Алексей Бобров (Курганов)
Дуся, Дуня, Иван Абрамыч и Голливуд. (рассказ)
У меня есть знакомая. Её зовут Дуся (впрочем, это для кого-то Дуся, а для остальных – Евдокия Фроловна). Это довольно крупная женщина с широким, постоянно улыбчиво-застенчивым лицом, внешне очень похожая на артистку Нонну Мордюкову, которая уже вышла из возраста молодогвардейки Ульяны Громовой, но ещё не дошла до Марии, главной героини из фильма Никиты Михалкова «Родня».Ей тридцать два года, она не замужем и никогда не была. Образование у Дуси – среднетехническое, работает заведующей городской баней номер три. Место, конечно, тёплое и хлебное, потому что помимо общих помывочно-помоечных залов ( а, может, обмоечных? Помоечно-обмылочных? Обмывочно-помывочных? Помоечных-обмоечных… Да-а-а, велик и могуч ты, русский язык! Как бы этим языком эти самые залы правильнее обозвать, чтобы Дусю не обидеть?), короче, вы поняли, если совсем уж не дураки… В общем, помимо общего пользования есть ещё и отдельные сауны. А это - сами понимаете, не дети - дело уже келейное, а, бывает, и деликатное до самой интимности. Особенно если с приглашением женщин легкодоступного поведения. Это раньше, при нравственности и прочих моральных устоях, если мужчина шёл в сауну с женщиной, то будьте добры паспорты банщице показать. Что вы обоюдо и соответственно записи в книге регистрации бракосочетаний проштампованы, что автоматически законодательно разрешает вашу опять же совместную интимную помывость. А сейчас – времена другие. Сейчас - свобода слова, действия, и вообще начхать. Веди с собой хоть целый бабий гарнизон с бабьим же оркестром! И без всяких штампов о вашем с этим оркестром бракосочетании! Пусть они у тебя там, в сауне, хоть симфонии играют, хоть чертями на голове скачут, согласно существующему денежно-ценовому прейскуранту. Потому что имеют полное право за свои наличествующие денежки.
А через эту интимную деликатность с половой распущенностью и Дусе тоже больно хорошо! В том смысле, что имеется практически узаконенная возможность постоянно, помимо официальной заработной платы, которая, понятно совсем смехотворно-копеечная, иметь существенный финансовый приварок (или, как сейчас говорят, «рубить» неслабые «бабки»). Которым, правда, приходится делиться с вышестоящим банным командованием из городской администрации, которое и разрешило эти самые морально распущенные сауны. Но это уже совершенно другая, интимная тема, к нашей сегодняшней совершенно не относящаяся.
Вы можете, конечно, задать вполне логичный вопрос: а каким же образом наша рядовая среднетехническая Дуся попала на такую весьма неплохую должность? Тем более, что никакого блата у неё не было и нет, и вообще сама она родом из относительно глухой рязанской деревни, которая затерялась между не менее глухими рязанскими же городами Тума и Касимов. А всё очень просто, всё очень грустно, и целиком и полностью укладывается в наши сегодняшние суровые реалии. Место заведующей Дуся заработала всё тем же нелёгким и стыдным постельно-половым трудом, в чём, конечно, до сих пор глубоко раскаивается, но ни капельки не жалеет, а то так бы до сих пор и загибалась в своём родном совхозе (или как он там теперь? СЗАО? Придумают же, Господи, такую хрень…) в своем родном телятнике обычной рядовой телятницей. Поэтому спасибо большое Прохору Максимовичу, их совхозному (тьфу ты! Как его там! Сэ Зэ А-бэ-вэ-гэ-дэ… Ну, вы поняли.) бухгалтеру, к которому пять лет назад приехал погостить его городской племянник Виталик, бывший комсомольский руководящий работник, ныне – городской чиновник среднего пошиба, тот ещё периодически женящийся, но не на Дусе, кобель. Виталик оказался шустрым и щедрым, простую как вся её деревенская жизнь Дусю моментально