Особые предчувствия, 9 глава (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

9
Сегодня вспомнила, что надо бы сделать наброски о детстве.
Трудно сказать, с какого момента я стала запоминать. Но в памяти всплывают такие картины, которые никто больше не помнит.
Я не буду даже пытаться классифицировать. По возрасту, например. На не него я ни тогда, ни сейчас внимания не обращала.
Мы жили в военном городке. Улица Патриса Лумумбы, дом пятьдесят два, квартира тридцать пять. Деревья росли вместе со мной. О соседях я расскажу в другой главе или другой книге.
Первое, что становится перед глазами, – жёлтая игрушечная колясочка для пупсиков. Мне кажется, я недостаточно хорошо относилась к игрушкам – они ведь были лишь прообразом чего-то настоящего. И поэтому мне хотелось другую коляску, больше этой, так как она приближала бы к настоящему. Прямо Платон в детстве! Однако до того, как мне подарили более-менее настоящую, у меня была ещё одна. По-моему, оранжевая с белыми полосками, раскладная. Параллельно я вспомнила найденного лисёнка. Он мне нравился, потому что я любила венгерский мультфильм про Вука. Мягкие игрушки занимали меня больше других (исключая конструкторы).
Итак, ещё одно воспоминание. Как знакомая девочка (её звали то ли Викторией, то ли Вероникой) катала меня на санках зимой. Это мне было по душе. Ну, что тебя везут, как барыню. Родные говорят, что в такой момент я любила петь. В описываемом случае я не пела, зато решила поменять положение на ходу. И ударилась левой коленкой о санки. Стало больно. Потом я не могла ходить. Моя знакомая (кстати, она была старше лет на пять-семь) отнесла меня домой. Дома была бабуля, которая особым состраданием не отличалась. Потом пришёл папа. Он, наоборот, сильно обо мне заботился, совсем не так, как заботятся мамы. Он осмотрел мою левую коленку, попросил сделать шаг. Я сделала и упала к нему на руки, ревя в голос. Папа меня успокоил, сказав, что ничего страшного, скоро пройдёт и надо потерпеть. И добавил, что не мешало бы дождаться маму – последнее слово за ней. Мама только спросила, что случилось, как болит, и втёрла в моё колено гепариновую мазь, существовавшую на все случаи ушибов и укусов. Скоро всё прошло. Я так и не знаю, в чём же было дело.
В другой раз я вывихнула руку, левую. Мы с папой часто гуляли по вечерам и заодно встречали маму с работы. Была зима, кажется. Снег был точно. Дождавшись, пошли домой. На нашей площадке обнаружилось, что ключи у мамы, а она задержалась внизу, чтобы проверить почтовый ящик. Папа держал меня за руку, а я вертелась, хотела, чтобы он отпустил.
– Ты сейчас вывихнешь руку, – заявил папа.
Я тотчас же оправдала его ожидания. Было очень больно. Единственное, что я запомнила ещё, как мне подвязывали руку на косынку с голубыми цветами и зелёными листьями. Огромного «мясника» – хирурга, который одним движением вправил сустав, воскресить в памяти не могу. Рука до сих пор помнит о вывихе. Врач был киргизом, это я тоже запомнила.
Ещё одно травматическое приключение. Я играла с подругой Лилей. Зачем-то мы вошли в телефонную будку. Я почему-то расположила пальцы левой руки в дверной щели. Лиля зачем-то отпустила железную дверь. Она видела, что мои пальцы в щели. Каким образом пальцы не отрезало и не переломало, остаётся загадкой. Единственное – они посинели, старые ногти сошли на среднем и безымянном. Ничего – зажило. Иногда я смотрю на свою левую руку и недоумеваю, как это могло с ней что-то быть. Я запомнила, что смуглая Лиля с кудряшками была еврейкой.
Ещё я в детстве пару раз сильно обжигалась. Но в основном меня вечно где-то и чем-то прищемляло. Разбитые коленки – обычное дело: то споткнусь на полном бегу, то не возьму чересчур высокий барьер. Но следов на мне осталось мало…
Есть шрам на левой ладони, на лунном холме. Я упала на колючую проволоку, когда мы гуляли с мамой и моим другом Вовкой Нагорным. Как упала – не помню. Это было около палисадника соседнего дома. Мама и Вова вели меня домой, я ревела от страха, что вытечет вся кровь. Кровь текла сильно. У мамы была газета «Правда». Она оторвала от неё кусочек и приложила к ране. Странно, но газетная бумага замедляет кровь.  
Я боялась крови. Не самой крови. А того, что она по капле вытечет из меня, и я умру. Это ведь противно – так умереть.
Как-то я ещё, сидя на столе и рассматривая свою медицинскую карту, грохнулась спиной и головой назад. Ничего не пострадало. Но шея немножко скрипела.
На даче я прыгала на кровати. Были такие кровати с сетками. Допрыгалась до самого пола, приземлилась на попу. Сильно ушибла копчик. Папе пришлось меня жалеть.
Болела я редко и недолго. Меня определили в детский сад «Золотой ключик» (находился в районе Академии Наук Киргизской ССР). Мне было три года. Я проходила в садик неделю или две. Садик научил меня кое-чему. Во-первых, никогда не брать чужого, не спросив разрешения. Дело в том, что воспитательница нам сказала: дети, вы можете взять из дома свою самую любимую игрушку. На следующий день мы принесли игрушки. Я тогда очень любила свою вертушку. Она очень красиво вертелась на ветру. Я могла долго любоваться разноцветными крутящимися штучками. Иногда мы обменивались игрушками с детьми. И так играли. На третье утро моя игрушка оказалась в руках одной замкнутой и агрессивной девочки. Я вежливо попросила её отдать мне мою игрушку. Девочка заявила, что это её игрушка, и чтобы я взяла какое-то одноглазое существо. Я возмутилась. Но не стала вступать в спор и при всех обратилась за помощью к воспитательнице. Та как-то конфликт замяла. Игрушку я унесла домой от греха подальше. Я запомнила, что девочка была немкой.
В садике нас укладывали спать в обед. Но нам спать не хотелось. Мы вставали в своих кроватках и начинали улюлюкать. Все вместе. И при этом нам удавалось услышать шаги нянечки. Мы тут же падали на кровать, укрывались и делали вид, что спим. Кое-как нас удавалось угомонить. Когда я просыпалась, то все невидимки из волос куда-то испарялись. Я их искала на постели, под подушкой, под кроватью. Нигде не было. Мама каждый раз спрашивала меня, где невидимки, но я не знала…
Что мы ели в садике, не помню совсем. Но мама рассказывала, что вечером по дороге домой я постоянно требовала купить мне еду. И мы заходили в пирожковую. Один раз пирожки были очень вкусными, и я думала, что так будет всегда. Увы, в другие дни я не съедала и половины пирожка.
У нас было дошкольное образование. В основном нас учили рисовать. На первом занятии воспитательница велела рисовать дорожку. А я захотела нарисовать солнце. Когда она увидела, что я не выполняю задание, она подошла, перевернула лист бумаги, взяла мою руку своей и стала водить карандашом, показывая, как нужно рисовать дорожку. Почему-то она отбила у меня желание рисовать – вообще! В последующие годы я любила только раскраски, подбирать цвета.
Ещё один садиковский урок был преподнесён маленькой киргизской девочкой. Каждый вечер, когда за ней приходила мама, она бежала к ней и горько рыдала, сообщая таким образом, как ей было плохо без мамы в этом ужасном детском саду. Я решила сделать то же самое. Но у меня ничего не вышло, слёзы не потекли, жалости к самой себе я не испытывала. И я поняла для себя, что подражать – это плохо и неискренне.
В один из дней мы фотографировались. Я была в пошитом бабой Аней сарафане и панамке. Эта фотография хранится в «ракете».
Наконец, в один из дней в зале, где мы играли, открыли окна. Они располагались на противоположных сторонах. И мы оказались в самом центре сквозняка. Не знаю, как другие, но я заболела. Меня забрали из садика. У меня приключилась ангина. Ангину лечили с трудом. Пока не смазали мне горло керосином, она не проходила. После этого случая мама в этот детсад меня больше не водила. Из детей я помню только девочку с её вечерними рыданиями и девочку с чужими игрушками. Лиц воспитателей не запомнила вообще.
Меня стали водить к бабе Ане. Баба Аня шила мне красивые платья, сарафаны, панамки, трусики. Я тоже хотела шить. Попросила иголку, нитку и кусочек синей ткани. Сшила фату кукле. Почему синюю – трудно объяснить. Когда я была постарше и «пришила» палец, баба Аня сказала, что буду портнихой. Но портнихой я не стала. Я могу сшить ту или иную вещь, но потребности в таком занятии не испытываю.
В раннем детстве я болела бронхитом. Мне назначили уколы пенициллина. Это было ужасно. У меня болели ноги, их просто сводило. Мама отказалась от уколов. Меня вылечили дома.
И ещё я болела ветрянкой. Это было уже во втором периоде раннего детства. Когда я ходила в специализированный детский сад для детей с ослабленным зрением. Об этом я напишу позже.
В общем, когда меня спрашивают врачи, какими болезнями я болела, я с гордостью называю три: ангина, бронхит, ветрянка. Врачи удивляются и не хотят верить…
Зато большим стрессом для меня стало ношение очков. Когда я была во младенческом возрасте, я боялась всех людей в очках, кроме мамы. Стоило папе или бабе Ане надеть очки, я переставала их узнавать и начинала реветь. Я очень не хотела носить очки, сопротивлялась. Однако это не помогло.

