Не в тишине – в беспамятстве течет
Сплетенье голосов в узлах сознанья
И скользкой линией созвучия влечет
К своим тычинкам трепет обонянья.
Настой горячих пряностей пролит,
И воздух приторный сгустился в упоенье,
Уже в преддверье вдоха не болит,
Лишь на секунду снизойдет оцепененье.
По шатким мостикам еще один дать круг,
Чтобы коснуться мыслью всех воздетых рук
И тем умножить благодати божьей бремя.
До солнечных вершин во льду дойдешь,
От высоты охрипнешь… и уйдешь. В
Беззвучное, бессмысленное время.
* * *
Беззвучное, бессмысленное время –
Мне нареченной божьей падчерицей быть,
Лишь задержать последний выдох, сжать колени
И, с тенью сверившись своей, уйти-остыть.
Но утром пробудилось сновиденье,
Что отогрел ты на груди на память мне.
Я вижу сон без проблеска сомненья,
Твой теплый сон - на страшной глубине.
Мне при свечах очей твоих янтарных
Лазурь привиделась, когда угас и свет алтарный,
Когда на дни молитв пошел мой счет.
Жила быстрей, и второпях все отставала.
Мой пульс, теперь, когда тебя уже не стало,
Стучит в висках уставших – нечет, чет.
* * *
Стучит в висках уставших – нечет, чет…
Ночь запрокинет тебе голову, любуясь
Бровями тонкого письма, и совлечет
Свой звездный морок, солнцу повинуясь.
Тем приворотным зельем на губах,
Что полночь в лунной маске подносила,
С лихвою опьянен промозглый страх,
За сценой - за спиной стянувший силы.
Тебя так верно очертили – невесом
Малейший штрих в безвольной неге, словно сон;
С поспешностью сомкнув, спугнули тени.
Взведен так резко – беззащитности броня,
Нацелен – метче нет – боясь огня,
Но в темноте – последние ступени.
* * *
Но в темноте – последние ступени.
О, эта изморозь на лбу, до самых глаз…
Пусть накалятся твои преданные вены,
Когда очнешься в точке взлета в сотый раз.
Снежноатласных крыльев взмах сплеча и…
Вонзится в сумрак хрупкий твой извив,
Молниеносною улыбкою печали
Поманишь чьи-то стоны, воскресив
Мгновенным переходом в слиток света
Наброски первообраза планеты,
Когда все краски в мире взяли верный тон.
Для гордой поступи твоей – шипы в подмостках,
Ведь стебли роз чисты, вокруг все в блестках –
Средь бела дня склонило в тяжкий сон.
* * *
Средь бела дня склонило в тяжкий сон:
Шажок, испарина, жар, ранка, соль… Нагонит
Сквозного ветра пыль со всех сторон.
Пусть безраздельный крик подавленных агоний
Под сводами твоей души стоит…
Во тьме горячечная радуга склонилась
Под веками от ливней слез. Таит
Объятье светлой королевы неба милость.
О, я б хотела на руках тебя снести
От главных площадей, мечи скрестить
С путем созвездий, но тебя уже отняли.
Пусть через край прольется чернота –
Твое дыханье ровно, и уста
У неба зыбкость тайны переняли.
* * *
У неба зыбкость тайны переняли,
Чтобы к лицу быть очарованной Земле,
И походить, и различаться перестали,
Чтоб в превращеньях себе равных не иметь;
И, заручившись беспокойною мечтою,
Ваять из хаоса порывов волшебство,
Ведь этой вычурной игры изящность стоит
Решенья с болью вступить в кровное родство.
Попытка совершенства бесконечна,
Идея вечности бездумно быстротечна,
Но с колокольни сердца слышен перезвон.
Греху отдаться ль, быть отшельником в пустыне,
С молитвой, без молитвы – все едино –
Чтоб только под извечный этот звон…
* * *
Чтоб только под извечный этот звон
Исчезли складки зла на лбах тиранов,
В напевах святости чтоб было заодно
Добро всех наших Библий и Коранов.
И повернули вспять пошедшие под нож,
И те, кто его поднял поневоле,
Прошла по позвонкам витая дрожь
От музыки, неслыханной дотоле.
Чтобы мы спешились в заоблачных краях
После походов, ран в бессмысленных боях,
И по простившим нас глазам тебя узнали,
Чтобы, напрягшись в слепоте немой
И чутко слушая лишь голос теплый твой,
Века сердцебиенье не уняли.
* * *
Века сердцебиенье не уняли…
Они подслушали твой шелест так давно,
И, в прошлое песчинки лет роняя,
Раскладывало время домино.
«Вот эта косточка – в сочельник волшебство их,
Вот эта – в Рио разноцветный карнавал,
А эта… это он один откроет
Среди чумы шальной вселенский бал».
