Моя жизнь. Часть 15(1). Начало. (Проза)

МОЯ ЖИЗНЬ.  ЧАСТЬ 15(1). НАЧАЛО.
По удивительному стечению обстоятельств, почти все мои квартирные хозяйки были Анны. В бегах от Александра я поменяла уже третью хозяйку и, наконец, вселила себя к хозяйке четвертой,  которую звали Анна Федоровна, и которая, как и многие другие, была внешне добродетельна и покладиста, все время напоминала мне о главном недостатке своего жилища, имея ввиду удаленность от центра, утешая меня, что и отсюда транспорт идет исправно и можно как-то примениться. Озадачивало меня отнюдь не это. Удаленность от центра и от работы было дело пятое. Не смущало меня и то, что у хозяйки, опять же, не было никаких удобств, печное отопление, вода по улице далекова-то,  но все как бы было увесистым плюсом, если иметь ввиду  причину моего выбора, и если бы ни то, что судьба вырулила меня совсем ни туда, ни так, поставив меня в ситуацию неожиданную, безвыходную, не входившую никак в мои планы, повесив увесистый замок на том, что я так лелеяла,  и начинала требовать от меня, идущей к своей цели напролом, смириться и начинать потихоньку принимать новое, необычайно привлекательное, но такое, что мозги заработали в противоположном направлении в поисках новых ответов на многие новые вопросы. Материальные игры – вещь отнюдь не деликатная, и втаскивают в свои силки любого упрямца, ставя его перед возникшей ситуацией лицом к лицу и заставляя с неимоверной скоростью лопатить все свои внутренние наработанные и ненаработанные резервы, чтобы понять, что от тебя надо и как с этим быть. Никак не хочется принимать новые условия и все надеешься на то, что ты здесь случайна, что судьба заловила здесь тебя по ошибке, но ситуация явно остужает все первые эмоции и снова и по новому кругу вводит в суть возникшей задачи и требует с ней как-то разобраться, определиться,  и пойти с собой в унисон, дабы не вести под руки, но в осознанности, желании и покорности. Судьба просто объявила мне, что я – беременна. Много раз мыслью я это проигрывала, предполагала, но отводила этому свое время, свою готовность, свои возможности в будущем. Но теперь… Мысль принимала ребенка сразу, сердце его уже любило, глаза уже видели прелестные  черные кудряшки и пуговки глазки. Но было понятно, что мне некуда будет принести ребенка,  что отец ребенка ничего не сможет мне дать, что родители меня не пожелают, не смогут принять, да и жить с ними -  это худшее, что я могла бы себе пожелать, ибо отцовский ад был реален, да и на что бы я жила, где бы я жила с ребенком…  Тяжелое безысходное чувство, тревожные мысли становились моей не проходящей болью. Только наступало утро,  и память напоминала мне о моем положении, о том, что я фактически никому не нужна, о том,  что я уже не смогу учиться, о том, что я снова надолго попала в кабалу страданий, где не к кому обратиться, где без денег ничего не решается, где нет абсолютно почвы под ногами. Неутешительными были мысли… Я уходила в себя вновь, пытаясь увидеть хоть малую помощь, опереться хоть на самую скудную надежду… Судьба знала большее и, как могла,  подставляла руки. И в эту сторону я тоже смотрела и не верила, и не желала с этих рук брать,  и почти устранялась, когда разум шаг за шагом мне начинал все разъяснять, но до поры утешая временем и тем, что было реально возможно. Идти вслепую – труд немалый, но, видимо,   этот путь даже материальному человеку необходим, который, еще не зная Бога и не видя для себя света, начинает шаг за шагом доверяться судьбе и ее слабым обещаниям. Когда ничего нет, то и это что-то. А судьба начинала мне помогать и тогда, когда я не знала, что в этой помощи нуждаюсь. Она уготовила для меня все, обставила нужными людьми, удалила родителей и решила сама все устроить лучшим образом. Все-то у нее было, по сути,  вовремя,  и все участники заняли свои  в своей мере устойчивые позиции. Теперь по судьбе своей пошла я. Действительно пошла, потому что ни то, а это мне и предназначалось на этом отрезке пути.