очаровал и, конечно же, без труда оприходовал в первый же вечер их знакомства, которое состоялось в совхозном (пусть совхозном! Пусть!) Доме культуры и в котором уже давно нет никакой культуры, а проводятся лишь одни молодёжно-хулиганские дискотеки с обильным распитием вонючего самогона, и куда Дуся зашла в тот её судьбоносный вечер совершенно случайно, чтобы у своячечницы Лизаветы, работающей на молочной ферме дояркой и, понятно, ворующей с этой самой фермы это самое молоко, забрать это самое молоко, как обычно – трёхлитровый бидон. Нет-нет, к Виталику за лишение её девической невинности у Дуси не имеется никаких претензий! Наоборот - одни лишь слова искренней глубокой благодарности! Ведь именно он, Виталик, в благодарность за сексуальную любезность помог Дусе покончить, наконец, с её унылым и беспросветным деревенским прошлым, переехать в город и поступить на работу во всю ту же баню номер три сначала простой банщицей-помывщицей, а уже потом сделать хотя и не стремительный, но уверенный карьерный рост. А то, что карьерный рост и карьерный секс – понятия, тесное переплетённые друг с другом, Дуся знала давно и поэтому восприняла покорно, как печальную, но, увы, обязательную к исполнению процедуру и неотъемлемую черту нашей суровой действительности. Ту уж и на самом деле ничего не поделаешь. Как говорится, у каждого бывшего комсомольца – свой сегодняшний комсомольский бизнес, у каждой доярки – свои коровьи сиськи, а у каждой банщицы – своя помывочно-обмывочная шайка (в том смысле, что таз для мытья. А то ещё подумаете невесть что. С вас, ехидных, станется.).
Так что всё правильно, всё глубоко несправедливо. Хочешь жить – умей платить и не квакать. Каждой лягушке – своё болото.
А на работе Дусю ценят и уважают, да! Сам Иван Абрамыч, дусин начальник, на торжественных собраниях к ежегодным Дням работников бытового обслуживания ей всегда грамоту торжественно вручает, и в этом году тоже, конечно! А как же! И даже с огромным красивым букетом! Дуся уже давно этот букет в цветочном магазине, который рядом со свалкой, приглядела и так же давно хотела сама себе купить (конечно, сама. А кто же ещё-то? Больше некому.), но восемьсот пятьдесят рублей - это, знаете ли, даже для заведующей общественной баней с её развратными, денежно-доходными саунами, довольно напряжённое приобретение. А тут нате пожалте – Иван Абрамыч! С этим самым давно присмотренным букетом! Так что, получается, денежки съэкономила. Ай да Дуся! Не зная её, можно подумать, что хитрая! Что как будто знала, что подарит! Экая, право, прелесть за целых восемьсот пятьдесят рублей! И опять же, в придачу к букету, как всегда, разных приятных слов наговорил. Что она всегда и неунывающая, и трудолюбивая, и доброжелательная, и с людьми умеет ладить, и даже с совершено безкомплексной сегодня молодёжью. И что помывочно-обмывочные показатели у неё всегда на должной высоте, и наглядная гигиеническая агитация на должном идейно-художественном уровне, а уж подчинённый ей, Дусе, помоечно-обмоечный коллектив какой дружный – глаза выцарапает за неё, за Дусю, и глазом не моргнёт! Вот была бы сейчас, в наших нынешних экономическо-рыночных условиях такая же экономическая, пусть хоть рыночная, хоть просто базарная Доска Почёта, наивно размечтался Иван Абрамыч, то я бы её, нашу Евдокию Фроловну, обязательно бы на неё повесил! На самое чтобы далеко видное место! Чтобы все видели, останавливались и ахали, удивляясь с последующими любовью и восхищением! Дескать, а кто же это у нас такая из всех-всех-всех повешенных самая передовая? А, это Дуся! То есть, Евдокия Фроловна! Очень приятно! Надо будет зайти к ней в баню помыться! Обязательно! А как же! Прямо на следующей неделе! И семью привесть!
