Смерть заглянула ко мне в дом случайно, и её портрет надолго запомнило разбитое зеркало, в котором я последние годы так упорно ищу ответы на свои вопросы. Порой кажется, что призраки прошлого стараются помочь мне в этом нелегком и бесполезном деле… Однако ничего внятного я до сих пор от них не добился…
Алёна погибла, выпав из окна шестого этажа. Удар пришёлся на голову, я иногда тешил себя мыслью, что она умерла, ничего не почувствовав. Трагедия случилось после нашей первой в совместной жизни ссоры. Мы думали, что справимся с любыми невзгодами и неприятностями. И немного просчитались. Результат ошибки: прекрасное, юное тело, лежащее мёртвым грузом на разбитом машинами асфальте. Когда я подходил к нему, медленно, не спеша, то мне показалось, что Алёна превратилась в чудовище из дешевых триллеров: настолько неестественно и пугающе выглядел её труп. Окровавленное лицо исказил ужас, ужас заразный. Прохожий, который решил полюбоваться на мертвечину - отпрыгивал в сторону с криком досады за свою трусость, а некоторые представители местного «сброда» просто убегали, хватаясь за головы.
Я упал на колени, я не стыдился своего жеста уважения к покойной. Зеваки жадно впились своими безумными глазами в чужую трагедию, мечтая заполучить жалкую каплю удовольствия от этого необычного "реалити-шоу". Что до них? Пусть подавятся, во мне словно погорела схема, отвечающая за рациональное мышление... ничего не происходило минуты три, я просто стоял на коленях и всматривался в изуродованное лицо Алёны, тщетно пытаясь уловить в нём хоть тень былой человечности. Но монстр оставался монстром. И с этим ничего нельзя было поделать...
Затем я кое-что вспомнил...
Утреннее солнце, которое частенько заходило к нам в гости сквозь щель занавесок, ласкало нежный животик потягивающейся в постели Алёны. Лучик строил линию, я интуитивно проводил по ней пальцем, отчего Алёна всегда смеялась и нежно целовала меня в небритую щёку. Потом я поднимал свою любовь на руки и относил на кухню, укладывал на маленький угловой диванчик. Она ёжилась, замерзала в своей тоненькой ночной рубашке, сворачивалась калачиком и частенько засыпала, а потом я её будил, когда ароматное капучино с бутербродами из белого хлеба с мёдом были готовы. Маленький рай существовал независимо от большого мира с его канителью тревог и забот. Он так и замирал на этой маленькой кухне с кофе и тостами. А потом открывались двери в жизнь... бой... апатию... спиртное... сигареты... беспокойный сон...
Я медленно, со слезами на глазах перевернул тело на спину и аккуратно и также нежно, как тогда, поднял свою мёртвую половинку жизни и понёс домой. Публика расступалась, никто не решался идти за мной, неужели в зверях проснулась человечность? Не было времени думать, нужно быстро попробовать склеить осколки разбитого мира, собрать части головоломки.
Я внёс её в дом, положил на диван, а потом позвонил в скорую и милицию. Не знаю, почему я не сделал этого раньше, ведь экспертизу необходимо было организовать именно на месте трагедии. Но я чувствовал, что так нужно, а, может, просто не захотел, чтобы её тело мёрзло на холодной земле... Хм, ведь – бред, она же остыла? А я наивно верил, что в усопшей ещё тлел огонёк жизни....
Я не смотрел на тело, я смотрел в зеркало, на своё унылое, разделенное трещиной на две части лицо... Обычно отражения точь-в-точь повторяют движения своего хозяина. Но в этот день я и моя копия были разными людьми. Этот раздвоенный человек там, за трюмо, говорил со мной. Я не сошёл с ума, не подумайте, он шевелил губами, правда, не вру! Только голос его отдавался в сознании, иногда мы спорили, ругались, плакали вместе, но были абсолютно разными людьми. Невольно становиться жалко тех, кто каждое утро видит в зеркале только самого себя... Несчастные…
Я снял рубаху, посмотрел на своё тело, из которого потихоньку кто-то выкачивал энергию. "Какой же ты жалкий!", - сказал мне человек из зазеркалья. Я ему не верил, но его логическая цепочка доказательств ускорила процесс выкачки сил... я становился беспомощным, страх, ужас, негодование... всё это наваливалось одно за другим, сдавливало горло, мешало трезво мыслить... хотя, какие тут трезвые мысли! Я уже и не помнил, что сделал несколько минут назад.