Анна Федоровна была женщина одинокая, пенсионного возраста, но еще потихоньку работала уборщицей на подшипниковом заводе. Однако хозяйство имела хорошее, почти новое, чем и гордилась. Битая в молодости мужем пьяницей, она до старости заказала себе выходить замуж и слово свое держала твердо и теперь потихоньку старилась при чужих детях, беря их в свой дом квартировать, не заедая их жизнь, однако и не давая особо садиться себе на шею. Домик свой она возводила сама долгие годы, тщательно, на высоком фундаменте, достаточно просторный с огромными окнами во двор и на улицу и несколько лет, как закончила свой долгострой, где и жила с квартирантами, предпочитая девочек молодых и нехарактерных. Двор у нее был необъятный, с колодцем, немалым огородом, летней кухней и флигелем, где жила маленькая семья, мать с дочкой. В дом к себе Анна Федоровна брала девочек незамужних, однако лояльно относилась к их ребятам и иногда помогала, если приходилось, их родственникам, давая у себя переночевать. Немногословная, она была несколько себе на уме,  не очень щедрая, ибо с квартирантами щедрым быть и нельзя, воду в колодце держала под замком, предоставляя каждому решать этот вопрос  самостоятельно, не очень торопилась давать ключи от кухни, где были керогазы, так что жизнь моя  у нее сводилась к сухим пайкам, скудному чаю и стиркам только в постирочных. Вообще,  быт квартирантов ее не волновал,  и в таких условиях за двадцать рублей в месяц плюс электроэнергия могли жить девочки неискушенные, приезжие, умеющие все свои дела решать за пределами ее жилья, приходя сюда разве что только переночевать. Попала я к Анне Федоровне тогда, когда она обновляла своих квартирантов, так что в этом списке оказалась пока первой. Потом была подселена Марина и Лидия.  Саша, как я уже рассказывала ранее,  вынырнув волею судьбы из-за угла тети Аниной улицы и увидев меня,  голосующей у дороги, проводил меня на такси прямо туда, куда я от него и сбегала. Судьба не дала мне укрыться незамеченной, ибо уже знала мое положение и руками Саши уже подставляла руки. Удивительно вел меня Бог, о котором я не думала никогда, но Который думал обо мне.  Саша был строителем и работать приходилось во всех концах города в зависимости от того, где возводился очередной объект. Пока я мечтала найти себе жилье подальше от тети Ани и Саши, судьба перевела его на работу на Западный  массив, буквально в пяти минутах от жилья Анны Федоровны. Таким образом, ища подальше, я оказалась поближе,  Бог давал ему возможность навещать меня всегда, когда шел на работу или с работы. И это оказалось впоследствии  почти кстати, поскольку я от него ждала ребенка и нуждалась в поддержке. К тому, что я ожидаю ребенка, Саша отнесся  радостно, у него не было во мне сомнений, он однозначно хотел этого ребенка. Саша почти сразу снискал благосклонность Анны Федоровны своей уважительностью, деловитостью и внешне спокойным нравом,  и потому двери ее дома были для него открыты всегда.  Жить у Анны Федоровны было спокойно. Она была рассудительна, не лезла в душу, не давала советы, проявляла доброжелательность, иногда просила сходить ей за керосином или  принести воду, вечно маялась со своими руками, поскольку они у нее опухали, их крутило, и иногда она тихонько ночью постанывала от боли. Ездить от нее на работу не составляло большого труда. Узнав, что я в положении, тетя Аня несказанно обрадовалась и теперь уже стала допытываться у Саши, что он думает предпринять, поскольку теперь мое положение с Лениным уравнялось,  и  я могла на что-то претендовать. Тетя Аня заверяла, что в любом случае примет меня с ребенком к себе и этим несколько облегчила мои мысли и переживания. Постепенно моя беременность