Да, говорить-то Иван Абрамович умеет, этого у него не отнять… Он как начал в три часа дня, в торжественном зале, так и вечером, в ресторане, всё говорил, говорил, говорил… И ещё позже, уже у Дуси на квартире. И даже когда спать легли – тоже. Правда, теперь уже не Дусю хвалил, а на жизнь свою горемычную привычно жаловался. Что вот почему он должен жене обязательно врать, что находится сейчас в торжественно-срочной служебной командировке с нужными, задерись они медным тазом, все эти нужные, людьми, а не вместе с ней, с Дусей, в её тёплой и мягкой кровати производства Мухоплюйской мебельной фабрики, две с половиной тысячи рублей с привозом, и это ещё дёшево. И что уходить от неё, от Дуси, опять совершенно не собирается, потому что она добрая и ласковая, а жена – злая, крикливая и вообще стервь. Которую он когда-нибудь обязательно удавит вместе с абсолютно такой же своей тёщей, то есть, её мамой, чтобы их обеих черти склевали, потому что не дают ему, Ивану Абрамычу, абсолютно никакой спокойной жизни, а одни лишь деньги, деньги, деньги… Как будто он фабрика Госзнака, а не обычный, рядовой, мелко коррумпированный, банно-прачечный чиновник. Он и ещё чего-то говорил, ещё жаловался ей, Дусе, ещё плакался, елозя носом по подушке… А потом уткнулся в её большую тёплую дусину сиську и, почмокав воздух своими толстыми губами, уснул, совершенно несчастный и абсолютно счастливый… А утром уже молча поел яичницу из трёх яиц и кофе выпил. И буркнул только: ну, всё. Пошёл. Да! Я, Дусь, букет-то этот давай взад заберу. Зачем он тебе? А я дома отдам этой стерве нехорошей. Может, хоть сразу орать не будет. Потом-то обязательно. Но хоть не сразу, когда из сегодняшней командировки вернусь…
И ушёл. С букетом за восемьсот пятьдесят рублей. Да нет, Дусе совершенно не жалко! Пусть! Всё правильно, потому что из командировки… Он вообще хороший мужик-то, Иван Абрамыч! Он хоть и очень редко, но остаётся у неё ночевать. Скрашивает, так сказать, её однообразный одинокий досуг. А в предпоследний раз, перед букетом, даже диск с кинофильмом подарил. Называется «Все звёзды Голливуда». Пол Мерфи. Такой это прямо весёлый американский комик! Когда она шляпу в речку уронил, а потом его собака вдруг стала зелёного цвета, она, Маруся, очень смеялась! И Дуня тоже, хотя собак не любит.
Да, я же вам про Дуню ещё не сказал! Это кошечка такая. С уморительными зелёными глазками. Дуся её на помойке нашла, прямо в мусорном баке, который уже приехала забирать мусорная машина. И забрала бы и мусор, и вместе с ним и Дуню, если бы не вовремя оказавшаяся на помойке в тот судьбоносный для Дуни момент Дуся. Она вытащила её буквально уже из поднимавшегося подъёмником бака и трепетно прижала к груди, несмотря на её вызывающую тощесть и весьма подозрительную в плане лишайности облезлость. А поприжимав, отнесла домой. Где вымыла шампунЁм «Хэд энд Шолдерс», восемьдесят пять рублей за двестипятидесятиграммовый пузырёк, потом накормила отваренной сосиской по сто пятьдесят рублей за один килограмм, напоила молоком за двадцать два рубля за один литровый пакет трёх с четвертью процентной жирности. После чего постелила в комнатном углу, прямо напротив телевизора, чтобы было удобно смотреть и мурлыкать, сложенный втрое чистый, привезённый ещё из деревни, половичок и сказала: «Ложись, Дуня!». Дуся даже сама удивилась, как это у неё совершенно непроизвольно, как-то само собой придумалось это для кошки человеческое имя. А чего? И очень даже хорошее! Не какая-нибудь Грета-Висбаден-фон-Кутченбах-десятая, которую показывали всё по тому же телевизору в передаче «Их нравы» где рассказывалось-восторгалось про «новых русских» с их уникальноредкопородистыми кошками и ихних друзей-товарищей, буржуинствующих иностранных миллионеров, таких же жирных барбосов.