Постепенно приближалось понимание очевидного: смерть, та, что заглянула на чашку капучино, вежливо поблагодарила и нанесла удар в спину одному из хозяев. Но почему эта стерва не выбрала меня!?? ПОЧЕМУ!!!??? Твою мать, господи, где ты, когда мне нужна твоя помощь?? Опять спрятался???
Это нормально, всегда в порыве гнева я ругал всевышнего, хоть и считал себя неверующим. Привычка, она будто впиталась с молоком матери: чуть что - ищи крайнего, а если нет никого живого по близости - придумай сказочного бога. Но бог умер во мне. Он там давно уже гнил, смердя своей ложью, своим мнимым величием. А вот себе умереть я не позволил, и зачем же теперь я прошу смерть поменять роли в её спектакле?
"На, скотина!", - с этим отчаянным криком я нанёс удар кулаком в зеркало. Отвалилось несколько крупных осколков. Я взял в руки один из них и приставил себе к горлу. "Нет, а вдруг она всё-таки мучилась какое-то время, может, пока я шел, она была ещё жива, а умерла за долю секунды до моего прихода?" Я не знал, как расправиться с собой, я желал той же муки, мы всегда делили с Алёной всё пополам, абсолютно всё, потому что чувствовали себя нерушимым монолитом любви, любви настоящей, твёрдой, несокрушимой. Сказка? Не знаю, я не из рода Андерсенов, это точно...
Теперь в сознании всплыла ссора. А всего-то ничего: "По какой причине ты не хочешь сходить со мной в зоомагазин?".
И почему она не хотела купить котёнка сама?! Я же говорил, что даже если решусь сделать ей подарок, то рискую не угадать с расцветкой и породой. Ведь с питомцем придётся жить долго, нельзя же от него избавляться только из-за того, что форма ушей или длинна хвоста будут тебя раздражать? Но она хотела, чтобы покупку мы совершили непременно вдвоём. А я так устал в тот вечер, и не было настроения любоваться разнообразием милых пушистиков.
Она обиделась. Я, в свою очередь, весь следующий рабочий день переживал эту историю, купил огромный букет роз. Хотя я и так знал, что она не будет дуться на меня, но, всё же что-то меня тревожило. Может, я предчувствовал её кончину? Я неоднократно слышал по телевизору и читал в книгах, что такое бывает. Но история не заготовила счастливый конец… И одну розу можно было смело изъять из букета.
Она всегда старалась занять себя любым делом, лишь бы не думать об обиде и не переживать понапрасну, считала работу отличным лекарством от меланхолии. Судя по тряпке на подоконнике и опрокинутому на пол сосуду с жидкостью для мытья окон, теорема была доказана... Как же теперь мне с этим жить? Ведь, не будь я таким дураком – ничего бы не случилось. Теперь поверишь и в судьбу, и в приметы, но сейчас для меня это ничего не значило. Злоба опалила рассудок, языки пламени заставляли нервы бунтовать, казалось, слёзы закипали у меня на лице. Как я желал, чтобы они остудили меня, чтобы вода мощным потоком вымыла моё тело из этой душной и проклятой комнаты и отнесла в край, где нет тревог и забот, к любимой, чтобы объяснить ей всё, что хотел, но не успел... Вдруг я почувствовал боль…
Я не заметил, как исполосовал себе грудь осколком, погрузившись в мысли. Видимо, пока я пылал гневом, болевой порог оказался чуть выше номинала. Я отбросил кусок зеркала в сторону и рубахой стал потирать порезы, которые уже вовсю кровоточили. Потом метнулся в ванную комнату, чтобы смыть с себя следы своей глупости. Вдруг эксперты решат, что я сумасшедший?