стала проявляться, и Анна Федоровна выпытала у меня мою небольшую историю, видимо для того, чтобы точно знать, что после родов я  у нее не задержусь, что Саша берет на себя ответственность, а потому была спокойна и не задавала более лишних вопросов. Жить беременной на такой квартире оказывалось делом не простым, ибо  надо было натаскивать воды, по-прежнему носить хозяйке десятилитровый бак с керосином, поскольку ее руки были больны, и обходиться одним чаем или суповыми пакетами, когда вечером хозяйка растапливала печь, если дело было зимой. Думая о ребенке, я постепенно подготавливала пеленки, одежду, одеяла, на что уходила немалая часть моей зарплаты. Еда была скудной. Иной раз, пользуясь, что Анна Федоровна на работе, я отваривала картошку украдкой в ее  электрическом чайнике,  и это была самая вкусная  и сытная еда. Саша забегал почти каждый день, однако, никогда не обеспокаивал себя моим положением, никогда не давал денег или продукты, никогда не говорил о том, что может понадобиться ребенку. Он был действительно жаден, также себе на уме и на мои вопросы, что делать дальше, что будет, он отвечал : «Поживем – увидим». Не надеясь на Сашу, не желая и разбивать его семью, я впадала почти в отчаянье, ибо будущее  было непонятным абсолютно,  и надежды на тетю Аню, зная ее, как своенравную старушку, я особой не имела. Часто тайно мыслила о том, что,  случись, что некуда будет принести ребенка, если не будет денег и на квартиру, то ни в коем случае не обращусь к родителям, но устроюсь работать в Дом ребенка и  там буду дневать и ночевать с  моей крошкой. Но… неужели тетя Аня откажет? А Саша…  Никак не поддерживает, ни словами, ни материально, ни продуктами… даже яблоко не принесет… Таков был мой все еще продолжающийся аскетизм. Так учил Бог:  надеяться на себя, не требовать, не просить,  не настаивать…  Ситуация была жесткой. И ничего не возможно было ни менять, ни придумать… Однако, ничего не давая мне, Саша приходил сам неизменно, обласкивал словами ничего особо не обещающими и  уходил к жене, усыпляя мою боль и ее бдительность и понятия не имея, что ждет его самого. Он тоже был под Богом. Он действительно сам не знал, куда выруливает судьба, был жадноват, потому что звезд с неба не хватал, не мыслил в этом направлении, потому что и я не требовала и не поднимала этот вопрос, и устремлялся  по пути своих чувств, не умея им отказать, едва поддерживаемый тетей Аней и Богом изнутри. Я уже становилась тяжелой, пошла на легкий труд и теперь все чаще и чаще стала задумываться о том, что,   как бы то ни было, но что-то во мне вновь начинает пробуждаться, похожее на тягу к перу. Это чувство становилось столь сильным, что я буквально вслушивалась в себя и улавливала, как из глубины меня на свет просятся строчки. Каждую  свободную минуту я хватала ручку и начинала записывать… Муза стала приходить явно, желая моего труда, а я отвечала ей, что не знаю, о чем писать, не знаю,  с чего начать, как быть с тем, что приходит … Но великолепие и настойчивость музы было потрясающим. В этот момент я испытывала непередаваемую радость, как-будто должна была разродиться чем-то светлым, великолепным… Но потуги быстро угасали, едва поманив, что-то пообещав. Только я бралась писать – и состояние вдохновения уплывало, сожалея, что я не готова, что мне чего-то не достает….  И здесь я вспомнила о тете Ане, о ее рассказах о себе. Она всегда говорила много, очень много, и это было интересно, поучительно, увлекательно… Она могла стать прообразом моей героини, ее рассказ можно было положить в основу повести, романа, просто художественного рассказа. Мысль неожиданно осенила меня. А что,  если ее повествование о жизни, о трагедии ее семьи, о детских домах, о любви и потерях записать на магнитофон. Я поделилась этим с Сашей. Каково же было мое изумление, моя радость, когда я впервые почувствовала его другом истинным. Его глаза засветились, он оживился, он был рад сделать все, что бы я ни пожелала.  