- А что Соловей? – спросил я.
Петька Соловьев, он же Соловей, наш старинный приятель. Он известный беллетрист. Всю жизнь вкалывал преподавателем на филфаке. Надоело, и он заделался писателем. Теперь каждый месяц выдает по роману: строчит как из пулемета.
– Так что Соловей? – повторил я.
- Опять пишет какой-то дурацкий роман, - скривился Мишка. - Пятьдесят первый, кажется.
- Жаль, - я искусственно зевнул, - задатки у него были…
Я вспомнил, что, когда Соловьев был молод, он был страстен. И эту страсть стремился перенести на бумагу.
Но читатель этого не замечал. Критики считали его черствым, примитивным и банальным.
Говорили, что он слишком холоден и циничен, чтобы браться за написание душещипательных романов, требующих от автора нежной чувственности и тонкости при живописании сердечных переживаний.
Никому и в голову не приходило, что автор на самом деле хорошо знаком с вышеозначенными сердечными переживаниями.
Необходимо заметить, что его личная жизнь в этот период практически полностью состояла из череды полных драматизма амурных историй, которые, как правило, заканчивались для него либо изменой предмета обожания, либо женитьбой, что подчас бывало во сто крат страшнее самой жестокой и коварной измены.
...Когда он поднабрался беллетристического опыта, ему было уже под сорок. Страсти поулеглись. Но прибавилось мастерства. Кроме того, он удачно женился на дочери... на дочери одного чрезвычайно влиятельного... впрочем, это не важно.
Писал он в первой половине дня, обычно натощак, чтобы желудок был пуст, а голова свежа.
После обеда ему не работалось: он любил сытно и вкусно поесть, а обильная еда хороша только для рудокопов и гробокопателей, интеллектуалам же она противопоказана, им полезно попоститься.
Поэтому совершенно естественно, что после обеда наш герой, отдуваясь и оглаживая живот, влекся к качалке, где, обложившись подушками, дрых до ужина. За ужином следовал какой-нибудь телесериал, за сериалом – сон на всю «насосную завертку».
Утром все повторялось. Так шли годы.
Сердце его было холодно, пульс ровен, а рука тверда. Массовый читатель вдруг заметил, как изящно и проникновенно пишет он о любви, страданиях и душевной боли.
Он приобрел репутацию тончайшего психолога, прекрасно разбирающегося во всех хитросплетениях любовных взаимоотношений и таинственных движениях человеческих – в особенности, женских – душ.
Пока он храпел в своей качалке, рыгал бараньей котлетой и пускал сладкие слюни, критики на все лады восхваляли его творения, полные страсти, свежести и романтики.
Вершиной своего творчества он считал произведение под названием «Дневник русского гения». В предисловии он писал: «Назвав свою книгу «Дневник русского гения», я прежде всего отдавал дань своему предшественнику, гениальному художнику и выдающему мастеру печатного слова, великому каталонцу Сальвадору Дали. В названии есть одна неточность, дело в том, что в моих жилах, насколько я знаю, нет ни капли русской крови. В остальном – всё правда».
(Фрагмент романа «Олимпиец»)
.