Насколько я помню, у меня долго не было друзей и подруг. А только знакомые девочки и мальчики. Похоже, я тогда и не осознавала дружбы.
В песочнице я ударила соседскую девочку Аню ни за что, по понятиям взрослых. Она была беленькая, маленькая, худенькая. Когда она подросла, то осталась застенчивой и скромной. Мы так и не подружились.
Некоторые дети меня почему-то боялись, убегали от меня с рёвом. Надя из дома напротив. Оля из дома, в котором жила баба Аня. С Надей мы потом иногда общались. С Олей – только через Оксанку Глущенко.
А с некоторыми девочками мы ссорились из-за песочницы. Они мне говорили, что это их городок, а я прихожу всего лишь к бабуле. Дошло до того, что сначала они мне кинули песок в глаза. Потом – я им. Было неприятно.
Потом я всегда чувствовала недоверие к девчонкам. Поначалу я была одна среди мальчишек. Я любила мальчишеские игры. Когда играли в «войнушку», я никогда не бывала медсестрой. Я всегда ходила в разведку. Со временем я стала испытывать ужас перед войной (сказалось чтение книг данного содержания) – и игры переменились. Поскольку я была заводилой, я сказала:
– Будем играть в королев, королей, принцесс и принцев.
Стоит ли говорить, что я всегда становилась королевой. Меня кто-то похищал, а король, которого я выбирала, спасал. Я должна была целовать своего спасителя, но это была трудная задача для меня. Однако тогда я всё-таки поцеловала Тимура (он был очень красивым мальчиком) весьма целомудренно, но в губы. Сашке было обидно. Его я так никогда и не поцеловала. Только однажды – в щёку. Потому что с Тимуром я могла играть в эти дурацкие игры, а с Сашкой – нет. Сашка должен был бы первым меня целовать. Но о друзьях позже.
Потом мы играли в «казаки-разбойники». Это была моя любимая игра. Иногда Сашка заставлял меня играть в семью с кукольным ребёнком. Такое мне было тоскливо. Мне казалось, что надо дождаться будущего, там будет всё по-настоящему. Помню, Сашка уходил на работу, приносил много денег. Дома его ждал обед и порядок. И мы очень-очень редко ссорились. В детстве он был примерным семьянином.
Иногда дети нас дразнили женихом и невестой.
Впрочем, мы с Сашкой увлекались конструкторами. У него было много разных. Мы сидели и что-то вместе придумывали. Были и другие игры подобного умственного характера.
Нравилось просто носиться по улице, обследовать заборы кочегарки. Я только не лазала на крыши. Я не боялась высоты, я боялась, что крыша провалится. Не очень приятно лететь через всех соседей на первый этаж.
Затем были игры в школу. Во врачей. Но нам с Сашкой нравилось играть в следователей.
Однажды у нас во дворе старшие дети решили сделать питомник для животных. Я притащила домой щенка, жёлтого, с толстеньким животиком. Мама разрешила мне играть с ним до самого вечера, но потом я вынуждена была вернуть его обратно. Питомник просуществовал пару дней. Видимо, детям не хватило опыта.
К нам в городок приходил дедушка-узбек в тюбетейке и ватном халате с заплечным мешком. Он громко кричал: «Кукуруза! Кукуруза!» Все дети бежали домой за деньгами. Дедушка приносил нам вкусные колобки из кукурузы и сахара. Мы давали ему две копейки, со временем – три.
Ещё мы покупали мороженое в киоске и бегали утолять жажду к автомату для продажи газированной воды. Там же, у магазина, покупали леденцы-петушки у бабушки-татарки – красные, зелёные, золотистые.
Недалеко от киоска с мороженым паслись ослики. Родители нам запрещали подходить к ним близко. Говорили, что они лягаются. Но они только громко кричали: «И-а! И-а!» Очень приятные звери.
В центре нашего двора был бассейн-лягушатник. Когда я была совсем маленькая, в него напускали воду. Перед этим старшие дети бассейн чистили. Со временем купания прекратились, воду не напускали.
Мы ели цветки акации и «кашку», кажется, карагачей.
Однажды весной родители запретили мне выходить со двора, потому что в какой-то газете было написано, что какие-то евреи будут отмечать Пасху, что они убивают детей, приносят их в жертву, с их кровью пекут свою мацу. Я забыла и побежала в городок к бабе Ане по каким-то своим делам. Это был комплекс военных городков. До городка бабы Ани идти около километра. На полпути я вспомнила предостережение. И понеслась сломя голову домой. Я не хотела, чтобы меня съели накануне моего дня рождения!
Как-то раз мои родители пошли голосовать. Это было опять-таки в городке бабы Ани. Для детей в помещении устроили игровую комнату. Я очень не хотела уходить. И мне до сих пор снится эта комната. И всё в красных тонах, но красный цвет не раздражает, не отпугивает, а, наоборот, притягивает, он такой бархатный и мягкий.
Конечно, катались на горке у остановки!
Скоро игры радикально изменятся. Я ещё прыгала в резинку, пинала мяч и бегала, как угорелая, но моё тело взрослело, а голова начинала утопать в особых предчувствиях.