Очень скоро он принес мне свой огромный магнитофон, столь лелеянный им, столь дорогой. С улыбкой, почти торжественно он вручил его мне, он меня поддерживал, он давал мне шанс, он помогал начинаться тому, что в себе я чувствовала с детства. Радость моя  была непередаваемой. Саша показал, как пользоваться магнитофоном,  и очень скоро я зачастила к тете Ане, записывая ее судьбу  во всех подробностях, ее голосом, ее  качествами, ее изумительной артистичностью. Кто бы мог мне тогда сказать, что Бог имел на это Свой План. Когда Бог заговорил со мной позже, Он открыл мне, что на самом деле означал тети Анин рассказ.  Я из первых рук слушала, запоминала, вникала в судьбу своей дочери из прошлой жизни. Я узнавала и свою судьбу, когда была ее матерью. Помнится, когда тетя Аня стала рассказывать о том, что ее мать была революционерка, я,   восхищенная, много раз переспрашивала ее  об этих событиях, я была горда за тетю Аню, не зная, что была горда за себя, за свой прошлый путь, за свою веру в партию и справедливость, ибо, еще не зная тогда Бога, я привлекалась  добродетелью, справедливостью, борьбой за  человека.  Эта магнитофонная запись согревала мне душу, вселяла большую надежду в то, что цель моей жизни начала как-то проявляться, что теперь я все записанное постепенно перепишу на бумагу и из этого тети Аниного рассказа напишу что-нибудь очень нужное. Бог давал надежду, Бог также давал мне то, что впоследствии  должно было оказаться первым моим свидетельством, что люди перерождаются, что вновь могут встретиться и даже оказаться в родственных связях. Именно эту цель на будущее имел в Виду Бог, мне же на тот период давая свои причины и свою, пока еще материальную заинтересованность. Поэтому этот Сашин магнитофон, тот, который я несла до трамвайной остановки, когда провожала их с Леной на их  Свадьбу, этот магнитофон я и теперь благословляю, ибо, поведанное тетей Аней, несколько раз прослушанное и переписанное я запомнила на всю жизнь. И теперь, глядя на моего внука, знаю,  что в нем и откуда, какими качествами он обладал и что его может теперь ожидать согласно  закону о последствии кармической деятельности. Это очень существенные, редкие, уникальные знания, устроенные самим Богом и Богом мне провозглашенные Лично и подтвержденные тем, что пришлось еще увидеть и услышать. Это те знания, которые позволяют судить и о судьбах других людей, как и о связях из прошлого, как и о долгах. О том,  что я в положении,  знала тетя Аня, а потому очень скоро это стало достоянием и всей Сашиной родни, ибо они навещали тетю Аню частенько, и, хоть она их не очень-то и жаловала, но это была бы не тетя Аня, если б объявила им о моей беременности, как о своей величайшей победе. Узнала обо мне и Лена. Будучи не очень-то разумным, Саша доносил мне все недобрые пожелания своей многочисленной родни, как и Лены, который раз ввергая меня в понимание, что он поступает отвратительно, передавая мне один к одному их ненависть и пожелания. Они жаждали меня как-то вычислить, но судьба хранила меня от их визитов,  и только с болью приходилось отмечать, как неприятны эти пожелания, когда готовишься стать матерью.  