Однако в своих доводах я ошибался...
***
Экспертов не было. Приехали работники милиции, скорая помощь. Описали ситуацию так, как им объясняли в своих учебных заведениях. Тело отправили в морг, и никто изучать причину смерти не стал, потому что нашлось несколько очевидцев из соседнего дома, которые упорно твердили, будто своими глазами видели, как девушка несколько минут постояла на подоконнике, затем раскинула руки и выпрыгнула из окна. Меня будто не слушали, я доказывал, что это несчастный слушай: банка с моющим средством, тряпка, - всё указывало на то, что это не суицид. Но кто хотел заниматься этим делом? Правосудие слепо, женщина с повязкой на глазах привыкла рубить наугад. Лень и халатность - её самые лучшие друзья, как ни печально.
Меня вызвали в суд, чтобы выяснить, не я ли довёл Алёну до самоубийства. Мой адвокат оказался достаточно ответственным и компетентным, поэтому без промедления обрисовал мне не самую перспективную картину. Из его судебной практики следовало, что в первую очередь стоило доказать мою невиновность. Суд - не храм, где каются за грехи, тут нужно бороться за свои интересы.
Нехотя, но я согласился с адвокатом, и впоследствии меня оправдали... После процесса хотелось выть волком, да нет, что уж там - рычать, я желал разорвать своими пожелтевшими от длительного игнорирования «блендамеда» зубами всех: судью, присяжных, адвоката, прокурора, - всех, но ярость имеет свойство затухать, ты становишься похожим на тигра в клетке, который смирился со своей участью, стал послушным и мирным.
Так всё и могло произойти, если бы череда разочарований прекратилась... но, как мне было ни обидно, изуверства общественных порядков и моральных догм ещё не закончились, их пир только начинался, суд был лишь аперитивом.
***
Вскоре должны были состояться похороны, которые взяла на себя администрация города ввиду следующих причин.
Я направился к моему другу, отцу Пантелею, что нёс службу господу в местном храме. Мы часто с ним общались, так как оба работали редакторами в местном православном журнале, Необходимо было договориться об отпевании, но разговор не заладился.
- Андрей, ты не хуже меня понимаешь, что это невозможно, - смиренным голосом ответил отец Пантелей на мою просьбу. - Тех, кто по своему желанию решил воссоединиться с богом, не отпевают. Самоубийство - тягчайший грех!
- Да не самоубийца она, Вы же сами её знали, отец, - парировал я, - разве этот ангел мог согрешить? Это всё наговор, мало ли что видели эти люди, я и Вы знаете, что это не так! Да и что это за законы такие, средневековые?
- Нет, Андрей, по церковным канонам самоубийц не отпевают в храме, - отец Пантелей был неумолим, - мне администрация уже сообщила о твоём горе и предупредила об участи грешницы - её не будут хоронить на кладбище, под надзором гроб с телом предадут земле на обочине трассы К-115, что ведёт в село N***ое.
- Да они никак умом тронулись! - закричал я в истерике, - это же несправедливо, я не желаю, чтобы на её крест мочились собаки! Я поговорю с кем-нибудь из этой администрации, это же нелепо...
- Успокойся, Андрей. Это правила, нельзя ничего поделать, тебе придётся с этим смириться.
- Да не хочу я с этим мириться!!! - крикнул я так громко, что мне показалось, будто не эхо храма, а господь отозвался на мой праведный гнев.
- Выйдите, пожалуйста, из храма, - холодно процедил отец Пантелей.
Я не узнал его. За всё то время, что мы с ним общались, он всегда казался мне весьма добрым, отзывчивым и мудрым священником. Люди духовные привлекали меня, даже иногда замечаешь, что зло будто обходит их стороной, боится. Неужели оно сделало исключение именно в этот день? Часть зла вселилась и в мою душу, поскольку ненависть ко всему святому переполнила меня в храме, где я, по идее, должен ощущать себя в безопасности, быть свободным от скверных мыслей.
