путь в винный лежит через овощной и мы потопали...