Стать Сашиной женой вообще не представлялось возможным, ибо шли угрозы жизни моей и ребенка от тех, кого я едва знала, к кому не питала вражды,  с кем дороги мои не пересекались никогда. Саша вытаскивал меня в город и водил по тем местам, где меньше всего можно было кого-либо встретить, и этот его страх мною воспринимался опять же с болью. Все попытки вызвать его на откровенный разговор  не увенчивались успехом, но и бросать меня он никак не собирался,  и я находилась в полной неизвестности о себе и своей дальнейшей судьбе вплоть до дня, когда меня положили на сохранение в больницу.  Был уже март 1979 года. У меня был резус отрицательный, как и у Лены. И если ей было суждено рожать только мальчиков, то мне – только девочек. Мы были одногодки, обе овны. Теперь, узнав о том, что я скоро буду рожать, Лена была потрясена. В семье Саши начались скандалы. Я легла на сохранение потому, что опасалась за исход родов, ибо с той стороны были угрозы избиения. Также, следовало опасаться резус-фактора. Но самое главное то, что в Ростов-на-Дону засобирались мои родители, чтобы купить себе здесь дом и встретить их в неопределенном положении, что-то объяснять им было для меня почти мукой. В день родов схватки начались ранним утром, а дочку я родила  только вечером, в шесть часов. Это был крошечный и очень слабенький ребенок, два с половиной килограмма. Доношенная и такая маленькая, как кукла, результат моего очень слабого питания и безденежья. Появившись, она почти не плакала и тотчас заснула. Я попросила поднести ее и показать. Она уже была спеленована и очень походила на Сашину маму, которую мне пришлось как-то видеть, когда она приезжала к тете Ане. Рождение дочери – событие потрясающее, которое невозможно передать. Когда меня уже везли в палату,  в этот момент мне принесли передачу. В палате я оказалась одна. Чувство легкости, удовлетворения, радости небывалой, почти успех овладело мной тотчас. Я торжествовала, я была полна чувствами неземными. Все остальное, все мои планы и надежды другие превратились в ничто. Передачу мне принесла Анна Федоровна. Это было очень кстати, поскольку очень хотелось есть. Личико дочурки было столь нежным, что другого имени я не смогла бы и придумать, как только Машенька. Над ее кроваткой появилась вывеска МАША ТАРАДАНОВА. Я буквально тряслась над ней, но ребенок устойчиво набирал граммы. Каково же было мое удивление, когда мама пришла меня проведать. Они уже с отцом приехали в Ростов-на-Дону, все знали и поставили перед Сашей вопрос. На что Саша собрал все вещи и ушел от Лены. Теперь он жил у тети Ани. Там же остановились и родители. Вот так развязывался этот непростой узелок,  и все водворялось туда, где должно было быть. За период, пока я была беременная, Саша с Леной получили комнату в семейном общежитии в районе Комсомольской площади,  и теперь Лена жила там одна, переживая распад семьи, разрываясь между сыном, который был у родителей и работой. Зная ситуацию с Леной, я снова начинала его прогонять, решив для себя, что останусь жить у тети Ани и как-нибудь обойдусь без него.  Я много раз спрашивала себя, почему он так был навязчив, почему имея жену, не давал мне прохода, почему вторгся в мою жизнь… Тем не менее, он записал ребенка на себя, дал дочери имя Света и не собирался со мной расставаться. Он был мне предписан судьбой и должен был по моей карме именно так, не особо балуя, обойтись со мной, как той, которая из прошлой своей жизни это заслужила, ибо по моей милости он в прошлой жизни и умер рано из-за ранения, полученного по причине того, что был мужем революционерки, потому что эта революционерка и тогда была охвачена великой идеей революции и потому сидела в тюрьмах, а воспитание детей на себя взяла его мать и он сам.  