Когда в июне 2002 года Россия бросилась в липкие объятья Объединенной Европы, присоединившись к Конвенции о защите прав человека и основных свобод, то одним из первых свершений на этом скользком и неблагодарном пути была отмена так называемого дисциплинарного ареста в Российских Вооруженных силах. Свободы служилой братии это не добавило, зато привело к печальному результату: разгулу неуставных отношений, росту насилия на почве межнациональных, межземляческих конфликтов, росту преступности среди военнослужащих срочной службы и контрактников почти на треть. Дискуссий по этому поводу было много. Сейчас, слава богу, законодатели одумались и наконец – то, кажется, пришли к решению гауптвахту возвратить. Но это тема другая и для отдельного разговора.
Я хочу рассказать ещё одну историю из своей жизни, периода службы на Краснознаменном Черноморском флоте ВМФ СССР.
Жизнь нашего экспедиционного океанографического судна «Диксон» - одного из вспомогательных кораблей 6-й эскадры КЧФ, как и любого другого воинского подразделения, помимо узко специфичных - боевых, походных, стояночных и иных расписаний - регламентировалась, конечно же, уставами.
В первую голову и ближе к матросскому татуированному тельняшкой телу был Корабельный устав ВМФ СССР, регламентировавший основные права и обязанности плавсостава военнослужащих. Затем шли общевоинские уставы, которых в те годы насчитывалось аж шесть: Боевой, Полевой, Строевой, Устав внутренней службы, Устав гарнизонной и караульной служб и, наконец, Дисциплинарный устав. Все они, кроме Дисциплинарного, цитируемого практически на каждом построении личного состава, касались корабельной службы постольку поскольку.
Небольшие проступки и нарушения устава карались на корабле нарядами вне очереди на хозяйственные работы, а для большего воспитательного воздействия наиболее неисправимые нарушители и лодыри отправлялись отрабатывать наряд в машинное отделение корабля – под паёлы*. Работа под паёлами заключалась в выгребании скопившихся в трюмах и в машинном отделении, как говорится, ниже ватерлинии, под решетчатыми деревянными съёмными секциями грязи, воды и отходов горюче-смазочных материалов, неизменных и неиссякаемых продуктов работы огромных дизельных установок корабля.
На флоте считается, что тот, кто не бывал под паёлами, тот настоящей флотской службы не изведал. Довелось там побывать однажды по молодости и мне в первый год службы. Правда, одного раза вполне хватило для того, чтобы условный защитный рефлекс выработался раз и навсегда.
Ну и вершиной флотского шика считалось оказаться разок на «губе» - на гауптвахте то бишь. Правда, от «губы» до «дисбата» (дисциплинарного батальона) было рукой подать, поэтому рисковали узнать прелести гарнизонной гауптвахты далеко не многие.
Итак, Одесса, судоремонтный завод, причальная «стенка», начало осени 1974 года…
На «Диксоне» после дока полным ходом шли ремонтные работы в машинном отделении. Приводили в порядок своё хозяйство и наводили внешний лоск на корабль и боцмана. И только личный состав БЧ-1 и БЧ- 4, штурманские электрики, сигнальщики и связисты, у которых вся аппаратура и приборы всегда находились в идеальной исправности и готовности № 1, задействовался не по прямому назначению: матросы чередовали наряды в качестве вестовых на камбуз и в офицерскую кают-компанию с нарядами в качестве рассыльных и командиров вахтенного поста у трапа; старшины - дежурство по низам* с ППО и ППР (что в переводе означало планово-предупредительный осмотр и планово-предупредительный ремонт, а на самом деле чтение книг, отписывание писем и глубокий сон по своим боевым постам как компенсация за бессонные ночи и сутки вахты в океанском походе). Посты наши были секретными, и даже из командного состава корабля не каждый имел в них право доступа, поэтому ППО и ППС проводились без помех и ненужных вводных типа: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
В один из таких обыденных, размеренных дней корабельной службы я заступил в очередной раз на суточную вахту дежурным по низам. Время перевалило уже за отметку 24.00, и я закончил обход помещений и трюмов корабля, исполняя обязательный ритуал замены бирок БЗЖ (борьбы за живучесть) в определенных, обязательных для осмотра каждые четыре часа, точках корабля. Сделал запись об этом в вахтенном журнале, после чего отпустил рассыльного, своего помощника из числа рядовых матросов, отдыхать до 4 часов утра. Старший нашей дежурной смены – дежурный по кораблю офицер капитан-лейтенант Липатов по кличке «Лом», прозванный так за двухметровый рост и непомерное упрямство, давно досматривал третий сон в своей каюте. Будить его должен в 6 часов утра подменивший меня на кратковременный отдых матрос – рассыльный.