Теперь о друзьях и знакомых.
Я помню Борьку из четвёртого подъезда. Это был очень полный мальчик, у него что-то было с обменом веществ. Мне было его жалко.
Миша из того же четвёртого подъезда. Запомнилось, как он пригласил меня к себе домой. Его мама приготовила очень вкусный мусс.
Мы часто играли в песочнице. Делали замки. Туда же приходил мальчик Арик с бабушкой. Этот мальчик вечно нам делал пакости. Ломал замки и куличи. Бабушка уговаривала его не капризничать. Но дети продолжали на Арика обижаться.
Девочки Ольга (из первого подъезда нашего дома) и Алёна (из дома напротив) были старше меня. Мы не играли, а только здоровались и перекидывались парой слов.
Максимка из нашего подъезда, квартира была прямо под нами. Он был младше меня. Почему-то ни я к нему, ни он ко мне домой не захаживали.
Потом появился Саша Васильев. Это был мой самый главный и верный друг. Не помню, когда их семья появилась в нашем городке и как мы познакомились. Но мы стали не разлей вода. Мы повсюду были вместе. Нас, как я уже писала, дразнили женихом и невестой, мы обижались, но втайне, я думаю, нам было лестно.
Саша был младше меня на два года. Я полагала, что обязана по-сестрински заботиться о нём. Он поддерживал моё положение, но заботился обо мне сам. Он меня защищал (впрочем, однажды я его тоже – это может описать моя мама, у неё лучше получается). Сдувать с меня пылинки – а я не замечала.
Короче, я могу сделать вывод, что мальчики в детстве в сотни раз лучше своих взрослых состояний. Когда они уже уйдут из-под влияния матери и попадут в мир мужчин, диктующий свои правила. Они не делаются хуже, но они предпочитают теперь прятаться и скрываться. Может, потому что их обижали. Свои же. И женщины тоже.
С Сашкой было весело. Мы виделись почти каждый день. А когда не виделись, скучали. Он жил во втором, а я в третьем подъезде пятьдесят второго дома. На третьем этаже – оба. У нас даже квартиры одинаково располагались на площадке. Иногда мы выходили на балконы и переговаривались о своём. Или бегали из одной квартиры в другую. Родители шутили, что они нас поженят, когда мы подрастём…
У Сашки был брат Игорь. Он был старше меня, и я так думала, что замуж лучше выходить за него. Однажды он как бы защитил меня. По праву старшего в доме. Так, детская ссора. Однако она ранила меня очень глубоко. И, как ни уговаривал меня Саша, я ушла домой с его дня рождения. Папа пытался меня успокоить, даже хотел пойти и позвать Сашу к нам, но я запретила.
Игорь не посягал на братнину дружбу со мной. Со временем он мне совершенно разонравился.
Сашка был очень хорошенький. Цвет волос у нас, кажется, был почти одинаковым. В росте я его опережала, но, думаю, высоким он не вырос. Вроде, не в кого. Цвета глаз не помню. Мы были такие сбитые и воспитанные. Чем-то даже похожи. Не помню и дату Сашкиного дня рождения. Кажется, 7 февраля.  
В детстве Сашка был очень серьёзным. Однажды его мама с Игорем пошли в больницу. Они зашли к нам, так как Сашка был в гостях и спрятался – не хотелось ему идти.
– Может, он у вас побудет? – спросила его мама у моей.
Моя согласилась. И в обед уложила нас спать. Так было принято. А мне спать не хотелось, и я стала во что-то играть и вовлекать в игру Сашку. А он забрал у меня игрушечного щенка, положил его между нами и сказал:
– Поиграем, когда поспим.
Я разобиделась. Но, проснувшись, ни о чём уже не помнила.
В другой раз уже я не хотела уходить от Саши. Но папа нас уговорил.
У Саши был заяц – мягкая игрушка. И ещё он смешно говорил: «Баранчик».
Кажется, мы поссорились только однажды. Саша стоял у своего подъезда, я – у своего.
– Кощей Бессмертный, – обзывала я его.
– Баба-Яга, – отвечал он мне.
Никогда не забуду, как однажды мы пришли к Сашке, а я до этого не была знакома с его папой. В этот раз папа был слегка выпивши. Сашка ввёл меня в комнату и широким жестом представил:
– А это мой пьяный папа.
Папа рассердился. Сашка понёсся к маме с криком:
– Помогите! Мама! Мамочка!
Впрочем, ему было смешно. А мама была, понятно, не в настроении и сказала мне:
– Тебе лучше прийти завтра.
Не знаю, влетело ли тогда Сашке.
Это забавно, но Саша любил рукоделие. Он раньше меня научился вязать, а однажды показал какую-то красивую штуку – он её сделал сам. А я:
– А из чего это? А как?
Пыталась понять.
Он ещё и макраме умел плести, кажется.
Одно время мы сидели с Сашкой и шили одёжки для пупсиков. У него лучше получалось изобретать. Мне нравилось на него смотреть. Я только где-то годам к тринадцати стала шить для кукол. А в детстве я ничем не увлекалась. Когда началась школа, я поначалу увлекалась ею.
Другой случай состоит вот в чём. У Сашки отмечали его очередной день рождения. Взрослые оставили детей, то есть нас, одних и куда-то ушли. Мы были, как в раю, предоставлены сами себе. И вдруг раздался звонок в дверь. Кто-то посмотрел в глазок и сообщил:
– Какой-то дядька.
Дядька оказался пьяным. Он, видимо, ошибся квартирой, но продолжал дебоширить. Я стала паниковать – я патологически боюсь пьяных. Сашка про это знал лучше, чем кто-либо другой в мире. Он мужественно пошёл на кухню, взял поварёшку и начал открывать дверь.
– Саша, – строго сказал Игорь, которому уже тоже было смешно, – ты что делать собрался?
Но Саша молча приоткрыл дверь и врезал мужику по башке. Мужик убежал, мы долго хохотали, как маленькие бесята.
Пришлось Сашке и впоследствии защищать меня… от моего собственного дяди Лёни, который начинал буянить, когда лишнего выпьет. По идее, он мне ничего не хотел сделать, а хотел что-то сказать брату, то есть моему папе, хотя ему ясно сказали, что того нет дома. Вот ещё эпизод: я была совсем маленькой, когда произошло нечто похожее, тогда папа выставил Алексея Григорьевича со словами: «Не пугай мне ребёнка!» С того момента, возможно, я и боюсь пьяных.
Откуда-то появился Сашка, заметив, что со мной что-то не то:
– Что с тобой?
Я объяснила. Сашка поднялся наверх и сказал:
– Ты! Убирайся отсюда!
Я слышала снизу.
Представляете, дядя Лёня ни слова не сказал и ушёл.  
Я забыла, какой формой имени звал меня Сашка.
Однажды Саша кормил меня обедом. Сварил «ракушки», макароны такие. Разложил по тарелкам. Посыпал свою порцию сахаром. Я ела без сахара.
Сашка был умным и способным ребёнком. Он хорошо учился в начальных классах и ни разу не попросил меня помочь с уроками. Мы стоили друг друга. И я знаю, что, будь мы рядом, Сашка пошёл бы в своём развитии вместе со мной. Надеюсь, он и сейчас не отстаёт – мне очень хотелось бы верить в это.
Всё время вспоминаю Сашину маму. Как она справлялась с тремя мужиками в доме? Такая хрупкая женщина… Я на неё совершенно не похожа.
Саша любил кататься на велосипеде. Я пробовала.
Дальше судьба повернулась так, что в один год я лишилась и папы, и Саши. Но я этого будто и не заметила. Ни то, ни другое особенно чувств моих не задело. Хотя и по тому, и по другому я с годами всё больше скучаю.
Моего отца убили в 1989 земном году.
А Сашкиного папу отправили служить в Германию чуть раньше, наверное. Мы с Сашкой даже не успели попрощаться. Этап моей жизни – с пяти до девяти – прошёл под знаком Саши и логично завершился без утрат.
Тогда же, вроде бы, мне прооперировали левый глаз. Хотели убрать косоглазие. Но операция не помогла. У меня природная раскосость, очень заметно, когда нервничаю. Зато я стала чувствовать, что внутри глаза что-то есть и им можно управлять.
Ну, уехали и уехали. Мы больше никогда не увидимся. Так думала я.
Однако где-то через полгода, в какой-то из дней бабуля мне сказала:
– К тебе приходил какой-то мальчик. Сказал, что его зовут Сашей.
Я удивилась и даже не вообразила, что это Васильев.
Но он пришёл опять. Всё это время он помнил обо мне. И первое, что сделал, когда приехал, прибежал ко мне. С того момента я совершенно разучилась ценить это.
– Сашка! – радостно завопила я, и мы бросились друг друга обнимать.
На следующий день мы пошли к бабе Любе. Сашка меня всё время кормил немецкими конфетами, дарил подарки. Мне все очень обрадовались. Омрачало радость только одно: узнали, что случилось с моим папой, и, наверное, жалели, а я вот это вот не люблю очень. Именно тогда Сашкин папа заявил во всеуслышанье:
– Ты же первая любовь моего Сашки!
Я засмеялась, приняв за шутку. Посмотрела, где Сашка, – он в смущении убегал. Даже обиделся на отца.
Потом они уехали ещё на год-два. Саша писал мне письма. Я ему тоже. Но письма в Германию ходили плохо… Его ошибки возмущали меня. Я несправедливо забывала, что если я учусь в третьем классе, то он только в первом. Вот эти два письма (все ошибки исправлены):
1.
Здравствуй, Вера!
Извини, что не писал. Закончил вторую четверть на «отлично». Но сейчас сильно болею, мне выписали столько лекарств, что и не снилось. Просидел почти целую неделю дома. Скоро в школу, а я всё болею и не знаю, когда пойду. Каждый день за мной заходят друзья, я всегда говорю, что болею, а они говорят: «Скоро ты выздоровеешь?» – я отвечаю: «Не знаю». У нас холодно, и когда выглянет солнце? С продуктами хорошо. Встретил Новый год нормально, подарили мне портфель в виде сумки, зверей и маленький фонарик. Папа в отпуске, так что я с ним и с Игорем.
Вера, посылаю тебе наклейки, потому что не знаю, какие посылал вкладыши, и шлю жвачки. И ещё прошу тебя: передай привет тёте Любе, а то мы не всегда можем написать письмо.
Ну вот и всё, писать больше нечего, присылай много писем, буду ждать с нетерпением…
Твой друг Саша.

Жевательные резинки и правда были в конверте. И наклейки, и марки – очень красивые. Кстати, один конверт подписан рукой Сашиной мамы. Я знаю её почерк, есть открытка, подписанная ею мне на день рождения, когда Сашка ещё не совсем умел писать. Второй конверт надписывал сам Саша. Полевая почта.

2.
Здравствуй, Вера!
Я получил от тебя письмо, и пишу ответ.
Дела у меня идут хорошо. Живём мы тоже хорошо. Я отдыхаю хорошо, хожу в лес, гуляю возле дома, только жалко, что из городка не разрешают выходить, а так в магазинах всё есть.
Погода у нас разная: один день идёт дождь, другой день – ярко светит солнце, но каждый день утром бывает туман. В лесу уже появляются грибы: белопольские, сыроежки, подберёзовики. В лесу много ежевики, я уже ел её.
Ну вот и всё.
Высылаю тебе вкладыши.

А я тогда только могла мечтать о лесе.

Наконец они вернулись. И Саша снова первым делом прибежал ко мне. Он привёз мне кучу подарков: воздушного змея, малюсеньких пупсиков, конфеты, тени для век (наверное, предназначавшиеся моей маме, до сих пор храню их) и что-то ещё. Кстати, Саша дарил мне на день рождения: пижаму (на синем фоне оранжевые мишки), набор стаканчиков, цветы.
На этот раз я встретила его довольно холодно. Я уже совершенно изменилась физически. Мне было почти тринадцать. Я впервые посмотрела на Сашу свысока. Первый наш разговор получился вполне сносным, потом всё перестало клеиться. Меня к тому времени перестали интересовать мальчики, потому что я была занята поисками какого-то одного своего мальчика. Ещё и Оксанка. Они с Сашкой не могли терпеть друг друга. Однажды Саша сказал мне:
– Слушай, твоя Оксанка плохо влияет на нас.
Но это было иллюзией. Я сама плохо влияла на нас. Ещё существовали «мы» – мне это казалось удивительным, как если бы какой-нибудь мужчина хранил мне пожизненную верность. Телесную и духовную.
Оксанка была у меня, когда я принялась звонить Саше. И он вдруг спросил:
– У тебя Оксанка?
Я почему-то сказала:
– Нет.
Он помолчал и сказал:
– Неправда, потому что ты бы так не говорила со мной, как говоришь сейчас. Ты меня никогда не обманывала.
Ему было обидно. Он пытался привлечь моё внимание. Но избрал неверный путь.
Увы, мы так и не разобрались со своим непониманием. До того момента, как они уехали в Оренбургскую область (точно не знаю), как сказала мне мама. И мы снова не попрощались.
Не то что я чувствую себя виноватой, но иногда думаю, как бы мне всё исправить. Вернуть же нельзя. Порой мне кажется, что мои нынешние отношения с мужчинами оставляют желать лучшего в наказание за то, как я обошлась с Сашкой. Теперь все они ведут себя так, как я вела себя с ним когда-то давно.
В последнее время я всё больше тоскую по Саше. Он занимает во мне целую галерею. Мне интересно всё. Понравилась бы я Сашке как девушка? Что бы он сказал, знай он про мою настоящую жизнь? Какой он сейчас в свои восемнадцать?