Так что судьба со мной поступала так, как я это заслуживала по своим тем качествам и деяниям в прошлым воплощении, но и щадила, ибо исходила я тогда из благих целей. Родители занялись поисками дома, чтобы купить, а Саша стал наведываться к Лене почти каждый день после работы, что озадачивало тетю Аню,  и она стала настойчиво советовать мне проследить за ним, не желает ли он пойти на попятую, не хочет ли вернуться к жене. Долго не желая следовать поучениям тети Ани, я все же, наконец,  согласилась, дабы расставить снова и в который раз все точки над I и потому направилась на Мечникова 59 ко времени и чуть раньше, когда Саша после работы направлялся к своей жене. Сидеть и караулить Сашу у подъезда   мне не захотелось, но возник план,  и с ним я поднялась на этаж,  и в нерешительности остановилась перед  404 комнатой. За дверью была тишина. Немного в нерешительности постояв, я все же постучала. Дверь открыла Лена. Теперь роли несколько поменялись. Не она, я пришла к ней, рассчитывая на небольшой разговор.  Лена молча и понимающе пропустила меня в комнату. Это была достаточно просторная комната, светлая, с единственным окном, выходящим на школу. Мой приход не то чтобы озадачил ее, однако, она приняла меня без грубости, упреков, но и без особого восторга. В комнате еще не было уюта, общежитская мебель, которую едва скрашивал телевизор, холодильник и новенькая тахта. У окна стоял большой стол,  на котором лежала горстка конфет Золотой ключик и куча бумажных фантиков. Справа от стола железная общежитская кровать односпалка, далее -  старый большой шкаф,  и у входа несколько встроенных посудных  шкафов. Семья только начинала как-то обживаться, но теперь на всем были следы некоторой заброшенности и неуюта. Лене видимо было теперь ни до чего. Однако, я пришла не с плохой вестью, не с дурными намерениями. Разговор произошел примерно в таком русле:
-  Это ты?!  - она посторонилась, имея некоторое в себе любопытство, но и не опережая события.
- Как видишь. Я знаешь, зачем к тебе пришла… Я хотела узнать… Ведь, к тебе Саша приходит?
- Да, почти каждый день после работы. Может тебе интересно знать, сплю ли я со своим мужем? Да, бывает! И что из этого?
- Он, наверно, и сегодня придет?
-Вполне.
- Ну, так у меня есть к тебе предложение. Давай сделаем так. Когда он постучится, я спрячусь в шкаф. В нужный момент я выйду и поставим перед ним вопрос: с кем он? У меня будет причина ему отказать. Он к тебе вернется.
- Да конечно можно. – Лена не возражала. Время пошло. Лена держалась неплохо. Она охотно начинала рассказывать о себе. В каком-то смысле мы становились с ней союзницами, однако, каждая хотела убрать свою боль или посмотреть, что же из этого выйдет.
- Ну, как твоя дочка? – совсем дружелюбно спросила Лена.
- Мы немного болели. Она родилась 28 марта, а мы выписались 11 апреля. У нее подозревали сепсис, поскольку, когда я ее кормила, молоко брызнуло в глазик. Я едва мизинцем стерла, но занесла инфекцию. Глазик стал гноиться. Врачи, не зная в чем дело, подумали, что это сепсис. Но все обошлось.
- А тебе колясочка понравилась, которую купил Саша? Желтенькая такая…
- А ты откуда знаешь?
- Да мы вместе эту коляску выбирали. Он пришел и говорит: Поехали купим коляску. Вот мы и поехали. – нормальный разговор Лены расположил меня к ней. Но она была больна Сашиной изменой, скандалами, но и против меня уже сильно не держала.
- А знаешь, зачем он сюда все время приходит? Ты думаешь, он на развилке? Он определился.  Все дело в другом. Понимаешь, у меня появился парень, тоже из Каменска.  Он помоложе меня. Он сделал мне предложение. Поскольку все уже знают, что Саша ушел от меня.  Еще когда ты ходила беременная, я рассказала родителям. Так и он нашелся. Родители  купили фундамент дома, рядом около них, большой огород, двор, буду строиться и там жить. А мясокомбинат у нас тоже есть. Так что и работать там буду.  Вот Саша и приходит, ждет, когда я уеду.  Для тебя и старается.
