Если вы слышали, что библиотека – это храм слова, прошу вас: не верьте. И утверждаю я это со знанием дела и со всей ответственностью за свои слова. Может быть, когда-то библиотека и была храмом слова, только не в нашем двадцать первом веке, не в нашей благословенной стране – Америке и не в нашем городе контрастов – Бруклине. А в наше время и в нашем городе библиотека стала чем-то вроде пристанища для сирых, убогих, бедных, больных и престарелых. Не очень-то тебе, дорогой мой, молодой, душевно и физически здоровый, хорошо одетый, да еще впридачу и вполне интеллигентный читатель, нравятся подобные утверждения. Вот уже вижу, как ты презрительно кривишь свои тонкие губы и поводишь носом, предвосхищая неприятные запахи давно немытого тела наших клиентов. Что ж, твое право выражать всяческое недовольство. Америка – свободная страна. Хочешь верь, хочешь – нет. Можешь вообще не ходить в библиотеку, коли деньги есть на книги и DVD. В книжном магазине Барнс и Нобель сидеть куда приятнее! Словом, я тебя не уговариваю и не отговариваю. Поступай по своему разумению и карману. Как велит тебе твое благородное воспитание, высшее или среднее образование и другие качества, сформировавшие тебя как личность. Да, совсем забыла добавить, не забудь поблагодарить Господа Бога за то, что эта самая личность, которою ты так гордишься, все еще с тобой, и что Всевышний пока что не отобрал ее у тебя... А то вот ведь как иногда бывает: живое тело есть, душа еще теплится в нем, а личности вроде как и нет, словно и не было вовсе. А, впрочем, что такое личность? Толковый словарь Ожегова объясняет. «Личность – человек как носитель каких-нибудь свойств, лицо». Запомни это определение, дорогой мой читатель. Оно нам еще пригодится по ходу нашей истории.
Эд и Джон, шипсхедбейские бомжи-алкоголики зачастили к нам в «бранч». Без них нынче и библиотека – не библиотека. Эд – высокий, неопределенно-среднего возраста – где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью пятью годами, грязно-бородатый, нечесаный, вечно в гипсе и в синяках: то руку сломал, то ногу, то носом по асфальту проехал. Не везло ему – жуть. Но присутствия духа не терял, ( то есть дух в нем все еще присутствовал) и любил поболтать с приятелями и публикой, пофилософствовать о политике ( какого нынче надо выбирать президента для спасения Америки) об искусстве – которого, по его словам, больше нет, ну и, вообще, полистать журналы грязно-заскорузлыми пальцами, а потом от усталости и постоянного недосыпу – уткнуться в эти же журналы красно-бурой физиономией да и соснуть, пока не разбудят и не очень вежливо попросят выйти вон...
Приятель Эда, Джон, был примерно того же размыто-среднего возраста, поменьше ростом, чуть полнее, в засаленной куртке и вылинявших до бесцветности спортивных штанах. Так же дикообразно бородат и краснорож – по причине беспробудного многолетнего алкоголизма и постоянного пребывания на ветру и на солнце. В общем, они были во многом схожи, за одним лишь исключением: насколько Эд был болтлив, настолько Джон был каменно-молчалив и за все время пребывания в библиотеке, кроме «Yes, Mam!» и «OK!» – не произнес ни одного слова. По крайней мере, я от него ничего более вразумительного не слышала. (Впрочем, под конец нашей истории он неожиданно разговорился.) Обычно Эд пытался растормошить приятеля и постоянно ему что-то втолковывал, конечно же, если Джон в это время бодрствовал. На что Джон реагировал, в основном, кивками головы, уставившись в пустоту осоловело-бараньими глазами.
Не трудно догадаться, господа, что мы – библиотечные работники – мягко сказать, не очень-то жаловали наших бомжей вниманием и заботой. Но что делать? Не гнать же их прочь, когда на улице холод, а у нас тепло и уютно! Или когда в городе жара несусветная, а под нашей крышей приятною прохладой журчит кондиционер! Да и закона такого негуманного нет, чтобы гнать. Словом, Эд и Джон были каждодневными, непрошенными постояльцами, на которых мы хоть и смотрели косо и с оглядкой – как бы те чего не натворили – однако, милостиво разрешали им присутствовать под сводами нашего «приюта». И они присутствовали по полной программе, на всю катушку, от открытия до закрытия с перерывом на ланч, если имели пару долларов на его покупку. Эд и Джон спускались на первый этаж, усаживались в дальний угол – подальше от глаз людских – оккупировали стол, раскладывали на нем журналы и книги для видимости культурного времяпрепровождения и, как правило, сразу же засыпали, стараясь добрать столько, сколько не удалось ночью. Где они проводили ночи, я не знаю. Наверное, в одном из близлежащих пристанищ для бездомных, которые здесь называют коротким, суровым, не вызывающим лишних вопросов – и так все ясно – словом «шелтер» – приют.