Я не мог ничего сказать в такой ситуации отцу Пантелею. Но желание отомстить, сделать хоть что-то плохое поглотило меня, и я не придумал ничего лучше, чем плюнуть на пол перед священником и, демонстративно хлопнув массивными дверями, последовать просьбе и удалиться из храма, дома, который будто бы у меня отняли...
За что на меня свалилось столько бед? Чем я заслужил такую "милость" господа? Это была первая наша с Алёной в жизни ссора, и что же теперь, ты, бородатый мудрец, предлагаешь мне поднять непосильный крест и носить его с собой всю жизнь?
Пока я шёл к дому, меня одолевали сомнения в правильности своих суждений, во мне многое менялось: взгляды, понятия, принципы. Разгорячённое сознание остудил прохладный осенний ветерок. Я проклинал всё: себя, людей, бога, хотя и понимал, как это глупо и бессмысленно. Логичнее всего лечь и поспать, немного отдохнуть от суеты, иногда во сне всё само собой проясняется. Однажды я так даже решил задачу по физике, когда учился в институте. Вот и сейчас я ждал от царства Морфея похожего сюрприза…
***
Но мой сон нарушил телефонный звонок.
- Алло, здравствуйте, Вы - Власов Андрей Иванович? – спросил сухой женский голос.
- Да.
- Вас беспокоят из администрации. Завтра, в двенадцать часов дня состоится погребение Вашей покойной супруги, к половине необходимо явиться к зданию морга по адресу: улица Бурова, дом 7.
- Где состоятся похороны? – спросил я, хотя ответ мне был известен.
- На обочине девятого километра трассы К-115, в пятидесяти метрах от дороги.
- А почему же нельзя её похоронить как человек, а не как собаку: рядом с её родителями? – я начал испытывать её терпение.
- Пожалуйста, не надо драматизировать, - без излишнего раздражения продекламировала дама, - Вы прекрасно осведомлены о постановлении суда. Хоронить самоубийц на кладбищах при храмах не положено. Наш город славен своим духовным наследием. В нём огромное количество церквей, часовен и других важных памятников архитектуры. Деньги на реставрацию идут из столицы. Мы не можем позволить, чтобы жёлтая пресса начала трубить на всю страну, будто мы оскверняем «божьи законы». За пределами кладбища хоронить нельзя, земля там теперь является частным владением…
- И вам престиж города важнее человеческого достоинства? – я почти не слушал всё то, что она говорила, - ведь вы наплевали не только на светлую память покойной, но ещё и в души таким же, как я – униженным несправедливым судом, вас это хоть чуть-чуть тревожит?
- Прекратите, я не собираюсь тут перед Вами ни за что оправдываться, - отрезала женщина, - есть постановление, подготовки к похоронам проведены, к половине двенадцатого Вы должны явиться по тому адресу, что я Вам продиктовала. До свидания.
Она положила трубку. Я ещё некоторое время вслушивался в короткие гудки, их темп пытался стимулировать мой мозг, но безуспешно: ничего гениального мне туда не закралось. Я почувствовал себя таким слабаком, таким ничтожеством. Я не смог уберечь Алёну от смерти, а теперь даже не в силах отдать мёртвому телу последние достойные почести.
А вдруг загробный мир существует? Нет, меня не интересовало, что он собой представляет, меня тревожило то, что я скажу своей жене. Скажу, что не смог похоронить её по-человечески? Я знаю, она меня простит, но тот крест, что я пронесу всю жизнь, не смогу сбросить с себя даже в потустороннем мире, и с этой тяжёлой ношей я попаду в объятья бесконечности…
***
День похорон стал для меня самым мерзким днём, который я когда-либо проживал. Хмурое небо не желало подарить мне дождь, который, как мне почему-то казалось, мог немного смягчить страдания. Даже ветра не было, природа соблюдала строгость, как и люди, что вышли из автобуса.