Выйдя к трапу на левый спардек, я закурил, мечтательно разглядывая звездное одесское ночное небо, а потом обратил внимание на какого - то «гражданского», направлявшегося от проходной ремзавода к «Диксону». Поправив для уверенности болтавшийся на ремнях флотской кобуры штатный ПМ, я прикинул, кто бы это мог быть.
Всех офицеров и мичманов с нашего корабля я знал в лицо, новичков к нам на корабль не присылали. По всему выходило, что «гражданский» топал на стоявший к нам бортом и пришвартованный сухогруз, назовем его, к примеру «Комсомолец Одессы», потому что настоящего имени этого корабля я уже и не припомню. Его команда, вернее её небольшая часть, оставшаяся на корабле, и рабочие с ремзавода ходили на сухогруз через наш борт.
Мои предположения оправдались, когда «гражданский» - моложавый коренастый крепыш - легко взбежал по трапу и предъявил служебное удостоверение первого помощника капитана с соседней посудины. Других подходящих слов нельзя и подобрать к раскуроченному вдоль и поперек сухогрузу.
Сопроводив «гражданского» на правый спардек, я понаблюдал, как он, ловко лавируя между нагромождениями такелажа, резанных сваркой частей надстройки и какого - то ремонтного хлама, скрылся в недрах главной надстройки.
Время после часа ночи тянулось медленно и тягуче. Неподалеку приглушенно шумел не прекращавший и ночью свою работу грузовой одесский порт. Манил ночными огнями ещё не утихший после бурно проведенного вечера город. На рейде высверкивали стояночными огнями ждущие разрешения зайти в порт многочисленные корабли.
Налюбовавшись этим никогда мне не надоедающим зрелищем, я зашел в рубку дежурного, чтобы привести в порядок записи в вахтенном журнале, когда с борта сухогруза меня позвал голос недавнего визитера:
- Старшина, закурить не найдётся?
Сигареты у меня были только дешёвые «Черноморские», без фильтра, что – то вроде «Примы», только позабористей и дешевле. Весь запас контрабандных «заначек» типа «Кэмэла» и «Честерфилда» на корабле был давно раздарен и скурен. О чем я и посетовал ночному собеседнику.
Мужик оказался без претензий, да и знамо дело, если уши начинают пухнуть от недостатка никотина, то и чай забьёшь в самокрутку.
В пачке у меня оставалась всего пара сигарет, поэтому я попросил моряка подождать немного и сбегал в каюту за полной пачкой, которую щедро всю ему и отдал.
Мы вместе закурили.
Моряк пораспрашивал как идет служба, в каких морях-океанах пришлось мне побывать, а потом пригласил прыгать к нему на борт: дескать, не откажусь ли я от рюмки чаю?
Трап был поднят, команда мирно и дружно спала по своим койкам, а от угощенья бывалого, видно, морского волка только дурак мог отказаться…
В общем, махнул я через фальшборт на соседнюю посудину и, лавируя вслед за «гражданским» моряком между нагромождений железа, вскоре оказался внутри главной надстройки, а затем и в каюте.
В соответствии со статусом приглашавшего каюта была двухкомнатная, с душем и гальюном, с ковром на полу, с застеклёнными шкафами книг и внушительным холодильником.
Когда хозяин (имени его, к сожалению, за давностью лет и мимолётностью событий я так же не запомнил) открыл передо мной дверцу холодильника, я уважительно хмыкнул: дверцу холодильника в четыре ряда занимали разной формы иностранного происхождения бутылки. Судя по наклейкам, были там не кефир с кока – колой, а кое - что посущественней!