А самым первым моим друганом был Вовка Нагорный. Его мама всегда говорила моей, чтобы она меня не забирала так скоро из гостей, потому что мы очень хорошо играем с Вовкой. Мои воспоминания несколько отличаются.
Мы жили поначалу в одном подъезде. Потом они переехали в дом напротив, а сюда – Оксанка.
Вовка был похож на Высоцкого. Он мог запросто довести меня до слёз тем, что по-мужски превосходил меня. Он всё время это подчёркивал.
– Ты сейчас отличница? – спрашивал он меня.
– Да.
– Ну, ничего, скоро вырастешь – и это пройдёт.
– Это ещё почему?! – обижалась я.
– Потому что ты девчонка! А с девчонками всегда так!
Сам он учился очень хорошо. Но, кажется, не отлично совсем. Такие у нас были ценности.
Он был так снисходителен, когда однажды помог решить мне примеры. Правда, у меня и самой неплохо получалось. Тогда он заявил, чтобы я решала сама, раз такая умная.
Нам очень нравилось хохотать. И мы буйствовали у него дома. К нам присоединялась его младшая сестрёнка Аня. Влетало всем, кроме меня. Но Вовка был дерзким, смелым. На велосипеде он носился так, что я боялась кататься с ним.
Я помню и его маму, и папу. Они были чем-то похожи, оба упитанные. И Аня тоже упитанная девочка. А Вовка был худой.
Мама рассказывала, что в роддоме его заразили стафилококком. Его долго лечили. Его папа – военный врач, он доставал лекарства.
Мы любили брызгаться летом. Это было очень весело. И соревновались, у кого струя дальше и шире. Только из бразгалок.
Их семья уехала на Украину.

Тимур Сафиуллин был мальчиком красивым. Воспитывали его строго – такие же красивые мама с папой. Я так и не узнала достоверно, кто они: татары или башкиры. Семья военных. Они недолго жили в городке.
Тимур, кажется, учился с Оксанкой в одном классе. На год младше меня, но в одной школе – №49.
Одно время мы с Тимуром так сдружились, что Сашка ходил недовольный, хотя принимал его в наши игры. Тимур был загадкой. Не столько сильный физически, сколько интеллектуально.
Самое смешное то, что Тимур жил в одном подъезде с Сашкой, на одной площадке.
Однажды Тимур спросил у меня:
– Как это взрослые целуются?
– Ну, они же взрослые, – заявила я, типа им можно.
– Нет, как?
Меня это подзадорило, и я сказала:
– Вот так.
Подошла к нему и поцеловала в губы. Как взрослая. Прямо на улице. Когда мне было восемь лет.
Он ошеломлённо смотрел на меня.
– Понравилось? – по-женски поинтересовалась я.
– Да, – выдохнул он.
Поэтому это больше не повторилось. И стало причиной того, что мы отдалились.
Я подумала: неужели всё своё имущество семьи военных тащат за собой при переездах? Просто в квартире Тимура был холодный уют. У Сашки – нет. У нас тоже – нет, мы там уже осели.

Из остальных я помню: Руслана – тоже красивый, Юрку – которого я на дух не выносила.
Это всё дворовые. О школьных ниже.

Из девчонок, кроме Оксанки, была Ира Ковальчук. У неё были сестра и брат двойняшки – Андрей и Света. У них были строгие бабушка Вера и дедушка.
Отношения с Оксаной Глущенко были разными. Но общались мы тесно. И сейчас продолжаем общаться.

Одно время я ходила в детский сад. Там был мальчик Саша. Он мне очень нравился и в то же время не нравился. Наши кровати стояли голова к голове. Мы с ним всё время болтали о чём-то. И был ещё Стас. Я ему жутко нравилась. А он мне – нет. Я ему так и сказала. Он всё время приглашал меня в партнёрши, когда мы готовили танцевальные номера. Я ему сказала: больше не приглашай меня, не хочу я танцевать с тобой. Скоро его совсем забрали из сада. У него были неприятные заедки…
Это было детсаде для детей с ослабленным зрением. Каждый день нас водили на глазные тренажёры, и видеть я стала лучше. В этом саду можно было оставлять детей ночевать. Мои родители тоже решили поэкспериментировать. Я обиделась. У меня же был свой дом, почему я не могу спать в своей кровати? И с одной девочкой мы даже хотели сбежать. Я каждую ночь засыпала, глядя на огни соседнего дома, и строила планы побега. Наконец я всё высказала родителям, меня каждый день стали забирать домой. Один раз приехал за мной папа, я пошла за вещами, выхожу, а его окружила детвора, что-то он с ними общался, я и приревновала, и было приятно.
Садик был очень хороший. С утра у нас были занятия, у нас были такие прикольные жёлтенькие столики, крышка поднималась, там лежали наши тетрадки, карандаши, фломастеры, раскраски. Нас учили писать, считать, читать. Я повторяла навыки, так как всё это уже умела.
Нас хорошо кормили, но я ненавидела перловку, свекольник и кипячёное молоко на полдник. Зато любила ленивые варенники и творожную запеканку с повидлом. Когда вместо молока давали кефир, моей радости не было предела. Однако я почему-то из всех детей травилась садиковской едой, меня не раз увозили домой. Один раз отравилась клубникой очень сильно, так что болела потом три дня и не успела со всеми вместе сфотографироваться. Странно, но лишнюю фотографию администрации, наверное, было жалко сделать для меня.
Моей любимой воспитательницей была Вера Андреевна, я ей говорила, что, когда она уйдёт на пенсию, я займу её место. Были нянечки. Нашей группе повезло – у нас были добрые нянечки, читали сказки перед сном. А вот другой группе не повезло. И я нарвалась как-то раз на их няньку, которая заменяла кого-то из наших. Не помню за что, но она меня на ночь отвела спать в чужую группу.
Однажды у меня из шкафчика украли мои совершенно новенькие трусики. Нянечке пришлось стирать те, что были на мне, а мне весь вечер и до утра ходить в одном коротком платье. Было неприятно.
Был один мальчик Рамиль (я считала его очень противным), он постоянно воровал мою зубную пасту, она была одинаковая у нас, только его тюбик уже израсходован.
Была девочка с пороком сердца. Ей нельзя было играть с нами в подвижные игры. Она спала с задранными вверх ногами.
У Луизы папа был похож на Михаила Боярского.
Была медсестра, она мне очень нравилась, нежная женщина. Она обнаружила как-то с утра, что я подхватила ветрянку. Она делала уколы безболезненно.
Меня ставили в пример другим детям. По разным поводам.
Помню, у одной девочки был огромный комок, слепленный из жевательных резинок. Они тогда только стали появляться. Чешские, что ли, или польские. Подушечки. Кофейные тоже.
После сада меня чуть не запихнули в школу для детей с очень плохим зрением. Но там оказалась в тот момент, когда меня привели, моя врач, она сказала, что меня немедленно надо вести в нормальную школу. Думаю, в такой среде моё зрение ухудшилось бы.
Кстати, после окончания школы я на руки получила свою медицинскую карту и узнала, что у меня, оказывается, хронический тонзиллит. А улучшению моего зрения поспособствовал электрофарез и но-шпа – это правда.

В первый класс мне хотелось идти, потому что меня везде хвалили. Я бегло читала, считала и писала. Некоторые этому начинают учиться только в школе.
Я помню, что меня зачем-то водили то ли в гороно, то ли в районо. И какие-то тёти задавали мне разные вопросы. А при устройстве в сорок девятую школу, вроде, никто ничего уже не спрашивал и заданий не давал.
Неприятным моментом для меня было то, что мама лежала в больнице. Я знала, что она скоро выздоровеет, но всё равно сердилась, что всё произошло именно к первому сентября. В школу меня провожали папа и сестра. И ничего в моей памяти не сохранилось. Только то, что мы стояли на линейке. Вылетели из головы и первые школьные дни. Осталось только одно воспоминание.
Мы впервые открыли букварь. В начале была написана какая-то социалистическая фраза. Идеологическая.
– Кто может прочитать? – спросила Мария Осиповна.
Руку поднимать мы ещё не приучились. Раздался мой голос. К нему присоединился ещё чей-то. Я оглянулась. Это была Ольга Буртасова. В детстве я почему-то хотела быть доминантой. К тому времени я уже знала, что не следует подражать. Но ещё не пришла к тому, что нужно быть самодостаточной личностью.
Школа была недалеко от дома. Утром обо мне заботилась моя сестра Анна. Она тогда была беременна Димкой. Она же и встречала меня после уроков. Наконец я заявила:
– Что ты всё за мной ходишь? Я уже выучила дорогу.
Я стала сама ходить в школу.
Кстати, учительница попросила родителей нарисовать нам пешеходный  план. Чаще мы ходили группкой домой, по пути оставляя того или иного одноклассника или одноклассницу дома. Кажется, первым домом был дом Оли Буртасовой. Затем, в конце улицы, дом Аллы Абдулиной. Это был частный сектор.
Иногда я ездила домой на автобусе.
Как-то раз мы с детьми по дороге домой обследовали что-то. И я потеряла свои очки. Мы потом пошли искать их с папой. Нашли. Вот только стёкол в оправе не было. Пришлось заказывать новые.