Да, такой вот ещё характерный штрих про Ивана Абрамыча. Он - бывший командир бывшей местной военной части ракетных войск стратегического назначения. Которую разогнали, потому что сейчас у нас с Америкой мир, любовь и близкие, чуть ли не приятельские, отношения. Прям целуемся все с этой Америкой! Ох, доцелуемся… Да! Но поскольку он какой-никакой, а всё ж таки полковник, то его так же запросто, как ракеты с солдатами, разгонять поопасались. Да и некультурно это – взять такого некогда уважаемого, согласно его теперь уже безвозвратно ликвидированной должности человека и бросить на съеденье жизненным обстоятельствам! Так поступать решительно нельзя! А вдруг запьёт? Или продаст какие-нибудь известные ему сугубо секретные военные тайны империалистическим разведкам? Если запьёт, то чего же? Запросто нанесёт урон стране! Не такие трезвенники, и то наносили! Поэтому городские власти пошептались-посоветовались и определили его на всякий, как говорится, пожарный на бытовые услуги. Тем более что срочно уволенный за многочисленные и многолетние злоупотребления своим служебно-бытовым положением тамошний начальник попался на очередном воровстве в особо крупных размерах и поэтому благополучно и наконец-то сел, постоянно сейчас пиша во все прокуратуры, что воровал не он, а кто-то другой, ему совершенно (ха-ха!) незнакомый, с которым и выпивал-то всего один (ещё раз три ха-ха!) раз. Опять же Иван Абрамыч, несмотря на то, что верный сын советско-российской армии, её, можно сказать, плоть, кровь и душевный член, не так прост, как кажется на первый солдафонский взгляд! И, во всяком случае, гораздо дальновиднее и вообще умнее вышеназванного, прочно сидящего сейчас и лишь зря тратящего бумагу и прочие письменно-канцелярские принадлежности его предшествующего писателя! Он, Иван Абрамыч-то, ещё заранее, ещё когда вовсю командовал вышеразогнанным стратегически-ракетным щитом Родины, на всякий случай записался в ныне уверенно и прочно правящую партию. Потому что проникся осознанием строить нынешнюю демократическую Россию, раз состоит при соответствующей руководящей должности, на которой может принести очень даже нехилую пользу горячо любимой Отчизне. (Хотя, честно говоря и строго между нами, нужна она ему, эта партия, как верблюду-кораблю пустыни белый арктический медведь.) Он и сам как-то при очередном ночлеге откровенно, потому что она, Дуся, никогда не предаст, признался ей, что если бы его воля, то записался бы лучше в партию любителей пива (оказывается, сейчас и такая есть.). И с большим бы на то искренним удовольствием! Но нельзя. Потому что вышеназванные партийные товарищи, которые каждый сплошь руководящие начальники, неправильно поймут. И при этом он очень многозначительно посмотрел вверх. То ли на потолок, то ли на дусину люстру, которую та купила на рынке стройматериалов за тысячу восемьсот рублей, производство – Чехия, с дополнительным комплектом съёмных, под хрусталь, подвесок. Дескать, ты, Дуся, поняла, в чём заключается генеральная линия его, Ивана Абрамовича, единственно правильной и единственной народной партии? Поняла, кивнула Дуся. Хотя и поздно уже, но вы, Иван Абрамыч, совершенно не беспокойтесь! Я сейчас в круглосуточный схожу. Вы какие пивы уважаете? Какого названия? И сколько вам взять? И закусить чего? Может, селёдочки?
Ну и как вам, а? То-то! Вот что такое эта Дуся! Вы когда-нибудь видели таких вот прямо несуществующих, кроме неё, Дуси, небесных женщин? Правильно! И не увидите никогда! Он, Иван-то Абрамыч, когда услышал эти её слова про круглосуточный магазин и пивные марки, то даже не то что заплакал - зарыдал в ответ, захлебнувшись благодарными слезами. Вот как проняло его, бедолагу, несмотря на то, что всю жизнь - с зарегистрированной женой и беспредельной дальности смертельными ракетами! А потом утёрся, горестно так вздохнул, погладил её рукой по мягкой, молочного цвета коленке и сказал: эх, Дуся! Эх! Если бы не моя стервь и мой по отношению к ней офицерский долг! Она же безвременно погибнет, совершенно неприспособленная, кроме как орать! И замолчал, уткнувшись в её (не жены, а конечно Дуси) большую и тёплую сиську. Да, очень уж он переживает за свою крепкую образцовую семью! Прямо болеет, вот до чего страдает! И сколько уже денег заплатил, чтобы среднего его сыночка, Валентина по имени, тоже бывшего ракетного офицера, не так чтобы очень надолго посадили. Ну, год, два, и лучше условно – но не восемь же, как обещает соответствующая уголовно-законодательная статья! Она Дуся, когда узнала, что его Валентин - в особо крупных размерах, то тоже целый день проплакала. И денег Ивану Абрамычу сразу же предложила. На продажных судейских работников, прокурора с адвокатом и подкуп неподкупных свидетелей. У неё сейчас деньги-то есть, тем более в позапрошлом месяце новый интимный пристрой с саунами открыли. Да и не жалко ей этих денег, пропади они пропадом! Ведь сын же! Родная кровиночка! Пусть и в крупных особо размерах! А как же! Только Иван Абрамович не взял. Может, из гордости, может, постеснялся. И опять только горестно так сказал: эх, Дуся! И опять коленку пожал, прямо как ладонь на торжественном собрании по случаю профессионального Дня. Нет, жалко ей иванабрамовичева Валентина, жалко, хотя они и совершенно незнакомы. А с другой стороны, что же, если незнакомый, то и жалеть не надо? Это же тогда не по-людски совсем, если не пожалеть! А, значит, и совершенно не по её, не по дусиному.