Предугадали вариации гармоний,
Чтобы сбежать рывком от загнанной погони,
Сорвав последний с сердца лепесток.
Переливаешься в лучах самозабвенно.
Гремучей смеси море – внутривенно.
На цыпочках, босыми – марш-бросок.
* * *
На цыпочках, босыми – марш-бросок
По пьедесталам театральных улиц,
Вдоль городских канав и… на восток,
К тем островам, под бредом толп ссутулясь.
У света в стражниках, у темных сил в тылу,
Когда вся черная работа состраданья
В одних руках. Едва ступив во мглу,
Ты причастился обольщающего знанья.
Да, небеса лелеют смертников своих.
Пусть это блюдце не распить на четверых,
Ты пустишь, скрывшись в тишь, свой маленький росток.
Иди и не оглядывайся. Встань,
Где плоскость солнца образует тени грань
По залам и дворцам, что – лишь песок.
* * *
По залам и дворцам, что – лишь песок
На побережье наступающей вселенной…
Уже так ясно близок мира эпилог,
Под ювелирною пилой шар драгоценный.
Я буду знать до бессознательной черты,
В забвенье помнить и в безверье верить:
Ты сочетал пути времен и красоты,
Их обрученьем смысл свой дал поверить.
Молчанья башня опечатана молвой,
Не охранять мне твой измученный покой:
Сошлась в мозаике вся ненависть и праздность.
Так много черных, белых и… слепых,
И не сойдутся в твоем храме тропы их,
Хоть смертная настигла сердце слабость.
* * *
Хоть смертная настигла сердце слабость,
Но партитура твоим чувствам так верна:
Ключом скрипичным вся враждующая разность
К пустому множеству да будет сведена…
Карминная гитара отзовется
Вся, до последнего жемчужного колка,
А завтра на руку осечка навернется,
И поразит в мозг королевского стрелка.
Под сердцем выносил, в тени течений томных,
В разгаре крови, в тайне грез укромных
Рапсодию души своей без слов.
Рояль расстроен, навсегда закрыты ноты.
Хоть на коленях доползти бы до дремоты.
Опущен занавес, и снова – глубже вдох.
* * *
Опущен занавес, и снова – глубже вдох –
Осилить перевал в горах небесных,
Поставить белый флаг в пыли снегов,
И выйти на арену в латах тесных.
…Все глубже, злей, желанней и больней
За вдохом вдох: написано так в роли.
Сценарий давит плечи все сильней,
Теперь, когда король сменил пароли.
Спектакль был принят к постановке так давно.
Окошки плотно занавешены. Темно.
За шторой старый переулок тих и нов.
После костра большого выпустила явь,
Воспоминаньем реял, и вдоль ветра вплавь –
Последним отраженьем – словно Бог.
* * *
Последним отраженьем – словно Бог,
Вернись к земным приделам светотени,
На муку первых по твоей земле шагов
Я у тебя прошу благословенья.
Просвет так краток – ты стоишь вблизи
С желанно-белою голубкой на ладони,
Крыло к крылу ты будешь с ней скользить
В том акварельно-призрачном затоне.
Роса с лугов альпийских, всплеск зеркал –
В огранке мелкой на закате отсверкал,
На сотах губ в улыбке выступила сладость.
В душе на заповедях твой раскрыт завет.
Под гладью неба, всем лучам вослед
Плывешь в женевских волнах, моя радость.
* * *
Плывешь в женевских волнах, моя радость,
И по утрам распевку синих слышишь птиц,
Земные тебе чужды грех и благость
На тихих пустошах заброшенных границ.
Занявшись на рассвете, ты разводишь
Огонь, цветущий в сумрачном раю,
И со свечой ты тех без устали обходишь,
Кого ты здесь оставил на краю.
Заговори этой зари проникновенье,
Чтобы являлась день за днем в час отраженья,
Пока земля, забывшись, без тебя поет.
Я не могу воображенье не поранить…
Но о тебе в нещадной нежности пусть память
Не в тишине – в беспамятстве течет.
* * *
Не в тишине – в беспамятстве течет
Беззвучное, бессмысленное время,
Стучит в висках уставших – нечет, чет;
Но в темноте – последние ступени.
Средь бела дня склонило в тяжкий сон –
У неба зыбкость тайны переняли,
Чтоб только под извечный этот звон
Века сердцебиенье не уняли.
На цыпочках, босыми – марш-бросок
По залам и дворцам, что лишь - песок,
Хоть смертная настигла сердце слабость.
Опущен занавес, и снова – глубже вдох…
Последним отраженьем - словно Бог,
Плывешь в женевских волнах, моя радость.