У нас была обычная школа. Типовой проект здания. Наш кабинет размещался на втором этаже. Это был класс природоведения. У нас было много цветов, попугайчики и аквариум с рыбками. На уроки физкультуры мы ходили в спортзал. Я помню, как мы кувыркались на матах, делали мостики. Но сами маты мне очень не нравились и казались грязными.
Уроки пения, кажется, проходили на первом этаже. Я очень любила петь. Но постоянно увольнялись учителя пения, так что у нас образовывались пропуски.
И ещё у нас были занятия по ритмике. Нас пытались научить танцевать. Был такой молодой и странный хореограф. У него были какие-то налакированные волосы и туфли с удлинёнными носками. Мне эти танцы не понравились. В детском саду это было поставлено лучше. В общем-то, вскоре всё прекратилось.
Ещё нас водили в столовую, которая производила на меня удручающее впечатление. Своими запахами, не всегда чистыми столами. Я как-то брезгливо относилась к посуде и самой еде. Иногда у меня болел живот. Думаю, это чисто психологический момент. Но мама попросила, чтобы мне разрешили не питаться в школьной столовой. Она намучилась со мной ещё в садике, откуда меня иногда приходилось забирать домой поздней ночью. И где я, в общем-то, периодически сильно травилась. Хотя там обстановка была намного лучше. Еду нам готовили в закрытом цехе и потом красиво накрывали столики, мы только после завтраков, обедов, полдников и ужинов уносили свои тарелки и бокальчики на стол перед посудомоечным цехом.
Также в школе нас водили на прививки. Я не боялась никогда уколов, но один случай меня выбил из колеи. Нам делали прививку то ли от кори, то ли ещё от чего. И это был не обычный укол, а «пистолет» с лекарством и насаженной иглой. Эта игла проделала мне такую дырку, что кровь очень долго текла. Я очень испугалась, что она вытечет вся, стала плакать. И было больно. И потом у меня было освобождение от прививок на какое-то время.
В начале учебного нас пересаживали с парты на парту. Какой в этом был смысл, скрыто за стеной тайны. Но в итоге сидеть там, где хотел сам ребёнок, было нельзя. Наконец меня посадили за первую парту крайнего левого ряда с каким-то хулиганом. Звали его Серёжкой. Он разговаривал во время урока, плохо учился, безбожно списывал. Я прямо объяснила ему, что он может делать, а чего не следует. Вскоре Серёжка стал четвёрочником. Оказалось, что он вовсе не дурак. Все были уверены, что это моё влияние. Он сам почему-то считал меня авторитетом. Я знала: если что, Серёжка постоит за меня.
Когда я перешла в другую школу, Серёжа, встретив меня (жили мы рядом), испуганно спросил:
– Почему ты не ходишь в школу? Ты болеешь?
Я, задрав голову, просветила его:
– Я теперь учусь в другой школе!
И всё.

Как-то в школе организовали курсы английского языка. Я решила ходить. Но как-то недолго я туда ходила.
А летом при школе был лагерь. Одно время я посещала и его. Помню, нас водили в музей, где показывали раздувающуюся рыбу. Нас караулили вожатые – старшеклассники. Я запомнила одну девушку, кажется, Юлю. У неё была чёлка, начинавшаяся чуть ли не от макушки. И она эту чёлку всё время сдувала со лба.
Ещё устраивали спортивные эстафеты. Вот это я любила больше всего и участвовала с удовольствием! Я всегда хотела заниматься каким-либо видом спорта. Но окулисты говорили моей маме, что физнагрузки мне противопоказаны. И что можно заниматься только плаванием. Родители так и не отправили меня в бассейн, так что плавать я училась уже во взрослом возрасте.
Иногда после уроков мы ещё какое-то время играли во дворе.
Мы приносили в школу макулатуру. Это были газеты из дома!

Я была октябрёнком. Но как нас принимали в октябрята, не помню.
В школе меня избрали командиром одной из октябрятских «звёздочек». Наша была медицинская. Мы отвечали за гигиену. У меня была специальная сумочка с красным крестом и марлевая повязка на всякий случай.
Какие ещё были «звёздочки», не припоминаю.
Ещё из организационных мероприятий – подготовка подарков к Новому году. Моя мама была в родительском комитете. Мы закупали с ней конфеты, печенье, мандарины, грецкие орехи. Потом дома раскладывали всё по мешочкам. Мне было приятно это делать. Приятно осознавать, что потом эти мешочки подарят детям из класса, а они сформированы твоими руками. Я сама очень любила получать новогодний мешочек с вкусностями.
Когда у нас умерли попугайчики, мы с мамой купили новых. С ними были хлопоты. Клетки у нас не было, и мы сделали им вольерчик: коробка из-под торта, обтянутая сверху сеточкой. Один попугай запутался лапами. Второго я умудрилась выпустить, и его пришлось ловить по всей комнате. Однажды нам отдали клетку с попугаями на время каких-то каникул.
В классе мы периодически отмечали праздники и дни рождения.

Пару слов об одноклассниках. Когда я буду писать о сорок девятой школе подробнее, этот материал войдёт туда в расширенном виде. Нужно будет написать и о том, как проходили уроки.
Женя Левданский. Если не ошибаюсь, он сидел во втором ряду за первой партой. Стати, мы ещё такие клеёночки с собой приносили и застилали ими часть своей парты. Видимо, чтобы не пачкать столы.
Самое яркое впечатление: У Жени папа был художником. В то время это что-то невероятное для меня. Потому что у всех папы были или военными, или инженерами, в общем, на каких-то таких службах. А художников я себе представляла этакими поэтичными людьми, которые живут сообразно порывам вдохновения, а не начальника.
Женька был таким умненьким, усидчивым мальчиком. Он хорошо учился.
Мы часто вместе возвращались домой из школы. Женя жил в соседнем городке, кажется.
Как-то намного позже мы с мамой шли из магазина, мимо прошёл парнишка и поздоровался с нами. Я не сказала ничего, мама приветливо ответила. Мы отошли. Я спросила:
– А кто это?
Оглянулась. Он тоже обернулся. Я вспомнила спокойный, как бы ласкающий взгляд Жени. После этого мы больше не сталкивались.