А весь этот разговор я затеял совсем не для того, чтобы ещё раз пожалеть теперь уже её, Дусю, или этого слабохарактерного героического офицера, дусиного мозгопудра Ивана Абрамовича. И уж, конечно, не этого особо крупноразмерного иванабрамовичева дурака-расхитителя Валентина. Потому что действительно дурак. Потому что уж коли взялся расхищать, так расхищай без попадания! Нет, лично мне этих двух последних совершенно ни капельки не жаль, потому что это не мужики, а так, банно-прачечная пыль с уже изрядно потускневших, хотя и некогда совершенно блестящих офицерских погон. Такие, с позволения сказать, офицеры лишь позорят своими неприглядными криминальными поступками и своими базарно-бабьими сопливостями нашу некогда героически-легендарную Красную армию! А что же касается единственно Дуси, то она не очень-то и любит, когда её жалеют. Она тогда начинает смущаться и краснеть, и вообще чувствует себя ужасно неловко, как будто что-то украла. Это из неё, извиняюсь за грубость, прёт глупость деревенская, извечные, истинно кондово-русские смущение и стыд за похвалу. У других народов этого нет. Это – исконно наша национальная черта. Или, извините за пошлое слово, менталитет. А красть она боится и никогда не будет, потому что воровство, в отличие от выше не раз уже упомянутого Валентина, считает страшным грехом. Если же ей хочется поплакать, то она предпочитает делать это в одиночестве, в своей однокомнатной квартире, которая ей (вот тут уж ей действительно повезло!) досталась от одной старушки, у которой Дуся, вырвавшись из своего дремучего отупело-деревенского быта, снимала угол и ухаживала за этой совершенно неродной ей женщиной целых три года. В благодарность за что старушка, почуяв неумолимое приближение неизбежного, ей эту свою квартиру и отписала. Так что плачет-рыдает Дуся со всем возможным комфортом, в совершенно шикарных жилищных условиях, уткнувшись в подушку, которую привезла сюда, в город, из родной деревни и которую бережёт как память о покойной мамане. Которая самолично щипала для этой самой подушки гусиный пух и одновременно со щипанием исполняла старинную песню про белый сапожок и далёкого суженого, который всё не едет, зараза худая, и не едет. А чего не едет – никто не знает. Может, поженился, гад, там, на далёкой на сторонушке.
А рассказать о ней, о Дусе, я решил единственно потому, что она без памяти увлечена кинематографом. Этим самым действительно народным из всех человеческих искусств! Правильно говорил Шариков из кинофильма «Собачье сердце»: кинематограф у женщины – единственное утешение в жизни. Это прямо про неё, про Дусю! А поскольку, прожив в городе столько городских лет, она так по сути и не стала городской, и не завела здесь ни постоянных серьёзных мужчин (положа руку на Дусину коленку, давайте уж, наконец, честно признаемся: этот вечно ноющий, банно-чиновничий ракетчик – ну какой он мужик? Так, бывшее военное недоразумение.), ни близких, кроме Дуни, подруг, то кинофильмы как-то сами собой стали для неё и единственной страстью, и, одновременно, душевной отдушиной, в которую, как в вентилятор, пытаются улететь все дусины горести и невзгоды. А чтобы наслаждаться кинофильмами с самым вообще максимальным комфортом, Дуся, отказывая себе буквально во всем и похудев при этом без всяких фитнессов и шопингов-жопингов на шесть с половиной килограммов, накопила на видеомагнитофон, который, накрытый лично Дусей связанной кружевной салфеткой, стоит у неё в квартире на самом почётном месте, между столом и кроватью, на специальной подставке под названием телекронштейн, триста пятьдесят рублей и бутылка соседу за приворот специальных креплений. Которую (не подставку, а кровать, которая через неё рядом со столом) по причине уже почтенного возраста давно бы пора сменить, но Дуся жмётся, потому что собирает деньги, чтобы поставить в деревне, на кладбище, папане и мамане гранитный памятник. А это довольно дорогое удовольствие, потому что могильные расценки сейчас настолько стремительно, в отличие от заработных плат, приближаются к мировым, что это тысячу раз подумаешь, прежде чем собираться помирать. Но в отношении папани и мамани думать-размышлять Дусе не приходится. Потому что ставить надо всё равно, чтобы всё было по-людски. Что же они, всю жизнь работали-работали, в дерьме совхозном всю жизнь ковырялись – и какого-то камня, хоть и гранитного, не заслужили? Конечно, заслужили! И не один! Так что она, Дуся, в лепёшку расшибётся, а папаню и маманю своих единственных и неповторимых, обязательно этим гранитным камнем увековечит! Это даже не обсуждается и никаким вопросом! И нечего тут даже разговаривать!