Правда, меня этим не удивишь: повидал я и попробовал во время проводимых нашим «кэпом» - командиром корабля капитаном первого ранга Резцовым В.В. официальных приёмов (а особенно после них), когда заступал вестовым в офицерскую кают – компанию при заходах в иностранные порты, всяких экзотических спиртных напитков вдоволь.
Поэтому, чтобы не обидеть хозяина, я осмотрел всю предложенную для дегустации коллекцию, но попросил угостить чем – нибудь попроще, более приемлемым для флотской души.
Хозяин достал из шкафа высокую квадратную бутылку зелёного стекла без этикетки и стал, ухмыляясь, разливать прозрачную жидкость по вместительным рюмкам. Себе плеснул на донышко, а мне налил до краёв. Достал из холодильника пару бутербродов со шпротами и бутылочку кока-колы, приготовившись из неё налить.
-Запивать, старшина, будешь? - спросил он.
Я пренебрежительно махнул рукой: мол, чего там запивать – то!
Мы чокнулись за морское братство. Уже поднося рюмку ко рту, я почувствовал подвох: запаха никакого не было!
Простая вода исключалась. Тогда оставался только медицинский спирт, который я прежде никогда не пробовал, но по рассказам бывалых флотских приятелей и из художественной литературы представление об этом горючем продукте имел.
Отступать было поздно, да и не к лицу терять ореол бывалого морского волка.
По науке, как шолоховский герой Иван Соколов из «Судьбы человека», я выдохнул и плеснул коварный напиток внутрь.
Резкий выдох!
Занюхать рукавом форменки!
Браво! Экзамен на морского волка сдан на «отлично»!
Ну, и естественно, раз мы такие лихие – после первой не закусываем…
После второй и тоже полной до краёв, мы с гостеприимным мореманом закурили, поболтали ещё о том - о сём. Третья, тоже полная, пошла как по маслу, хотя глотку уже как рашпилем продрало.
Попрощавшись, я уже уверенно пробрался обратно по завалам на палубе сухогруза и, подтянувшись на руках, перевалил через фальшборт на родной «Диксон».
За время моего получасового отсутствия ни одна мышь покой и боеготовность корабля не нарушила. В тепле дежурной рубки я вскоре почувствовал, что меня стало резко и неуклонно «развозить». Почти двести граммов неразведенного медицинского – это по ударной силе приблизительно соответствовало пол - литру хорошей водки.
Да ещё без закуски, если не считать символических бутербродов.
Да ещё после восемнадцати часов дежурства.
Да ещё под полпачки сигарет…
Часа в три ночи я понял, что засну на посту и что нужно идти будить своего сменщика. Что я, к неописуемому неудовольствию своего рассыльного, и сделал.
Недоумевающий рассыльный наскоро умылся и принял вахту, а я без лишних объяснений (буду я ещё объясняться перед матросом – первогодком!) отправился уже «на автомате» в свою каюту спать.
Проснулся я от того, что на переборке рядом с моей каютой надрывался звонок переговорного устройства внутренней корабельной связи, снабжённого кроме традиционной телефонной трубки ещё и специальным звуковым сигналом и идентификационным табло с выскакивающим в указательном окошке шариком, чтобы, не поднимая трубки, рассыльный пулей летел в ходовую рубку либо в каюту командира, либо к старпому, смотря от кого поступит вызов.
В недоумении я посмотрел на залитый солнечным светом иллюминатор, на свою повязку дежурного на рукаве. Времени, судя по всему, было около восьми часов утра!
Рванувшись, я больно ударился головой о верхнюю койку. В каюте, обжитой ещё тремя моими подчиненными из БЧ-4, кроме меня, никого больше не было.
Вместе с сигналом громкой связи «команде на построение» в каюту влетел ухмыляющийся старшина первой статьи Виталька Скрынник, мой коллега - «годок» из БЧ-1, почему-то одетый по форме «три» и с такой же, как и у меня, повязкой дежурного по низам на рукаве.
- Давай, ласточкой лети к старпому! Вызывает! - заявил сразу он.
- А почему ты заступил по низам? Почему меня не подняли вовремя? - возмутился я.