Помню флегматичного Костю Морозова с копной чёрных волос. При этом у него было чувство юмора. Он сидел в моём ряду, за третьей, кажется, партой. Может быть, с Олей Буртасовой. Где Костя жил, не знаю. Но я не помню, чтобы он с нами добирался до дома.
Антон Шорин представлялся мне противным избалованным мальчиком, очень высокого мнения о себе. Может, в таком понятии о себе и был смысл. Антон был отличником. Откуда-то мне известно, что он со своими родителями приехал из Ленинграда, я даже думала, что из-за этого он и зазнаётся. Как ни странно, мы часто ссорилась. Кто к кому задирался первым, трудно сказать. Однажды мы даже побили друг друга. Как-то я с мамой шла домой, и Антон шёл тоже. Моя мама попыталась провести с нами воспитательную беседу.
Был мальчик Вадим Смирнов. Иногда он мешал нам выполнять задания. А когда мы делали аппликацию, он чего-то хватал меня руками. При этом они у него были холодные, какие-то сморщенные и измазанные клеем. И мне очень неприятно!
С нами учился Ваня Плеханов. Он несколько отставал от нас, с ним нужно было дополнительно заниматься, развивать его. Я с Ваней соприкасалась мало, поэтому ничего особого и не запомнила.
Мне казалось, Женя Маштаков всегда стремился к знаниям, но у него не всегда всё получалось. Он жил в соседнем городке. Кажется, кто-то из его родителей работал в нашей кочегарке. Вроде я один раз была у него дома по делам родительского комитета (пошла с мамой). В ощем, он не был занудным и приставучим мальчиком. Не помню, чтобы он кого-либо обижал в классе. Но и немного замкнутый – это мне могло показаться потому, что мы почти не общались.
О мальчике по фамилии Ким мне совсем нечего сказать.
Денис Дорошенко был несколько закомплексованным ребёнком. Возможно, потому, что был лишён воспитания и влияния отца. Это был очень чувствительный и обидчивый мальчик, наверное, ранимый. В детстве мне казалось, что он просто капризный. Я старалась обходить его стороной, чтобы невзначай не обидеть. Хотя, наверное, с ним надо было как раз дружить. Некоторые утверждали, что я ему нравилась. Может быть, потому что, когда мы уже выросли, и я уехала, он спрашивал мою маму, как я там.
С Олей Буртасова мы одно время дружили. Она приглашала нас к себе домой: меня и, хоть убей, не помню которую из девочек. Оля занималась художественной гимнастикой, и мне это импонировало. Но в то же время я расстраивалась, потому что мне тоже очень хотелось быть гимнасткой или уж фигуристкой.
У Оли был большой частный дом. Я смутно помню внутреннюю обстановку, мне больше запомнился дворик.
Я немного жалела Олю. Она была такой худенькой! Такой маленькой! Но такие девочки обычно вырастают и становятся красавицами.
Оля тоже была отличницей. В математике она точно разбиралась лучше меня. Но это меня расстраивало гораздо меньше, чем невозможность заниматься спортом. Для меня это было очень серьёзно, если человек в чём-то проявлял себя, это делало его особенным. Я ведь тоже хотела проявить какие-то свои таланты. И только потом я стала понимать: это серьёзно и с той точки зрения, что это большой труд – тренировки.
Самым смешным было то, что всё-таки у нас, у отличников, иногда проявлялся дух соперничества. Мимолётный налёт в отношениях. Я почему-то всегда страдала от недостатка внимания – думаю, что мне это казалось. Например, со стороны Марии Осиповны. Только с возрастом я научилась побеждать это чувство.
Было в истории нашей школьной жизни и такое, что класс распался на два антагонистических лагеря. Мы перестали разговаривать друг с другом – бойкот. Какова причина разногласий – не помню. Но помню, что Оля и я оказались по разные стороны баррикад. И что мне не хотелось всё усугублять, я всегда была сторонником переговоров. Мне нравилось разбираться в ситуации. Я всегда считала, что можно договориться. Но Юлька Бояркина пыталась убедить меня в обратном. Это была боевая девица, пацан в юбке. Одно время мы сблизились, я была у неё в гостях. Они тоже жили в частном секторе. Помню её папу и старшего брата. Потом мы так же легко разошлись. Ещё помню, что с Юлькой мы любили прыгать «в резинку» (кстати, очень прикольная игра).
В общем, о бойкоте стало известно сначала родителям, потом Марии Осиповне. Вообще, я не знала, как выйти из ситуации, посоветовалась с мамой, а потом попросила рассказать Марии Осиповне. Мне самой почему-то было стыдно о таком рассказывать. И хотела, чтобы мама попросила Марию Осиповну как-то разрулить ситуацию. Когда я была маленькая, я всегда обращалась за помощью ко взрослым, если сама никак не могла справиться. Я помню, что Мария Осиповна как-то оставила меня после уроков. Она расспросила меня, что да как. В общем, как-то разобрались.
В связи с этим вспоминаю ещё один позорный случай, научивший меня вести себя предельно дипломатично и не ябедничать, а говорить с неправильным человеком напрямую. Случай был связан со мной и Оксаной Лещенко. С Оксанкой я была знакома давно. Мой папа и её дядя, если не ошибаюсь, работали на БАМе. И мы встречались там на праздновании Нового года, организованного специально для детей персонала. Я хорошо знакома с мамой Оксаны, её звали Надеждой. Знала её непослушного младшего брата Юру.
И в школе мы оказались в одном классе.
Однажды Оксана написала на доске фразу: «Мария Осиповна – дура!» Меня это возмутило. Потому что я не считала нашу учительницу дурой. И ещё потому, что это делалось как бы за спиной человека. Конечно, кому-то бывает трудно прямо в лицо сказать, что этот кто-то считает кого-то дураком или дурой. Кроме того, мне показалось, что Оксана – просто глупая. Что она не думает, что делает, а просто подражает кому-то. Я ей сказала, что сейчас пойду и доложу Марии Осиповне. И пошла. Мария Осиповна сказала: пойдём посмотрим, что там происходит. Естественно, когда мы пришли, Оксанка всё с доски стёрла. И при этом стала говорить, что это я обзывалась, а не она.
Потом была очная ставка, видимо. Сначала мы стояли за дверями, а потом нас вызвали, поставили перед классом и прочли мораль. Мне было стыдно. А Оксанка всё говорила: ну и зачем ты всё это устроила?
Моим родителям об этом случае сообщили. Папа провёл со мной беседу. Но он не ругался. Сказал, что я, конечно, должна была обратить внимание на этот поступок, не надо быть равнодушным. Но повела я себя неправильно, нужно обдумывать свои шаги и поступки. И, конечно, нельзя себе позволять ябедничать. Что это будет мне уроком на всю жизнь. Так оно и есть.
Как ни странно, отношения с Оксаной не испортились.

Возвращаясь к Оле Буртасовой. Прошло много лет, я окончила шестую гимназию, собиралась уезжать. Однажды мы с Олей столкнулись в автобусе. Она подошла и назвала мои фамилию и имя, я окинула её настороженным взглядом:
– Да, это я.
– А меня…
– Я помню – Оля.
Она всё ещё казалась мне маленькой, худенькой, бледненькой. Но интеллектуально она была на уровне, это сразу бросалось в глаза. Ольга была приветлива, я – холодна и расчётлива, я тогда обдумывала свой отъезд в Петербург. Мне кто-то сказал, что у неё умерла мать. Правда это или нет, я до сих пор не знаю. Если неправда, тогда сказавший это совершил кощунственную вещь. Оля выходила на следующей остановке.

Мадина и Рамиля Ниязовы – уйгурки и сёстры-погодки, абсолютно не похожие друг на друга. Они обе были мне симпатичны: Мадина – маленькая, упитанная, деятельная, сообразительная. Рамиля – высокая, худощавая, приветливая. Они на праздники приходили в китайских платьях. Я тогда очень хотела такое платье.
Надя Цой – кореянка, хохотушка, она казалась мне легкомысленной и почему-то вызывала у меня чувство настороженности. Кажется, Надя сидела в третьем ряду.
Алина Добрынина жила в соседнем городке. Помню её маму. С самой Алиной у меня отношения не сложились. Её интересы казались мне не далеко идущими. Когда мы стали старше, то постоянно сталкивались на остановке, но никогда друг с другом не здоровались.
Виолетта Полунина – болезненная еврейская девочка, у них дома жила сиамская кошка, они уехали в Израиль. Помню бабушку Виолетты, она в основном и занималась внучкой. У бабушки был сахарный диабет. О самой Виолетте ничего сказать не могу. Она вела себя очень тихо и скромко.
Юлька Шептухина, казалось, всегда готова что-то такое нашептать. Она мне рассказывала, что делают девочки с мальчиками под домом. И стала звать меня присоединиться. Но у меня сложилось впечатление, что сама она толком не знала, что они там делали. Я пошла к маме и стала советоваться, как мне расценивать подобную информацию и приглашение. Мама мне посоветовала не связываться.
Идия Темиргалиева появилась у нас только во втором классе. Потом мы учились вместе и в шестой гимназии. Затем она перевелась в девятую школу. Идия была симпатичной девочкой маленького роста. Я была с ней в гостях у её бабушки. Помню, дом произвёл на меня приятное впечатление и удивил. Там было очень уютно, красиво. Занавесочки, скатерть. А бабушку не запомнила. Была я у Идии дома. Они жили в 110 квартале, дальше нашего городка. Дом большой, просторный. Мне тоже понравилось. Я помню родителей Идии. Мне всё время казалось, что её папа похож на Брюса Ли. Хотя они были не корейцами, а татарами. Идия и её сестрёнка угощали меня чаем и печеньем. Они делали своеобразные бутерброды: мазали одну печенюшку маслом и накрывали её сверху другой. У нас в семье так никогда никто не делал, поэтому я удивлялась. Они говорили: попробуй. А я так и не осмелилась.
После школы Идия училась в Национальном университете Бишкека.
Лена Макарова совсем не была похожа на свою маму. Они жили в частном доме около детской библиотеки, в которую я была записана и которую регулярно посещала. Там росли два тутовых дерева (шелковица). Мы с Оксаной Глущенко часто наведывались туда и ели эти вкуснейшие ягоды! Лена в школе как-то особо не засветилась. Она была похожа на тугодума. Вещь в себе, видимо. А может, слишком серьёзная и сосредоточенная. У Лены были воловьи глаза – большие, с поволокой. Она вообще была крупной девочкой. После того, как я ушла из сорок девятой школы, мы никогда больше не виделись. А вот с её мамой сталкивались. После того, как я уехала в Петербург, мама мне сообщала, что Лена вышла замуж, родила детей и уехала в Америку.
С Аллой Абдулиной мы встретились буквально перед моим отъездом. Она была приветливой девочкой, которая искренне радовалась за других людей, Она – открытый, позитивный человек. Чаще всего на её лице – улыбка. Алла часто говорила, какая я молодец. Хотя я бываю иногда совсем грустной и в паническом состоянии, что у меня ничего не выйдет. На самом деле такие люди, как Алла, способны поддержать, придать уверенности. Она всегда передавала мне приветы через мою маму, если они встречались. От этого становилось теплее, потому что я была одна в большом и мрачноватом Петербурге. Алла после школы училась в архитектурном институте.
Кстати, спасибо всем одноклассникам, кто не забыл меня, кто, встречаясь с моей мамой, интересовался мной. Мы с мамой также часто вспоминаем ребят из нашего «Б» класса.
Об остальных ребятах я напишу позже. Надо смотреть фотографию.