Погребальная свита состояла их двух работников администрации, одним из которых была та самая женщина, что мне звонила. Я узнал её по голосу. Она подошла и протянула мне бумагу, которую я, не глядя, подписал, опасаясь, что меня на неё стошнит. Вторая женщина являлась, по-видимому, её подругой. По выражению лица можно было сказать, что она явно желала сейчас оказаться совершенно в другом месте, подальше от этого мероприятия. Также присутствовали двое сотрудников милиции, видимо присланные для охраны «псевдоскорбящих» от меня, могильщики - люди, которые просто делали свою работу - и ещё две старые дамы, важные и довольно неприятные на вид. Я узнал их. Обе работали в отделе культуры и досуга (или как там это сейчас называется), пенсионный возраст у них уже давно за плечами, но с прибыльного места никого и метлой не выгонишь. Их дети, а затем и внуки «по старой памяти» работали при них, поскольку отказать в просьбе заслуженным работникам было не вежливо.
Никто не читал молитвы, не говорил скорбных речей. Все молчали. В этот день я даже не взял с собой венка, ибо вешать было не на что, и цветов, ибо втыкать их в каменистую и чужую для Алёны землю, по моему мнению, было кощунством.
Открытый гроб стоял на земле, тело Алёны не так давно вынули из холодильной камеры, ретушировали, оно оказалось почти не тронутое тлением. Алена выглядела так же, как и до смерти, очень мило, но выражение лица было суровым, впрочем, я её понимал.
Я склонился над ней, поправил волосы, чтобы не падали на лицо. Конечно, хотелось бы запомнить её живой, но мне пришлось лицезреть подарок смерти, подарок, что таил в себе холод и боль, ненависть и злобу, разочарование и безразличие одновременно. Я не знал, о чём нужно думать в этот момент, что необходимо было сказать, душевных сил не хватало ни на что.
Я не заметил, как одна из тех пожилых дам подошла ближе к гробу.
- Ну что, с…а крашеная, получила своё? Так тебе и надо. Ишь, вздумала осквернить наш знатный город, – выкрикнула старуха и плюнула прямо на лицо Алёны.
Дальше всё случилось быстро. Я со всей силы размозжил физиономию этой мерзкой бабке, потом был сбит с ног одним из милиционеров, от второго мне перепало ударом ботинка прямо по голове. Вбивание гвоздей в крышку гроба я наблюдал уже будучи уложенным на землю и со сдавленным крепкой хваткой мента горлом. Кровь из раскроенного лба заливала лицо, но боли я не чувствовал: злость подарила хорошую анестезию.
Менты отвезли меня домой. Забирать в «обезьянник» не стали, на этом настояла всё та же женщина из администрации, имя и фамилию которой я так и не узнал. Что в ней проснулось: чувство благородства? Ответ так и остался для меня загадкой. В любом случае этими людьми правят деньги и власть, они как отдельные микросхемы, выполняют каждая свои функции. Вряд ли им суждено стать свободным сигналом, не запертым в рамки контура. Начиная с младшего разряда, заполняются старшие, ранги и чины замещают божьи писания, кодексы совершенствуются, библия стареет, превращаясь в памятник. Но людям, чьи интересы отличались подобной скудностью, невдомёк, что последствия гибели морали распространяются и на их потомство… Они умирают, не осознавая, что жизнь даёт им блага для гармонии и счастья, нужно лишь открыть глаза и удивиться, насколько этот мир прекрасен. Можно набить этими благами импровизированные карманы, жадно срывать плоды жизни, пить залпом любовь, ценить дружбу, красоту всего живого. Зачем эти деньги, цифры, кому они нужны?
Иисус, даже зная о своей гибели, мог наслаждаться великолепием Гефсиманского сада, я чувствовал себя так же, как и он себя в ту ночь, когда скорбил со своими учениками. Я будто повторял историю, я знал, что мне поручено нести свой крест и вскоре я взвалю его на себя… во имя любви, во имя Алёны.
***
Я твёрдо решил, что буду делать дальше. Следующая ночь обещала стать бессонной, но перед ней, днём необходимо было совершить несколько обязательных приготовлений.