- Он мне ничего не говорил…
- Он никогда и ничего не говорит, никогда не обещает. – Лена говорила и неустанно разворачивала и ела конфету одну за другой. – Вот здесь будешь жить с ним. Если уживешься. У него отвратительный характер. Мы ведь до этого общежития жили у его сестры, Люды. Он меня приревновал к Володе,  мужу Людмилы, и чуть не убил. Просто получилось так, что он постучал в двери, а мы не сразу услышали. Из-за телевизора. Так он с порога дал мне такую пощечину. С ним жить – не очень будет сладко. К тому же он очень жадный. Может быть, все что ни делается – к лучшему. Я действительно скоро уеду. Заберу телевизор, кровать оставлю ему……-
Время тянулось, но Саша так и не пришел. Судьба отвела его в который раз от выяснения отношений и пояснила все мне из лучшего источника. Шла я домой  к тете Ане озадаченная. И она сыграла свою роль, надоумленная изнутри Богом, Который всеми событиями в моей жизни распоряжался однозначно, впрочем, как и в жизни каждого человека. Вроде бы все разворачивалось благоприятно, однако, и мне уже довелось вкусить плоды своего так называемого замужества. Причем они мне не очень-то и понравились. Но куда было деваться. Только терпеть. По возвращении я по-прежнему пыталась быть непримиримой, держа в уме, что тетя Аня по любому меня не выгонит на улицу. Отец, называя тетю Аню сводней, однако подобрел и стал советовать мне жить с ними в новом доме, вернее части дома со своим двориком, который они уже покупали. Оформление документов шло к завершению. Жить у родителей с ребенком – был для меня табу, тем более, что Саша стоял на своем, вошел легко в дружеские отношения с  отцом, да и мамой и все как бы устаканивалось. Но вкусить крутой Сашин характер пришлось очень скоро и не раз. Однако, Саша еще не знал мой характер. Но, тем не менее, я еще не стояла прочно на ногах  и потому была вся терпение ради ребенка, ради определенности, ибо жизнь имела свои тиски и порою очень прочно в них держала, не давая сказать и слова. Светлану все находили копией отца. Однако, она не была кудрявой, волосы были светлые и прямые,  и постепенно оформлялась в великолепную малышку, от которой невозможно было отвести взгляд. Купать ее Саша порывался сам и испытывал к ней самые нежные отцовские чувства. Не имея возможности  быть рядом с сыном, он теперь изливал на дочь  свои чувства трогательно и неизменно. Тетя Аня то и дело подходила к колясочке и говорила: «Сашка! Ну, вылитый Сашка! Не бойся, Наташка, я тебя в обиду не дам. Если что – будешь жить у меня». Могла ли  тетя Аня знать, что смотрит на свою будущую мать, ибо Свете предстояло в восемнадцать лет родить сына, который и был умершая к тому времени тетя Аня, ее душа.  Поэтому Бог давал ей снисходительность и защиту той, которая должна была стать ее матерью. Вот так судьба на законных кармических основаниях подставляла руки через тетю Аню и Сашу, не чужих мне людей из прошлых воплощений, которым более была должна я, и давала вкусить те плоды, которые после отцовских могли бы показаться и райскими, хотя таковыми не казались, поскольку поднадоели. Но после продолжительного отпуска от них их появление было делом святым, да и пора было мне показывать и другую сторону жизни, куда ум никак не желал входить и там претерпевать, хотя и кладезь знаний этот обойти было невероятно той, с которой должен был заговорить  Сам Бог. С первого дня семейной жизни Саша, почитая себя за мужа, потребовал, чтобы я собирала его по утрам на работу, начав свою науку  еще у тети Ани. Это означало, что, набегавшись ночью к дочери, которая часто просыпалась и плакала, которую приходилось пеленать, поить или подкармливать, я должна была в шесть утра вставать и готовить Саше еду на работу и завтрак. Это были термосы с чаем, супом, все другое, что еще можно было дать с собой. К семи утра  все должно было стоять на столе, как и нарезанный хлеб, как и тарелка еды. Это было неписанным законом, которому,  однако,  Лена не подчинялась, напротив, требуя внимание к себе, и тем не отвечала его пониманию о семье и обязанностях и месте жены. Не зная, как положено на самом деле, я приняла это условие с большим сомнением в себе, но выбирать не приходилось, хотя перед глазами стоял пример отца, который никогда не обязывал маму прислуживать себе в таком плане,  и с радостью сам  не раз накрывал стол или готовил еду и звал всех, ни сколько в этом не видя ущемления своему мужскому достоинству. Однажды Саша попросил принести ему зеленый лук, т.