Как только Эд и Джон размещались на своей, так называемой, территории, со всех сторон и сразу начинали сыпаться жалобы. От читателей – мол, смердят, храпят, втихаря попивают подозрительные напитки явно алкогольного содержания и, вообще, куда смотрит администрация библиотеки! От сотрудников – ну вот, теперь все эти грязные книги придется выбросить. И дотронуться-то до них противно, не то что обратно на полки ставить. Ну, все, девушки, сегодня работаем только в резиновых перчатках! К полкам не подойдешь! Эд расселся, как король нищих на троне. А Джон вообще лыка не вяжет, с самого утра нынче хватил. Где дезодорант воздуха? Надо бы побрызгать. И брызгали, и причитали, и брюзжали, но все же ставили книги на полки, пытаясь обойти наших бомжей стороной. И так каждый день...
Ну, в общем, в течение дня можно было спокойно пережить всю эту рутинную возню с бездомными и вокруг них. Тяжелее всего приходилось однако под занавес, когда наступало время закрывать библиотеку. Где-то к шести часам вечера вдруг кто-то спохватывался, что Эд, вроде бы, прошествовал на выход, а вот где Джон, никто не знает. Или наоборот. Естественно, первой возникала мысль о месте не столь отдаленном – мужском туалете – в дверь которого я (или другой дежурный библиотекарь, если не было охранника) начинала неистово колотить, призывая застрявшего там Эда или Джона поскорее закончить все свои дела – и на улицу. В ответ на мои мольбы и угрозы (если не выйдешь, я немедленно позвоню в полицию) слышалась вялая возня с одеждой и туалетной бумагой и слабый, сонный голос Эда-Джона, бормочущий нечто типа «сейчас, сейчас, вот только дела закончу». На самом деле, все дела, которые полагается делать в туалете Эд-Джон уже давно закончил, но по причине постоянного засыпания на стульчке, никак не мог полностью пробудиться и, собравшись с силами, натянуть штаны и вынести свое бренное тело на выход. В лучшем случае, где-то после третьей попытки моего угрожающего призыва Эд-Джон все же самостоятельно выбирался из туалета и медленно, враскачку, иногда падая и охая, поднимался и покидал стены библиотеки. В худшем (но не в самом плохом) случае приходилось-таки вызывать полицейских, которые, подхватив Эда-Джона с двух сторон под руки выволакивали его на улицу, погружали в машину и, предположительно, везли в близлежащий шелтер, а, может, и выбрасывали где-нибудь за углом. Честно говоря, я не знаю, какие у нашей полиции правила по распределению и устройству нерадивых бомжей.
Ну, а в самом плохом, воистину непредвиденном случае, который все-таки произошел однажды с Эдом, ему каким-то образом удалось на время выпасть из нашего поля зрения. То ли день был тяжелый, то ли не обошлось без чертовщины в воздухе, когда, как говорится, бес попутал, но получилось так, что мы напрочь забыли о нашем злополучном алкаше и закрыли библиотеку вместе с ним. Как сам Эд потом с готовностью рассказал на следующий день, заснул он, как обычно в туалете и никто его на сей раз не будил. Проснулся «наш друг» среди ночи, вначале не очень-то соображая, где находится. Вышел из туалета, а кругом полный мрак и только в двух местах светится красным табличка «запасной выход». Будучи в прошлой жизни человеком неглупым и даже интеллигентным (об этом после), при виде черных силуэтов полок с книгами, Эд сразу же понял, что нелегальным и таинственным образом пребывает в родной библиотеке. Затем он мягко и бесшумно опустился на стул, стараясь не вызвать вой сирены, и начал обдумывать сложившуюся ситуацию. (Между прочим, сирена в эту ночь, на счастье Эда, молчала: наверное, забыли поставить на охрану.) В общем, провести ночку в пустынной теплой библиотеке было бы неплохо. Как и всякий свободолюбивый бомж, Эд ненавидел шелтеры – с их скопищами себе подобных. Шум, гам, ругань, разборки! Того и гляди обворуют или ни за что ни про что по морде надают. А тут вдруг подфартило: тишина, покой, книги...