А вот зато о своих любимых кинофильмах и любимых артистах Дуся может говорить днями и ночами, что и делает своей кошке Дуське, которая является её единственным слушателем, потому что друзей и подруг у Дуси, повторяю, так и нет. Сегодняшний любимый дусин киногерой – это отважный Кейси Райбик в исполнении голливудского киноартиста Сигала по имени Стивен из кинофильма «Захват» про американский крейсер, неожиданно захваченный то ли диверсантами, то ли террористами (Дуся в этих тонкостях не разбирается. Ей это ни к чему. У неё баня номер три, а не американский крейсер, не знаю какой номер, или какой другой шпионский центр агрессии, экспансии и мирового империализма.), и которых этот самый крейсерский повар Райбик-Сигал лупил от души и в хвост и в гриву. А ихнему постоянно смешливому главарю и больше того! Воткнул прямо в темечко здоровенный ножик (при первом просмотре этого драматического эпизода у Дуси от такой откровенно-кровожадного натурализма даже в грудях спёрло и в глазах помутилось. Она даже на кухню сходила воды попить, вот до чего проняло!). А для гарантии, что этот ножик и его темечка не выскочит, этот самый Райбик воткнул уже бездыханное и даже не конвульсирующее главарёвское тело все тем же многострадальным темечком вместе с так и невынутым из него ножиком прямо в какой-то электрический ящик с неотключённым электрическим током. Из которого, раз он неотключён, тут же посыпались разноцветные электрические искры, что, по мнению Дуси, уже было вообще излишним полным издевательством над этим самым бандитским бездыханным главарём. Потому что он хоть и бандит, и ухмыляется этак кровожадно и даже гнусненько, и вообще угроза миру - а всё равно человек. Который, как сказал ещё на школьном уроке литературы во время дусиного школьного обучения, великий пролетарский писатель Максим Горький, звучит гордо. Пусть он, повторяю, и самый что ни на есть последний урка, на котором пробу негде ставить. (Да не Горький Максим урка, а райбиков бандит! Ну сколько можно вам объяснять! Чего же вы такие кинематографически тупые-то?).
Нет, про крейсер – очень хороший фильм! Можно сказать – патриотический! С таким смыслом, что враги, какие бы они террористические не были, а всё равно будут наказаны. И другие артисты, которые кроме Райбика, тоже там хорошо играют. Вот, например, девчонка эта, с грудями. Такая прямо смешная! Она не просто какая-то, а «мисс»! Хотя ничего в общем, выдающегося по красоте. Кроме, может, только сисек. Правда, смешная. Когда музыка там заиграла, и она со своими дойками вдруг из торта вылезла. Райбик, понятно, не ожидал такого сюрприза, сразу на неё – автомат, а она – лезет! И как это он её не застрелил? Вот что значит – порядочный и нервы железные!