Переводу в среднюю школу-гимназию №6 я была не очень-то рада. Меня уговаривала вся семья. Мол, нужно расти. Мол, это не просто школа, а гимназия! Но меня пугал новый коллектив. Я с трудом тогда привыкала к новым людям, к новой обстановке. С возрастом мне, наоборот, стали крайне необходимы новые знакомства, путешествия (в Киргизии было на что посмотреть, но я не воспользовалась этой возможностью, к примеру).
Шестая гимназия находилась в центре города. Мне нужно было ехать на тридцать восьмом автобусе, а потом идти пешком по бульвару Эркиндик (Дзержинского).
Проект новой школы – гимназии – был придуман тогдашним директором. Шёл 1990 год. Принимали в гимназию только отличников. Без экзамена, по собеседованию.
Мама взяла все мои грамоты, и мы поехали устраивать меня. Меня определили в 5 «Г» класс. У стенда с фамилиями мы познакомились с Яной Гусейновой и её бабушкой. Оказалось, что мы живём почти рядом.
Первого сентября была линейка. Потом нас повели в классы. Нашим куратором была Ольга Яковлевна, по истечении учебного года она уехала в Германию.
Мне было неуютно. Детей в классе было много, я никого не знала, кроме двух-трёх девочек.
Сильные чувства вызвала учитель русского языка Татьяна Валерьевна Бондаренко. Она громко и часто кричала. Для меня это было непривычно, я терялась и получала тройки и двойки. Но когда всё проходило спокойно, я получала пятёрки по диктантам. Однажды такое произошло в течение двух, подряд идущих, дней. У Татьяны Валерьевны никак не укладывалось в голове, как может быть, что вчера ребёнок схлопотал двойку, а сегодня – пять.
Но потом я поняла, что Татьяна Валерьевна не ругается на нас. У неё просто такая экспрессивная манера подачи себя. В общем, она вела русский язык до моего выпуска в 1997 году. И я ей премного благодарна за преподавание.
Кстати, у меня поменялся почерк. Сначала я писала кругленькими небольшими буковками, прямо. Постепенно образовался наклон вправо, буквы стали большие, не такие аккуратные. Татьяна Валерьевна спрашивала, зачем я поменяла почерк!
В общем, о ней я напишу в расширенной истории школы.
Через год класс расформировали. «Г» класса больше не было. Многих отчислили. Отчисления происходили по разным причинам, но в основном, если у ученика были тройки. Так ушла Наташа Королёва. Вообще, девочка была выдающаяся и замечательная, она боролась с несправедливостью в отношении нас. И это было связано с именем Бермет Шариповны, которая вела у нас математику. В смысле квалификации она была отличным преподавателем, насколько я могла тогда судить. Но в смысле обращения с нами, детьми, как-то не сложилось. Она нам казалось грубой, мы боялись лишний раз к ней подойти и что-то спросить. Когда же она стала просто завучем, всем стало легче. А Наташка однажды заготовила дома карикатуры с надписью «Бормотуха Шампанская» и развесила с утра по всей школе. Вот нам потом влетело!
Ещё был случай: к нам в школу пришли кришнаиты, и давай петь свои песни под барабаны, воскурять благовония. И всё это происходило в кабинете русского языка на третьем этаже. Наш класс тоже побежал посмотреть. Потом явилась Бермет Шариповна, которой мы едва не сорвали урок.
6 «В» класс стал сборным. Мы едва притёрлись друг к другу в пятом классе – и вот! Опять новые лица. Все эти переформирования привели в результате к тому, что в классах не было единства. Затем нас стали делить на профили, и «В» класс превратился в физико-математический. По каким критериям детей определяли в тот или иной класс, не знаю. Кажется, наобум. В дальнейшем я перебралась в «А» – гуманитарный. Поближе к подружке Яне. В том же классе оказались и Жылдыз Сарыбаева с Зоей Холошенко. Эти девочки что-то не поделили когда-то. Ещё до того, как мы учились в «В» классе, но он ещё не был физико-математическим (кстати, физику нам преподавали скучно, так что я много не знаю). В общем, «А» класс был расколот на отдельные коллективы.
Ранее, когда я перешла из «Г» класса, я не сразу въехала, что там что-то не так. Я пришла и села за первую парту, потому что у меня было плохое зрение, а очки сильные мне не выписывали, и потому, что место было свободным. Потом пришла Жылдыз Сарыбаева. Она села рядом. На самом деле, это была её парта, и с ней никто не сидел. Её решили сделать изгоем – но поняла я это не сразу. Я познакомилась с новой девочкой, мы болтали, вместе учились, дружили. Однако я стала замечать косые взгляды и некоторую напряжённость. Потом ситуация прояснилась. В одно из родительских собраний я пришла в школу с мамой. Прикольно было лазить по всей школе, когда там никого нет и никто тебе слова не скажет. Кстати, в один из подобных дней в окно прыгнул старшеклассник. Я там везде ходила и видела, что девочка и двое мальчиков в рекреации у кабинета биологии что-то задумали, открыли окно. Меня они не заметили. А потом я уже увидела одного из мальчиков лежащим на земле. Он расшибся. Вызвали «Скорую». Около него была учительница химии (она нам не преподавала, у нас был другой учитель, когда началась химия; учительницу я знала потому, что однажды в кабинете химии что-то взорвалось и воняло на всю школу).
Но в этот раз в школе оказалась и Зоя с ещё несколькими девочками из класса. Может, я и путаю. Может, то был другой день. Зоя Холошенко была крупной девочкой с постоянно искривлённым то ли иронией, то ли недовольством, то ли ещё чем большим ртом. Я была не совсем мелочью, но ниже Зои. Я не была худой, но всё-таки Зоя была куда упитаннее меня. У неё были светлые волосы. В общем, в тот день я её рассмотрела, потому что она меня как-то так оттеснила к стенке и зажала там. Я улыбалась вежливо. И ждала, что будет. Но я никогда бы не позволила распускать руки. Но я всегда была человеком, склонным договориться.
Зоя стала выпытывать у меня, почему это я дружу с Жылдызкой. А потом начала давить на меня, чтобы я перешла на её сторону. Это всё было так глупо. В конце разговора она спросила: «Договорились?» Я ответила: «Посмотрим».
Но тогда возникла неприязнь. Однако я держалась с достоинством, лишний раз не вступала с Зоей в какие-либо отношения. Думаю, я тоже вызвала у неё негативные чувства. Ко времени окончания школы я очень повзрослела и сделала ощутимый рывок в своём развитии. Естественно, я уже не обращала внимания на подобные мелочи взаимоотношений, не испытывала никаких отрицательных эмоций и ощущений. Это осталось в подростковом возрасте с присущей ему психологией, когда кто-то пытается доказать своё лидерство всеми доступными способами, но только не благодаря своему уму. Стоит отметить, что Зоя была способной и даже талантливой девочкой, сообразительной, но ей не хватало доброты и внимательного отношения к самой себе.
Я всегда делаю так, как думаю сама, как считаю нужным или полезным для себя. И ещё ни разу не ошибалась. Тогда я уже была самодостаточной. Естественно, я не пошла на поводу и продолжала дружить с Жылдыз.
Помню, что девочки иногда очень сильно доставали Жылдызку. Но не все, конечно. Остальным было по барабану. Иногда её мама приходила жаловаться, просила, чтобы учителя вразумили детей.
Потом нас развели по разным классам.
Но история повторилась, когда я перевелась в гуманитарный класс, где снова встретила и Жылдыз, и Зою. Об этом я расскажу в истории школы. Жылдыз пренебрежительно называла Зою – «Голошенко», видимо, придавая особый смысл прозвищу.
Жылдыз любила рисовать – у меня сохранились её рисунки. Думаю, ей нужно было развивать эту способность. Потом она стала заниматься бальными танцами, хотела стать фотомоделью – её даже однажды показывали по ТВ. Она сетовала, что у неё не такая белая кожа, как у меня и у Янки, не такая грудь, как у меня, не такое не плоское лицо и не такие большие глаза, как у Янки, не такие щёки с румянцем, как у меня, не такие волосы и так далее. Надеюсь, сейчас она ценит свою индивидуальность.
Про Яну я напишу подробнее и позже.
Дарья Ханжальян дружила с Зоей. Фамилия Даши могла бы быть говорящей, но она не была ханжой. Она ходила носками внутрь и зачем-то пыталась подстраиваться под людей – учителей и друзей. Это была подавленная личность. Возможно, такое произошло под влиянием строгой мамы, которая вела начальные классы в нашей школе, а потому многие учителя к Даше относились особо.
– Тебе нравится группа «Наутилус Помпилиус»? – спросила Даша у меня.
– Не особо, – ответила я.
– А что это за группа? Никогда не слышала.
– Стыдно, Даша! Не слышать – и спрашивать.
Видимо, она пыталась меня подколоть.
– У них ещё альбом «Титаник»? – вставила Айгуля.
– Наверняка, – отозвалась я.