Пребывая в нашей библиотеке ежедневно, Эд знал расположение дверей и комнат, как свои пять пальцев, и по-пластунски пополз в кухню, которая также служила нам столовой, благоразумно рассудив, что есть шанс перекусить (в холодильнике уж точно что-нибудь да завалялось) и отдохнуть на мебели более мягкой, чем стульчaк или стул из металла и пластика. Он как в воду глядел. Холодильник не то чтобы ломился от изобилия продуктов, но все же предоставил Эду широкий выбор из хлеба, масла, джема, салатиков и даже мясо-рыбных изделий. Не из застенчивости, скорее из благоразумия (чтобы исчезновение пищи не было уж таким заметным) Эд откушал понемногу из нескольких баночек и пакетиков и благостно отяжелел. Давно уже он так сытно и полезно для здоровья не ужинал! После ужина, весьма подустав от переваривания пищи, он осторожно перебрался на диванчик, на котором наши сотрудники отдыхали после трудов праведных, и снова блаженно уснул. И приснилась Эду его первая и единственная любовь – Линда, девушка, с которой много лет назад (так давно, что будто этого и не было вовсе), он учился в колледже до того, как по причине зависящих и не зависящих от него обстоятельств, стал бомжом. Будто бы они, взявшись за руки, прогуливались вдоль океана. И солнце согревало их и без того горячие, молодые тела, и ветер трепал ее длинные черные волосы.
– Прошу тебя, не уезжай! – умоляла она, – у меня предчувствие, что мы больше никогда не увидимся.
– А у меня совсем другое предчувствие, – радостно возражал он, – что я скоро, очень скоро вернусь и мы поженимся, и будем жить долго и счастливо, и умрем в один день.
– Тебе бы только шутить. Нет, ты не понимаешь. У меня, действительно, очень нехорошее предчувствие. Я не знаю, что произойдет, но это что-то тебя остановит. Ты не сможешь вернуться сюда, ко мне... Умоляю тебя, останься!
– Ну как же я могу остаться? Ты же знаешь, мой отец при смерти и мама просила меня немедленно приехать. Это мой долг, и я не могу поступить иначе.
Старенький холодильник вдруг включился с особенным грохотом. Эд испуганно открыл глаза. Его растерянный взгляд уперся в светящуюся табличку «Выход». «Какой выход? Выход куда?» – пронеслось в голове. С тех пор, как Эд стал бомжом, он очень редко вспоминал Линду, свою молодость и, вообще, все, что было в той, другой жизни. Как-то не вспоминалось. Видно, срабатывала защитная реакция организма: зачем отравлять свою и без того отравленную жизнь, если это полуживотное, полурастительное существование можно было назвать человеческой жизнью? А тут вдруг такой сон, яркий, сочный, четкий... И пошло, и покатилось... Эд вспомнил смерть отца, его похороны, беспомощность матери, которая потеряла не только родного человека, но и кормильца семьи. Мать гнала сына в колледж, к любимой девушке, прочь от своей печали и безысходности. Линда ждала, а он так и не приехал, просто не смог оставить мать... Днем Эд подрабатывал на бензоколонке, вечерами мыл посуду в местном ресторанчике. Зарабатывал копейки, но другой работы в их городке не было. От пустоты и скуки он стал выпивать с приятелями: сначала пиво, потом напитки покрепче. Месяцы складывались в годы, а годы летели, как скакуны на гонках, только без цели и без ожидаемого выигрыша. Наконец наступил такой момент, когда Эд вдруг остановился, оглянулся назад – а позади пропасть. Мать умерла, денег нет, дом продали за долги, брат и сестра чурались его, как прокаженного, на порог к себе не пускали. Дальше он уже толком ничего не помнил... да и вспоминать не хотел.
Наступило утро. Сквозь задернутые шторки в библиотеке забрезжил рассвет. Эд умылся теплой водой, пофыркивая от наслаждения. Разделся по пояс, освежился. С каким бы удовольствием он принял душ, а еще лучше ванну! Да, размечтался мужик... В холодильнике оставалось немного дармовой еды. Кофе, хоть и растворимый, был крепкий и хорошей марки, да еще и с сахаром, и молоком впридачу.