Этот холм я выбрал не случайно. К нему мы с Алёной частенько приезжали, нет, не на машине, на велосипедах, как и положено ездить на природу. На этом невысоком холмике росли три тополя и кусты шиповника. Алёна обожала белые миниатюрные розочки и, вечно срывая их, умудрялась уколоться. Её и меня это забавляло. Мы устраивали тут пикники, бегали босиком по траве, загорали на солнышке. Эти воспоминания всегда согревали меня в холодных объятьях города, стимулировали температуру души.
Я купил крест, венок, гробничку и утром на телеге привез туда все перечисленное, взобрался на холм, где и вырыл двухметровую могилу. Сегодня дул ветер, порывистый и очень холодный, моросил мелкий дождичек. А я не мёрз: когда копаешь, всегда становиться жарко, тело в напряжении, мысли далеко. Все ритуальные принадлежности я скинул в яму и немного присыпал землёй, на всякий случай.
Затем я вернулся домой и стал ждать темноты. Заснуть не получилось. Огромная энергия пробудилась во мне, она торжествовала над искалеченной душой, лечила её. Я не могу передать всё то, что чувствовал, но с уверенностью могу сказать, что это была именно сила, сила неведомая простому человеку, сила, которую можно получить только через боль. Старик Ницше был прав, когда говорил о том, что если что-то тебя не уничтожило, обязательно сделает тебя сильнее. Я стал сильнее…
На улице начинало постепенно темнеть. Я принялся потихоньку собираться в дорогу. Всё было продумано заранее: лопату к телеге я привязал фалами, которые впоследствии должны были быть использованы по назначению, надёл куртку с капюшоном, скрывающим лицо целиком, старые камуфлированные брюки, доставшиеся мне в подарок от армии, и резиновые сапоги. Так я стал похож на пожилого дедушку-работягу, таких частенько можно встретить на обочинах дорог с бревном в телеге, которое бедный старик срубил, возвращаясь из города, чтобы впоследствии пустить на отопление хижины.
Стемнело окончательно к тому времени, когда я добрался до злополучного девятого километра трассы К-115. Путь был не близкий, хотя холм, на котором я вырыл могилу, находился ещё дальше.
В темноте сложно было обнаружить место погребения Алёны, эти ироды даже холмика не оставили. Почти на ощупь я отыскал мягкую, свежевскопанную землю. Не раздумывая ни секунды, я размотал лопату и принялся копать.
Как назло начался ливень. Хотя нет – с ним было даже веселее, крупные капли стучали по деревянному дну телеги, задавали хоть и быстрый, но чёткий ритм, небо разговаривало со мной, старалось подбодрить. А вот сырая и глинистая почва наоборот – сопротивлялась. «Ну что же ты, родимая земелька, ты же нас, русичей, никогда в обиду не давала, мы же тебя испокон веков от нечисти защищали, помоги и ты в благом деле», - приговаривал я, периодически останавливаясь и протирая лицо руками. Куртку я снял, она мешала. Футболка моментально намокла и прилипла к телу, и ещё, откуда не возьмись, заявился просто несносный ветер. Мне становилось холодно.
Но я боролся, как мог, необходимо было проявить мужество и силу, силу, о которой я так долго вам рассказывал. А земля словно питалась ей, отнимала по крупице. Прошло, наверное, уже несколько часов, а я не углубился и на полметра, ноги увязали в сырой земле, мышцы стали болеть и подводить меня.
Я остановился, чтобы немного передохнуть…и увидел вдалеке человека в длинном плаще, он хромал на левую ногу и нёс на плече какой-то длинный предмет. Незнакомец шёл со стороны дороги, я подумал, что это кто-нибудь из милиции. Но как они узнали, что я собираюсь сделать? Следили за мной? Негодяи…. Однако, что мог сделать, не отбиваться же от него лопатой, в самом деле. Я решил не трогаться с места, тем более что устал и порядочно увяз в земле как в цементе.
Но, на моё удивление, человек нёс на плече не ружье и не дубину, а… лопату! Он остановился в двух шагах от меня, немного приподнял голову и скинул свой капюшон. Это был отец Пантелей. Лицо его выражало негодование, но о чём он переживал, было трудно понять, тем более что он ничего не сказал, а без промедления шагнул в яму, которую я на тот момент вырыл, и принялся копать.