Вообще, этот Сигал по имени Стивен - очень, по убеждению Дуси, талантливый артист. Прямо как Борис Андреев или Николай Крючков из кинофильма «Трактористы», да! Ведь когда он, этот Стивен, делает свою знаменитую свирепую морду со сжатыми скулами и сощуренными глазами, это просто теряешься чего делать – рыдать или смеяться. Он иной раз прямо как Райкин Аркадий! Или такой же талантливый как его сын Константин! Который играет Труффальдино в кинофильме «ФигарО из БергамО». Где Миронов Андрей и Ширвиндт Михаил. То есть, Державин Александр. Тоже, между прочим, хорошие артисты. Тоже весёлые. Это прямо смеяться можно на них до самых настоящих слёз! Потому что настоящие мужчины, да! Особенно когда на троих в лодке, не считая собаки с такой, знаете, мордой кирпичом! Как они там с девками-то в лабиринте заблудились! А одна, которая «гусарская баллада» Шурочка, ещё делала такой неприступный вид, что мужчинами ну совсем совершенно не интересуется. Какая же, право, притвора! Тем более, что на Миронова глазками-то вон как стреляла! Хоть и ужималась прямо вся! Дескать вы, товарищ Миронов, мне совершенно без всякого интереса, хоть вы и всенародно любимый артист! Эх, ей бы, Дусе, её, шурочкины, гусарские проблемы! Потому что мужика у Дуси, я уже тыщу раз говорил, нет. В том смысле, что постоянного нет. Те же, которые время от времени в её жизни всё же появляются, почему-то постоянно оказываются временными. Хотя сама Дуся каждый раз считает, что уж этот-то, теперь-то, который уткнулся в её большую тёплую сиську (чего они у неё, дойки-то, мёдом что ли намазаны? И действительно, как кто не придёт - сразу утыкается! И именно в них! Не, скажем, в её дусин, затылок или пятку - а туда! Прямо наваждение какое-то!), что вот этот безвременно сладко уткнувшийся, уж он-то - обязательно навсегда. На всю её оставшуюся, так тоскующую по нормальному, и пусть даже умеренно выпивающему (лишь бы только не очень сильно дрался) мужику жизнь. А они всё равно сбегают и сбегают. И каждый сбежавший раз Дуся не понимает – почему? Может, они пугаются того, что она сразу, без всяких предварительных любовных игр, без всякого кокетства и тонких городских жеманничаний начинает относиться к ним совсем не так, как они привыкли? Потому что она сразу же, немедленно, с первой же минуты начинает их обихаживать, одевать-обувать, покупать им всякую одежду и ботинки, шляпы, костюмы и носки, и кормить как на убой всевозможными деликатесами, которые сама себе, конечно же, позволить не может. И вообще холить и лелеять, только что не молиться и не облизывать их с ног до головы. Хотя если они скажут – оближет не задумываясь. Потому что ей, Дусе, очень хочется иметь персонального и постоянного мужика. Пусть даже низенького, плешивенького, картавенького и вообще на которого никакого ни у кого спросу нет и быть не может даже теоретически. А то, что она, Дуся, в постельных делах не особо прыткая, так это ей только подсказать надо, чего ему, мужику, хочется! Она же прямо в лепёшку расшибётся и наизнанку вывернется, чтобы ему, другу милому и сердешному, в полной мере угодить! Она ведь, Дуся, такая! Совершенно нерастраченная, несмотря на своей относительно цветущий и всегда приветливый вид! И какие же всё-таки эти самые мужики дураки! Не ценят очевидного! Зажрались, что ли? Даже и плешивые.
Да, нету мужика, нету. Видно, не судьба. Остаётся давнишняя страсть – кинематограф. Впрочем, эта любовь к «самому массовому из искусств» у Дуси тоже хотя и не сиюминутная, но весьма своеобразная. Например, она никогда, даже в далёком наивном крестьянском детстве, даже и не мечтала, как все другие девочки ей тогдашнего возраста, стать киноартисткой. Для неё нелепой и совершенно даже кощунственной была сама эта мысль: сниматься в кино, то есть, если не стать в один ряд, то хотя бы издалека приблизиться к таким неземным божествам как Любовь Орлова, Марина Ладынина, Зоя Фёдорова, Нонна Мордюкова, Люсьена Овчинникова и ещё многие, многие, многие, портреты которых, вырезанные и разных журналов, она трепетно хранила в картонной канцелярской папке, которую ей принесла из совхозной конторы соседка, которой она за это, пользуясь покровом ночи, приволокла мешок комбикорма для открома личного поросёнка, хотя соседка просила два, но два – это уже очень много. Хотя ей, Дусе, для горячо любимого кинематографа, конечно же, ничего совершенно не жалко, но надо же, в конце концов, и совесть иметь!