е. вырвать его. У тети Ани на участке земли была целая грядка  сочного зеленого лука, который рвался по необходимости к обеду. Поняв задачу, я вырвала лук, оставив головки в земле. Увидев такое безобразие и непонятливость, Саша спустил на меня собак неизвестной мне породы. Его неумение объяснить, не умение быть сдержанным, желание командовать и винить становилось видимым и отрезвляющим. Только теперь я потихоньку понимала, за чьей спиной мне теперь придется быть. Таков был этот необузданный, невоспитанный, некультурный парень, которому было уже тридцать лет и который так понимал свою роль в семье, имея примером своего отца и нравы забитой деревушки Пикшинерь, не знающей цивилизации и нормальных человеческих отношений. Недолгой была моя передышка от отца. Бог передавал меня из рук да в руки и никогда не оставлял меня одной, как я этому не молилась. Ибо эта практика, построение счастья непростого своими собственными руками было моим в этой жизни предназначением,  и только отсюда я могла извлечь и далеко не плохие плоды, хорошо осознав, что счастье строиться только своими руками и с Богом, который и как отец, и как супруг не дает особых поблажек и этим воспитывает, и этим уважает, и только через это поднимает и наполняет духовный багаж вещами, которым нет и не будет цены в материальном мире – детьми, супругом достойным и надеждой. Но прежде мне предстояло через это горнило пройти во всей полноте, испытывая немалые страдания и здесь же не замечая их, ибо, как ни странно, но все, что происходит лично с тобой, не столь больно, как кажется со стороны. Но другим это особо и  не казалось, но мне самой, когда приходится оглядываться назад. Как бы не ругал меня Саша, как бы не поучал своим невежеством и несовершенством, он никогда не ставил вопрос о нашей совместимости, о невозможности нашей совместной жизни, ибо я в основном смалчивала, делала, прикладывала руки, но и не питала к нему чувств больших и тихонько мечтала когда-нибудь вырваться из сей опеки, которая иногда была слишком велика, слишком добра, слишком  доброжелательно и щедра. Всему жизнь дала со временем проявиться. Но пока… Лена, очарованная новой любовью и новыми возможностями, действительно засобиралась  назад к себе, ибо и ее Бог не забыл, не дал ей горечь расставания с Сашей, но дал свою надежду, дал мечту построить свой дом, возвести его на купленном фундаменте (теперь в этом доме она благополучно и живет) и жизнь раздвигала ей свои горизонты. Саше было разрешено навещать ребенка,  и с этим  в конце апреля она уехала, честно поделив с ним все, что успели совместно нажить. Однако, телевизор Саша ей не отдал, но возместил деньгами, были поделены ложки, вилки, тарелки, кастрюльки и даже прищепки. Так комната в общежитии была освобождена,  и  судьба угодила и родителям и нам. В один день мы все выехали от тети Ани. Родители в купленный ими дом на улице Пирамидной, в центре города, а мы перенесли свои вещи в общежитие (полчаса ходьбы до родительского теперь дома), где нам предстояло прожить только один год. Только войдя в комнату в семейном общежитии, мы облегченно вздохнули. Семья получала право на жизнь. И то, что на столе Лена нам оставила мешок с мукой, обещающий муку, ни сколько нас не опечалил. Мука пошла в дело, а страдания от Сашиного характера хоть и были, но он их сам же и заглаживал, ибо был не злопамятен, отходчив и все же любил меня, хотя и очень, очень по-своему. На этом заканчивалась наша эпопея неопределенности. Саша подал на развод с Леной, чему она не возражала, поскольку и сама желала оформить новый брак. Продолжение следует.
-