- И что это значит? –нарушил я такое вот странное и неловкое молчание.
Он фыркнул и резко повернул голову в мою сторону.
- Что же это я, по-твоему, не человек, что ли?!
Этих слов было достаточно. Дальше диалог за нас продолжили хлюпанье земли и шорох лопат. Это было великолепно! Никогда ещё я не чувствовал себя так уверенно, вера в людей снова стала актуальной для меня. Сострадание и взаимопомощь – великие вещи, бессмертные, как и любовь, как дружба. Вот это смело можно назвать богатством, кладом, который мы выкапывали вместе. Земля сама раздвигалась перед нами, освобождая путь к цели.
И вот долгожданный глухой удар лопаты сообщил о местоположении гроба. Мы спешно освободили его от земляного плена и забросили инвентарь наверх.
- Идеи, как вытащить его есть? – спросил отец Пантелей
- С Вами будет проще. Сейчас мы обвяжем один конец фалами, другим концом приподнимем вверх, я буду держать снизу, а вы за фалы приподнимите его и потащите на себя, пока гроб не окажется на земле, - чётко изложил я свой план.
- Что ж, согласен, - спокойно ответил отец Пантелей.
Я быстро слазал наверх за фалами, спрыгнул обратно, и крепко перевязал широкий конец гроба. Спустя какое-то время мы подняли «колыбель» Алены на поверхность. Мне пришлось держать гроб одному несколько секунд, пока отец Пантелей выбирался из могилы, это было нелегко, гроб словно налили свинцом. Но я выдержал, после самой трудной части работы это казалось пустяком. Раньше я и представить себе не мог, что чувствует человек, выкопавший гроб. Но ведь я выкапывал не просто покойника, а Алёну. Было не страшно, а странно… такое чувство… я не могу этого передать. Вроде бы она тут, рядом, под крышкой, но всё же понимаешь, что её там нет. Очень странное ощущение…
И вот гроб оказался на поверхности, мы крепко привязали его к телеге. Путь был не близким, я настоял на том, что в одиночку потащу телегу с телом и инвентарем. Отец Пантелей тактично предупредил, что я не справлюсь, напомнил, что и Иисус не смог донести свой крест до Голгофы, ему помог некий Симон, сочувствующий его участи.
Но я всё же решил попробовать. Было тяжело, но я старался, я прикладывал все силы, хотя колеса периодически увязали в грязи. Я криком старался усилить каждый новый рывок. Отец Пантелей спокойно шёл рядом, не говоря ни слова. Впрочем, я же просил его не помогать, вот он и исполнял мою просьбу. Казалось, будто он хочет чему-то меня научить, дать определённый урок. Я, право, не знал, способный ли я ученик, но через некоторое время понял, что не совсем. До холма оставалось совсем немного, метров пятьсот, а я лишился всех сил и упал, оказался не в состоянии поднять себя, не то, что тянуть повозку.
Отец Пантелей присел рядом со мной, положил руку на плечо и тихо прошептал: «отдохни, сын мой, если организм этого требует».
- Я не понимаю вас, отец? – переводя дух, спросил я. – Иисус, когда бродил по пустыне, боролся с собой, желал перенести все муки в одиночку, он не отдыхал, разве нет!?
- Иисус был таким же человеком, как и ты, - всё также спокойно, будто читая молитву, твердил отец Пантелей, - но будь ты от него хоть немного отличен, сделай так, как хочешь, а не так, как делал он, и история перепишется по-новому.
Что-то светлое было в его словах, они обдавали теплом всё тело, согревали изнутри, как рюмка водки. Слушая их, я будто вдыхал мощь самой природы, словно испил из родника живой воды. Всё оказалось настолько просто, никаких предрассудков: со мной рядом сидел человек, который готов был преступить божий закон для того, чтобы всего лишь отдать последние почести мёртвой девушке. Ни это ли настоящая вера? Вера в правду, в справедливость? Неужели для того, чтобы отыскать правду, необходимо переступить черту дозволенного? Я не знаю наверняка, но я убедился в этом и могу каждому поведать о своих наблюдениях. И меня не станут терзать угрызения совести, уж поверьте!