Слышу, уже слышу ехидное читательское замечание! Дескать, как же так, гражданин автор! Вы же сами только что говорили, что вышеупомянутая Дуся считает воровство страшным грехом, а теперь, видите ли, рассказываете про уворованный ею же питательный поросёночный комбикорм! Нестыковочка у вас, гражданин автор, получается! Как говорится в одном гениальном творении, поздравляю вас, соврамши!
Не спешите. Никакой нестыковки здесь нет. Потому как все мы - люди взрослые, и прекрасно понимаем, что такое воровство, а что - заимствование у государства. А это в нашем российском обществе совершенно не одно и то же! И не было за последние почти сто лет никогда! Потому что, например, на том же сейчас дружеском нам Западе государство – это некий общественный институт, который всегда стоял и стоит НАД народом и непосредственного касательства к его чаяниям и нуждам не имеет. А наше же государство в своём исходном, почти столетней давности первоначальном виде было построено для нужд именно рабочих и крестьян, трудом и горбом этих самых рабочих и крестьян, на их, можно сказать, кровные рабоче-крестьянские средства и для удовлетворения их же рабоче-крестьянских потребностей! Вы, конечно, можете возразить: дескать, но сейчас-то у нас совсем другое государство! Рыночно-базарное! Дикий капитализм! И нечего к нему, к дикому, приплетать этих вечно мешающихся под его государственными ногами этих самых городских и сельских пролетариев, которые со своими вечно неугомонными потребностями надоели ему как ненасытные бродячие собаки!
И опять, граждане, извиняюсь. Как же это выходит так? Сначала ободрали как липку, последние жилы вытянули, последней надёжи лишили на светлое на будущее– а отдавать ваши долги, значит, Пушкин будет, Александр Сергеевич? Который памятник себе построил нерукотворный, чтоб не зарастала к нему никогда народная тропа? А той же Дусе на какие, извиняюсь, шиши памятник и себе, и папане-мамане строить? Она – не Пушкин, стихов не пишет, а государство-то ведь ей ни копейки на увековечивание в памятнике не даст! А, между прочим, папаня с маманей хребты свои ломали единственно для того, чтоб жила бы страна родная, и нету других забот! Вот где нестыковка-то получается! Самая настоящая! А раз государство само, добровольно свои долги не возвращает, то мы, как сказал в своё благословенное время товарищ народный академик Мичурин, который все яблони перекрестил-перепортил, не имеем дальше никакого терпения ждать милостей от государственной природы! Взять их у него, у государства, то есть – наша задача! И действительно нету у нас других забот! Потому что долги, коли взяли, надо возвращать. Обязательно. Долги – это не подарки. Понимать надо, а не делать вид, что всё по-честному, что так и должно быть.
Вот и её, Дусин, крейсерский повар Кейси Райбик так и говорит, вращая своими риайбиковыми глазами. Что ожидание смерти хуже самой смерти. Да… Про что это я… А, так всё про тот же папанин-с-маманин памятник! Потому что если вдруг сама Дуся помрёт (мало ли? Все под Богом ходим!), то кто же им тогда его поставит? Тогда чего же, они так и будут лежать как какие безродные? Нет, этого Дуся допустить категорически никак не может! Не по-людски это, не по-христиански! А то, что она тогда упёрла мешок комбикорма, так от этого мешка от ихнего совхоза совершенно не убыло. Председатель-то эти мешки целыми фурами воровал - и ничего. Даже в депутатах сидел, с правильными речами и верой в наше всеобщее счастливое будущее. Так и помер, горюн бедный, от самогонки. В больнице сказали – цирроз печени. Настоящий был, прости Господи, большевик! С идеями!
Вот так она, Дуся, и живёт. С Дуней, периодически ночующим и утром так же периодически исчезающим Иваном Абрамычем и никогда не унывающим Кейси Райбиком в видеомагнитофоне, из-за которого она в своё время похудела на шесть с половиной килограммов. Ничего. Жить можно. Ей бы вот только памятник поставить - и будет вообще красота. Хоть на пенсию собирайся. Ничего. До сих пор жила и, даст Бог, и дальше проживёт. Не она одна такая. Всё нормально. И вам как говорится, не болеть.