- Старпом тебе все объяснит! Ты, на хрена, «Лома» на х… послал, да ещё и «прогаром»* в него кинул? - уже вдогонку крикнул мне Виталька.
Пережёвывать услышанное и уточнять курс, которым я послал дежурного, времени не было. Взлетев ласточкой на верхнюю палубу, я постучал в дверь каюты нашего старпома, на период отпуска «кэпа» исполнявшего обязанности командира корабля, и, получив разрешение, вошёл…
Старпом капитан-лейтенант Шишигин, и без того похожий на грача из-за своей чёрной шевелюры и не поддающейся никакому бритью щетины, сидел за письменным столом чернее тучи.
-Старшина второй статьи, - начал я положенный по уставу доклад, - по вашему приказанию…
Закончить рапорт старпом мне не дал. Грохнув со всего маху кулаком по столу, он закрученным в витые морские узлы боцманским матом излил всё, что он думает по поводу охамевших от безделья и безнаказанности «годков», и меня в частности.
Я, вытянувшись по стойке «смирно» и в неподдельном изумлении тараща глаза, выслушал старпомовский разнос.
То, что я проспал свой выход на дежурство, было однозначно. Но то, что доложили по этому поводу старпому, понять пока было трудно. Последняя его фраза расставила все по своим местам и позволила мне вздохнуть с некоторым облегчением…
- С каких это пор старшины стали позволять себе отказываться от выхода на дежурство потому, что они, якорь им в печёнку, не выспались? - прорычал напоследок он. - Быстро на построение!
Команда корабля уже выстроилась на вертолётной палубе для подъёма флага и развода.
Когда я встал в строй на левом фланге рядом со своим отделением, все вокруг похрюкивали от сдерживаемых смешков да ободряюще подталкивали меня локтями в ожидании развязки.
Подъём флага и развод прошли как обычно, и я уже подумывал с тайной надеждой, что все обойдётся малой кровью, но все мои надежды развеял старпом, скомандовавший:
- Команде по работам разойтись! Офицерам и старшинам остаться!
Следующая его команда относилась уже непосредственно ко мне:
- Старшина второй статьи Гамаюнов, выйти из строя!
Я делаю два уставных шага вперед и поворачиваюсь лицом к замершему по стойке «смирно» строю.
- За отказ заступить на очередное дежурство в составе суточного наряда по кораблю, объявляю пять суток ареста!…
Ответ мой прозвучал, как и положено по уставу:
- Есть пять суток ареста!
- Стать в стой!
- Есть стать в строй!
Два шага обратно в строй.
Поворот кругом.
Команда «Разойдись!»
Приплыли…
Конвой комендантского патруля одесской гарнизонной тюрьмы прибыл по мою измотанную ожиданием морскую душу через полчаса. Армейский «Газик» остановился у трапа «Диксона», и офицер внутренней службы с двумя солдатами, вооружёнными карабинами с примкнутыми к ним штыками, вышли на причал, не решаясь подняться на борт корабля и ожидая моей добровольной сдачи…
Опасаться действительно было чего. Провожали меня все «годки» и моё отделение радиотелеграфистов – пеленгаторщиков в полном составе. «Годки» буквально рвали тельняшки на груди и наматывали флотские ремни на руки, порываясь затеять с конвоем драку, дабы не отдать своего товарища на поругание «сапогам» и «портяночникам». Но это дело пахло уже уголовной статьёй, и я, благоразумно остудив их пыл и зная, что сам отделался от больших неприятностей чудом, шагнул на трап со свернутым бушлатом под мышкой и с гордо поднятой головой сдаваться…
Гауптвахта располагалась на территории одесской гарнизонной тюрьмы, построенной ещё в прошлом 19 веке и повидавшей в своих стенах многих известных российской истории личностей - как криминальных, так и героических. Музеем её, правда, никто не догадался сделать, а памятные росписи и автографы на стенах камер, оставляемые обычно посидельцами, давно заштукатурили, освобождая поле для эпистолярных изысков новым поколениям арестантов.
