Свет в цирке приглушен до той поры,
Покуда длится траур. Умер клоун.
Ушел непонятым любимец детворы.
Стекли, поблекнув, краски, стихли звуки.
Невыносимы правила игры.
Он на груди сложил печально руки,
Что вверх бросали яркие шары.
Всегда живой, так непонятно страшен,
И вверх торчит, чертами заострен,
Орлиный нос, что был всегда украшен
Безумно красным радостным шаром.
Между веселых глупеньких репризок
Он грустен был, и странно вообще,
То, что никто не знал, как с ним бы не был близок,
Что у него творилось на душе.
Над ним борцы безбожно потешались,
Гимнастки снисходительно вели
Себя. Он звонко плакал – все смеялись.
А слезы настоящие текли.
И был удел его невыносимо горек.
Ему другая снилась красота:
Был не воздушный шар в руке, а - бедный Йорик!
Белесый череп старого шута.
Ночами плача, он мечтал о сцене,
Под нос себе шепча какой-то вздор.
И так случилось – умер на арене
Великий и непризнанный актер.
От страшных мыслей никуда не деться,
Что каждый будет у конца пути.
Разорвалось истрепанное сердце,
Разбрызгав по арене конфетти.
Смех отзвенел, последний марш исполнен.
Удел для всех один, в конце концов.
Но он быть богом мог…А он был клоун -
Под ярким гримом грустное лицо…