Ранние крылья его были разбиты (или, может, сожжены, как у Икара о любимое им солнце?) на благодатном рассвете 15 августа 1990 года. В 28 лет…
А в излёте весны того года мы с женой находились на очередной учебной сессии в Иркутске. В городе, переполненном ритмами песен Виктора Цоя (по крайней мере, так было в нашем студгородке, где голос певца звучал из всех окон домов и в самых потаённых уголках парка) как раз гастролировала легендарная рок-группа «Кино». В тот период она достигла пика своей невероятной популярности. О «Кино» говорили везде и все. И, конечно, в один из вечеров, а именно 28-го мая, мы, студенты-заочники, оказались небольшой группкой на Центральном стадионе, где проходил концерт питерских музыкантов.
Стадион был заполнен наполовину, но так, что все нижние ряды – всяк стремился оказаться поближе к помосту-сцене, возведённой посреди футбольного поля, - забились до отказа. В основном – разновозрастной, пёстрой и возбуждённой молодёжью, к которой мы, студенты-«заушники», перешагнувшие тридцатилетний рубеж, уже не могли себя причислять.
Концертная программа началась, когда позднее прибайкальское солнце плавно скатилось с фиолетового небесного круга куда-то по ту сторону - за верхние трибуны стадиона. Сначала на помост вышла местная рок-группа с замысловатым названием «Принцип неопределённости». Зрители встретили её без воодушевления: все с нетерпением ожидали выхода «Кино» и её неизменного лидера Цоя. Поэтому своих земляков публика слушала снисходительно, аплодировала жидко, но зато, озябшая и скучающая, проводила с помоста бурно, поскольку, наконец-то, наступило время встречи с кумирами из северной столицы.
И они появились - вдруг и сразу - из неприметной двери под боковым сектором. Впереди, освещённый прожекторными лучами, крестообразными в пересечении друг с другом, шёл Виктор. Весь он был – от обуви до аспидных волос – в чёрном. Невысокий, стройный, даже какой-то тоненький, хрупкий… В левой руке Цой держал гитару – ослепительно белую, сияющую в свете растянутых по траве юпитеров и от снопов света высотного освещения.
Стадион стихийно взорвался, взревел, поднялся на дыбы. Певец вскинул вверх руку с гитарой, приветствуя сразу всех, и без чопорного поклона, скромно склонил голову на грудь. Музыканты взошли на помост - и зазвучали ритмы…
Весь вечер Цой пел без фонограмм. Об этом было объявлено в микрофон и это не вызывало никаких сомнений. После каждой песни, наизусть подпеваемой стадионом, на поле устремлялись поклонники и поклонницы – с цветами, с рекламными плакатами группы, с открытками и блокнотами. Цепь милицейского кордона, облачённая в новенькую, недавно введённую униформу, и вооружённая внушительными резиновыми (или пластмассовыми?) дубинками не в силах была воспрепятствовать проскоку отдельных одержимых юнцов. Цой принимал цветы, клал их на помост или на траву, и наскоро давал счастливчикам автографы . А сплоховавшие стражи порядка суетливо отлавливали их и, довольно бесцеремонно, выдворяли за пределы поля. И концерт продолжался. И многобалльное напряжение штормового зрительского моря нарастало и нарастало…
Вскоре сидеть на скамейках стало невозможно. Вокруг нас топали, прыгали, махали руками и одеждой в них, свистели, кричали и орали – до неистовства. И нам с супругой пришлось перебраться на верхние полупустые ряды, откуда стало даже лучше обозревать помост и самого певца - с бледным и одновременно желтоватым лицом, блестящим от кругового освещения и пота…
Вот, пожалуй, и всё, что могу сказать о Цое и о том давнем концерте. После выступления продолжительностью в час с небольшим, группа «Кино» под протестующие вопли фанатов попрощалась со слушателями и направилась к прежней неприметной двери, уже заблаговременно охраняемой большой группой милиционеров. Теперь Виктор замыкал музыкантов. Перед исчезновением, он обернулся и снова взметнул в сумрак руку с белой птицей-гитарой…
Нескоро выбрались мы из замкнутой чаши стадиона через единственно открытый главный вход, куда устремился весь поток народа. Время было уже позднее – двенадцатый час ночи. Редкие трамваи и автобусы брались приступом, и половину пути до студенческого городка мы прошли пешком, наперебой обсуждая выступление «Кино». И никто из нас не знал тогда, что видели и слышали Виктора Цоя «вживую» - в краткой, метеоритной жизни его земной - мы в первый и в последний раз…
Теперь, через годы, я подсчитал: жить этому парню, оставившему на нашем рок-небосклоне неповторимый и неугасимый след, после того вечера оставалось всего восемьдесят дней. Ничтожно мало для ярчайше одарённого человека, только-только обретавшего творческую зрелость! Но, как оказалось, вполне достаточно, чтобы вместе со всем свершённым им, заполнить и все восемьдесят лет иной человеческой жизни!
...Может быть, слишком пристрастно стал относиться я к трагическим датам и срокам в судьбе любимых мною творцов. Но как не вспомнить, говоря о Цое, ещё одного ослепительного российского юношу, имя которому – Лермонтов! Ведь песнь его была оборвана тоже в роковом числе пятнадцать, только в июле, и в другом веке.
Впрочем, всё это лишь совпадения, жаль, что до отчаянья трагические. Песни же, они хоть и забываются порой, но не умирают никогда! И жизнь неистребима. И роковые числа и даты в ней относительны. И даже сама смерть относительна. В том же, например, пятнадцатом дне, только месяца мая, родилась великая для меня женщина – моя мама.
И ещё. Именно пятнадцатого августа, через три года после гибели Виктора Цоя появился на свет мой сын…
Памяти Виктора Цоя
Чёрный ангел с гитарой белой,
С нимбом чёрных, как смоль, волос -
Помнишь, вечером онемелым
Ровным голосом песню нёс?
Чёрный ангел с гитарой белой
В лучекрестье прожекторов
Сотрясал стадиона тело
Вихрем ритмов и правдой слов.
Чёрный ангел с гитарой белой
Был светящимся ликом юн.
Молча небо над ним скорбело
Под неистовый гик трибун…
Чудный ангел с гитарой белой
Смолк внезапно, разбив крыла…
В небо синее песнь взлетела,
В небе чёрном звезда взошла.