Не считая нескольких офицеров и прапорщиков, ряды которых через два дня пополнил и мой «бычок» - командир БЧ-4 капитан – лейтенант Серегин, получивший трое суток ареста от военного коменданта Одесского гарнизона за драку с патрулём где-то на Дерибасовской, на гауптвахте содержались в основном солдаты срочной службы. Учитывая мой флотский статус, могущий привести к конфликту родов войск при помещении меня в одну камеру с солдатами, а также разницу в сроках службы (мне до дембельских трёх лет оставалось служить чуть меньше двух месяцев, что тоже имело большое значение), для моего содержания выделили отдельную камеру. Самолюбие моё было вознаграждено ещё и тем, что на двери камеры красовалась медная табличка с надписью: «В этой камере в 1915 году содержался легендарный революционер, борец за свободу молдавского и украинского народов, комбриг и герой гражданской войны Григорий Иванович Котовский».
Пять положенных мне суток ареста прошли быстро и добавили массу новых впечатлений. Прежде всего мне навсегда запомнились арестантский скудный паёк, разительно отличавшийся от флотской сытной кормёжки и выдаваемый один раз в день, да «вертолёт», каковым назывался выдаваемый для ночного отдыха деревянный лежак. Ну а о том, как и где пришлось добросовестным трудом на благо советского общества и Военно-морского флота доказывать своё исправление, рассказ особый…
На второй день отсидки, когда рядовой контингент штрафников вывели для развода на работы, я с энтузиазмом гайдаевских алкашей из бессмертной «Операции «Ы» и других приключений Шурика» попросился на шиноремонтный завод. Не только потому, что на мясокомбинат наряда не прислали, а прежде всего ради того, чтобы вырваться из своей геройской мемориальной камеры и побыть на людях.
Работать меня поставили к автоклаву по наварке шин. К вечеру от сырости, парящих перегретых трубопроводов, монотонности и однообразия выполняемой и в физическом плане тяжёлой работы захотелось обратно в камеру.
На следующий день мне повезло. Подфартила срочная работа на территории военного госпиталя. Мне в подчинение дали троих проштрафившихся солдатиков и определили рыть с помощью этих бесплатных универсальных агрегатов траншею для водопровода от забора, как говорится, и до вечера…
Удовольствие это я растянул на три дня, убедив в своей незаменимости на посту прораба не только завхоза госпиталя, но и половину поварих с госпитального пищеблока, которые сердобольно нас целыми днями подкармливали и млели от ухаживаний, геройского трёпа и небезуспешных попыток пришвартоваться к едва скрываемым белыми поварскими халатиками женским прелестям...
В общем, оставшееся до выхода с «губы» время пролетело быстро, и утром шестых суток без звуков фанфар и марша «Прощание славянки» я ступил за ворота одесской гарнизонной тюрьмы, где меня уже поджидал сопровождающий - ухмыляющийся начхоз корабля мичман Влад.
Тут-то мы и встретились с моим «бычком» капитан-лейтенантом Серёгиным, который вышел из тех же ворот, сконфуженно улыбаясь и отворачивая лицо с уже пожелтевшим фингалом под правым глазом.
- Может, отметим это дело, товарищ капитан-лейтенант? – съехидничал Влад.
- Шуточки у тебя! Поехали уж домой - не поддался на провокацию Серёгин.
Всю дорогу до корабля мы молча слушали болтовню мичмана Влада, стыдливо воротя нос друг от друга: и хвастатся в общем-то было не чем, и видок у нас обоих был ещё тот – немытые, небритые, неглаженые…
Обошлось без нравоучений. Да и что ещё требовать от подчинённых, если отцы-командиры по части «доблести гусарской» три очка форы дадут…
* - Дежурный по низам – офицер, мичман, старшина, возглавляющий службу корабельного дежурства во внутренних помещениях корабля. Подчиняется дежурному по кораблю, а если корабль на ходу – вахтенному офицеру. Отвечает за поддержание внутреннего порядка и несение службы суточным нарядом.
* - Пайол (паёл) – это деревянный настил в трюме грузового судна для предохранения конструкций дна от повреждений в случае падения груза, а также для защиты груза от намокания, состоящий из легкосъёмных портативных секций.
* - Прогары – жаргонное название рабочих кирзовых или кожаных матросских ботинок без шнурков, причём довольно тяжёлых.