Айгуль Шабданбекова – себе на уме. Кажется, она могла и слицемерить. Хотя с Айгулей приятно было общаться. Она была живая, сообразительная, цепкая, развитая в интеллектуальном плане девочка. Одно время она жила с родителями за границей. Благодаря своему интеллекту она всегда держалась на высоте, могла поддержать любой разговор. В ней была даже светскость.
Джамиля Молдахматова – очень способная, при этом скромная. Мне всегда казалось, что она живёт погружённая в какой-то свой мир. В общем, она была мне симпатична и непонятна, когда подземный источник.
Камилла Каракеева дружила с Джамилёй. Это была красивая девочка. Талантливая, но с ленцой. Помню, она носила прекрасное украшение в виде браслета и колец, соединённых цепочкой. Камилла казалась мне такой поэтично-приземлённой и несколько физиологичной. Такие девочки становятся чувственными женщинами, способными подарить радость своему окружению. Они как бы созданы для семейной жизни и любви.
Айганыш Базарова – неожиданная девушка, пацанка. От нас требовали носить юбки, она возмущалась и не носила их. Её отец – известный режиссёр в Кыргызстане. Айка – как раз тот человек, у которого в будущем должны сформироваться собственные взгляды на различные вещи. Немного резкая, она вызывала симпатию и была достойна уважения.
Назгуль Дубанаева. Тяжёлая фигура для меня. Между нами не возникло абсолютно никаких тёплых взаимоотношений. Как я помню, характер у Наи был агрессивный. Возможно, это было ярким проявлением подросткового протеста. Я её запомнила вечно пререкающейся с учителями по поводу и без повода. Это явно мешало ей учиться, а она могла достичь хороших результатов. Она была насмешливой девочкой. Её голос был громок. Она сидела где-то на «камчатке» в первом ряду. А я за второй партой третьего ряда. Это были полюсы. А Ная, конечно, личность. Именно её образ поведения заставлял учиться сдержанности.
Ирина Тельнова сидела за одной партой с Назгуль. Ничего внятного сказать не могу. Было, правда, ощущение ваты. Толстого слоя ваты.
Дарья Чубарова – видная девушка, высокая, симпатичная. Она уехала в Москву ещё в школьные годы. При виде Даши возникало ощущение чего-то фундаментального. Наверное, она умела дружить.
Наталья Нестерова дружила с Дашей Чубаровой. Наташа рассказывала, что они переписывались с Дашей, когда та уехала. Наташа была чуть высокомерной. Но чтобы достичь той степени высокомерия, когда умеешь фильтровать и применять для себя только самое лучшее, когда общаешься с достойными людьми, нужно было ещё трудиться и трудиться. Развиваться интеллектуально и в духовном плане.
Кристина Груздова – пацанка, короткие волосы, рубашки и брюки в духе мужчин. Кажется, она с детства решила, что будет журналисткой. Её папа – известный журналист в «Вечернем Бишкеке». Кристина ещё в школе стала заниматься в кружке или студии радиожурналистики. Лена Трегубова также там занималась. Они сделали несколько радиопередач, некоторые я слышала. Оценивать качество тогда мне было непросто, сейчас я бы с удовольствием ещё раз послушала. Так и не пойму, ходили ли мы в один детсад? В школе мы с Кристиной как-то участвовали в олимпиаде по киргизскому языку. Кажется, она пыталась быть принципиальной. Но какие принципы исповедовала – для меня осталось за кадром. Она была грубовата во всём. Несмотря на все годы, проведённые в одном классе, я о Кристине с трудом могу сказать пару слов, чтобы как-то обрисовать её характер. И это странно. Разве что – она может руководить.
Вера Бондаренко дружила с Кристиной. Они даже похожи были, только Вера намного женственней. К самому концу учёбы она выяснила, что я слушаю наших рокеров в основном – ей это было неожиданно. В Азии рок-музыкой интересовались мало.
Марина Чиракова – с ней всегда было весело. Вечно трепалась о парнях. Наверное, это легкомысленность. Марина сидела на первой ряду. Первая парта. Мы, бывало, гуляли вместе после школы. На день рождения она подарила мне полосатую футболку, которую я донашивала в Питере. У Марины была седая прядь в чёрных волосах. Видимо, родимое пятно. Это было красиво, потому что не у каждой встретишь мелирование, которое сделала сама природа.
Евгения Неумывакина была немного занудной и дотошной, но для общения открыта. Помню, она радовалась так, когда поступила в университет, в который хотела. И я её увидела с неожиданной стороны. Они сидели за одной партой с Маришей. Они были такими разными! У них даже подход к учёбе был разным, но они обе хорошо успевали.
Людмила Попова – замечательный человек, отзывчивый, умница.  Она была серьёзной и трудолюбивой девочкой с высоким уровнем интеллекта. Обидно, что ей так и не досталась золотая медаль. Её тупо завалили. Мы с Людой ездили поступать в МГУ, это была выездная комиссия. Но почему-то только на естественные факультеты. Тем не менее, мы рискнули написать задания по алгебре. И даже решили часть примеров. Не знаю, как Люда, а мы с мамой потом узнавали результаты, и нам сказали, что такое у них впервые, что никто нигде не может решить и двух заданий. И профессора сказали, что теперь я должна приехать для подтверждения в Москву. Но что-то меня не очень привлекал московский мехмат Хотя дядьки говорили, что можно перевестись на геологию и даже психологию. Возможно, я зря не поехала, а сменяла Москву на Питер. Там же мы писали изложение. Я помню, что у женщины, которая нам читала текст, была очень плохая дикция. Как мы умудрились всё расслышать и пересказать письменно, осталось загадкой. В семье Люды Поповой было много детей. Кажется, когда мы учились в одиннадцатом классе, у Люды родился братик Фёдор. Люда и Лена Трегубова сидели за третьей партой, сразу за нами с Яной, поэтому мы общались особенно тесно.
Елена Трегубова была непростым человеком, но обычным статистическим Скорпионом (шучу). Не лишена усердия. У неё мама преподавала математику, только в другой школе. У Лены была сестра-красавица (очень разные они были, Лена внешностью в маму). Мама воспитывала их одна. Часто наши мамы по вечерам забирали нас из школы (кажется, тогда мы учились в шестом классе), они подружились. Я была у Лены в гостях один раз. Кажется, с Яной. У них был говорящий попугайчик. К сожалению, он быстро умер. После школы Лена вроде поступила в Национальный университет на факультет журналистики.
Динара Асанбаева – классная и умничка. Мы учились вместе в физико-математическом классе.  Она хорошо решала задачи.
Динара Джаналиева – ох, и любила посплетничать! Она жила, если не ошибаюсь, в центре города, в доме, где магазин «Океан».
У Максима Малина явно была особая стратегия поведения. Он был несколько нервным и неровным. Я бы даже сказала, что вредным. Хотя я от него никакого вреда не видела и никакого ущерба не понесла. Мы почти и не разговаривали.
Александр Шипилов – музыкант. Мама говорила мне, что его родители даже конфликтовали по поводу образования сына. Папа настаивал, чтобы он сделал упор на музыку. Мама – на общеобразовательную школу. Он как-то опоздал из музучилища на урок истории. Это, видимо, случалось неоднократно, просто я почему-то не помню Сашиных других опозданий.
– Нет, Шипилов, надо выбирать, – сказала Наталья Львовна, – или история, или музыка.
– Сашка, – прошептала я со второй парты третьего ряда, – выбирай музыку.
Однако Шипилов часто ждал от окружающих аплодисментов в свой адрес. А они просто так не звучат.
Марат Арыстанов – племянник директора школы Светланы Амановны Арыстановой. Помню, нам пришлось танцевать с ним на листке бумаги во время выпускного в девятом «А» классе. Я сначала хотела уйти из школы после этого выпускного, но что-то не сложилось. А за конкурс нам дали приз: «За самую изорванную бумажку». У меня были железные каблуки.
Кожегулов Кубан («б» как «в» произносится) – стремился к знаниям, мне кажется. Они с Маратом дружили и сидели за одной партой. За первой в первом ряду.

В ранних классах я училась с Наташей Крек и Наташей Ефремовой (хотела стать фотомоделью). С Димой Чабаном, он был видным парнем. С Максимом Шмелёвым (у него в школе была такая большая голова!), он был реально умным. Со Снежаной Хан было приятно пообщаться, жаль, что она ушла из шестой школы. С Леной Черниковой, помню она очень любила петь песни группы «Комбинация» и устраивать номера. Вообще она была весёлой девочкой. И я даже один раз была у неё в гостях, они жили в центре, недалеко от школы. Айзада Джайлибаева – бедная овечка. Олег Глабучек – будущий компьютерщик-ядерщик. Нина Штефан – мы дружили одно время.

У меня двоякие чувства вызывает учёба в шестой гимназии. Об этом более подробно я напишу позже.