окинет серым взором тихий дом
и будет, лёжа на диване, слушать
сухие стуки пишущей машинки –
поморщится: опять «любовь-морковь»,
но ничего не скажет. Пожалеет…
А лист бумаги стерпит в сотый раз,
впитает влагу вечной промокашкой
с сентиментальных строчек колыбельной
и будет множить грусть – на белом чёрным
бессчетно рифмовать «любовь-морковь»,
жалея автора, себя и тему…