После небольшой передышки, я поднялся на ноги, взялся за рукоять, а отец Пантелей вежливо попросил подвинуться, чтобы он тоже смог ухватиться. Теперь мы вдвоём несли тяжелую ношу, которая ни одного из нас не тяготила, потому что мы знали ей цену. Вдвоём мы быстро закатили телегу на достаточно крутой холм. Было уже четыре утра, когда мы отвязывали от телеги гроб.
- Итак, вот мы и на месте, - заключил я.
- Мне необходимо помолиться за душу покойной, ты можешь пока отдохнуть, я считаю, что мирским это слушать не обязательно, хочу поговорить с богом наедине – мне есть, за что перед ним отчитаться, - отец Пантелей вынул из внутреннего кармана плаща небольшой молитвенник и принялся читать почти про себя.
- Господом данный Ангеле Хранителю святый, прииди помолитися о рабе твоем…
Я отошёл в сторону, к краю холма и осмотрелся.
Дождь наконец-то успокоился, хотя ещё немного моросил, а, возможно, мне это лишь казалось. Вокруг царствовало спокойствие, иногда из чащи доносились какие-то звуки, но характер их был неясен. Да и догадываться мне не хотелось, это был самый лучший день в моей жизни… Почему? Сегодня я чувствовал себя победителем, старым Хароном, что перевёз покойника через Стикс, как положено, хоть и не по расписанию.
- … тебе, сошедшему даже до ада, молимся о спасении рабы Твоей…
Молитва звучала, как некий шифр, то, без чего не следует переступать через врата в мир иной. Смерть забрала Алёну раньше положенного срока, хотелось верить, что ей будет там хорошо, что ей ни о чём не придётся беспокоиться. Хоть я и мечтал поскорее к ней присоединиться, но всё же твёрдо решил не торопить этот момент, на последний поезд я успею, не хотелось оказаться в долгу перед смертью. Смерть сама придёт, придёт тогда, когда я ей понадоблюсь, и ни она, ни я ничего не будем должны друг другу. Мы вместе выпьем, посидим на дорожку и отправимся в путь по трассе, что ведёт в бесконечность.
- …аминь, - закончил отец Пантелей и убрал книгу обратно под плащ.
- Ну, приступим к погребению.
Я вынул из могилы всё, что привёз заранее, мы перевязали фалами гроб с двух сторон и аккуратно, насколько только могли, опустили Алёну в её уютную усыпальницу. Я попросил отца Пантелея снова не участвовать, мне почему-то хотелось сделать это в одиночку. Каждая горсть земли словно забирала из души ту ужасную боль, что я вытерпел за последнее время. Может, это всё звучит глупо, но мне кажется, что так и должно быть, по крайней мере, я всё это чувствовал и не прошу со мной соглашаться.
Мы с отцом вбили крест, установили гробничку и засыпали её землёй. Фотографию я сделать не успел, но заготовил красивый пластиковый венок, который со стороны не отличишь от настоящего, живого. Отец Пантелей захватил с собой свечку и банку, чтобы укрыть огонь от дождя. Я зажёг огонек, и мы установили его у и подножия креста.
- Ну, что же, покойся с миром, любимая…, - проговорил я и закурил.
- Угости сигареткой, - попросил отец, чем меня даже не удивил.
Здесь, где жила раньше любовь, лежит мёртвое тело, которое сейчас вряд ли понимает значимость этого места, но мне это место очень дорого, теперь оно стало для меня храмом, символом жизни, в некотором роде подсказкой, необходимой мне, чтобы пройти свой путь так, как следует. Здесь навечно покоится любимая жена и просто нежный Ангел Власова Алёна Вениаминовна, на высоком холме под тремя тополями…
…на Голгофе стояли три креста. На центральном висел Иисус, а рядом, на двух других, разбойники. Они роптали, Иисус заверял, что попадут они в рай, и примет их господь в свои объятья… а двое друзей, один - молодой вдовец, другой – священник, ждали рассвета и курили, сидя на Голгофе…