«Да, хорошенького понемножку», – с грустью подумал Эд, когда он увидел пожилого чернокожего уборщика, который явился в шесть утра на работу в библиотеку и, не предвещая ничего хорошего, шел прямо на него.
– Доброе утро! – вежливо-застенчиво произнес Эд, не зная, как себя вести и что сказать, дабы избежать неприятностей.
– Доброе утро! – ошалело пробормотал уборщик, уставившись во все глаза на Эда. – Ты что здесь делаешь, мужик? Как ты сюда попал?
– А... очень даже просто. Уснул в туалете, но почему-то меня не хватились. Вот так ночку-то и провел в библиотеке. Но ты не думай, я ничего не трогал. Только малость поел на кухне и поспал на диванчике.
– Ну, ты, мужик, даешь! Сейчас вызову полицию, будем составлять рапорт.
– Слышь, ты, друг! Не надо полицию, не надо рапорт. Ты же меня знаешь. Я не вор. Мне чужого не надо. Можно, я так уйду? Выпусти меня – и с концами. А? Ну будь же человеком!
– И то правда! На черта мне с полицией возиться! Мне библиотеку убирать надо. Давай-ка выметайся отсюда, пока я добрый, и дело с концом, – милостиво рассудил уборщик и выпустил Эда на улицу.
Стоял морозный мартовский день. Эд поежился от холода и поглубже надвинул на лоб тонкую вязаную шапку. В шелтер идти было поздно. Днем там делать нечего. Обратно в библиотеку – рано, до официального открытия библиотеки оставалось еще пара часов. Пошатываясь на ветру, Эд поплелся к сабвею. Там внутри, у кассы, он встретил Джона, который в этот день выглядел чище, аккуратнее и разумнее, чем обычно. Видно, успел уже где-то опохмелиться и избавился от утренней ломки. Отнюдь не разговорчивый Джон, вовсю болтал с какой-то женщиной. Женщина была средних лет, одета чисто, но бедно – в вылинявшие байковые тренировочные штаны и стеганую куртку с капюшоном. Рядом с женщиной стоял маленький потертый чемоданчик на колесиках.
– Здорово, Эд. Вот женщина приехала к дочке из Индианы, а дочка не очень-то рада ее видеть. Стоим тут с ней в сабвее, не знаем, что делать. Может, посоветуешь что?
– Привет! – сказала женщина и улыбнулась Эду грустной улыбкой. У нее во рту, как пень на дороге, торчал один-единственный зуб. Ее красноватое, обветренное лицо, все в мелких морщинках, когда она держала рот закрытым, носило следы былой красоты. Назло годам и видимым невзгодам, черты ее лица продолжали оставаться правильными, большие темные глаза светились пытливой мыслью, из-под капюшона выбивались волнистые пряди густых черных с проседью волос. Эд смотрел на женщину. Кого-то она ему напоминала?
– Слышь, ты, Эд! Чего молчишь? Надо бабоньку куда-то пристроить, не на улице же ей ночевать, – нудил Джон. Женщина ему явно нравилась, и он с не свойственной своему характеру горячностью принялся ее опекать.
– Не знаю. Надо подумать, людей поспрошать. Вот библиотека скоро откроется. Пойдем, посидим, может, что-нибудь да придумаем, – вяло отреагировал Эд. «Какое ему дело до этой однозубой тетки? Если она нравится Джону, пусть он ей и занимается...»
Постояли, покурили. Джон приволок горячий кофе с булочками.
«Вот гад, – подумал Эд, – каждый день у меня деньги клянчит, а как появилась баба, сразу раскошелился на кофе с булочками».
В девять часов все трое пошли в библиотеку. Как всегда заняли стол в дальнем углу. В помещении было тепло, даже жарковато. Женщина откинула капюшон, и черные с проседью волосы рассыпались по плечам. Джон открыто любовался ею.
– Поспорим на бутылку, она будет моей женщиной, – прошептал Джон Эду на ухо.
– Да пошел ты... Я и так тебе все время пойло покупаю, – отмахнулся Эд. – «Господи! Кого она мне напоминает?» – снова подумал он. – «Неужели Линда? Не может быть! Так измениться... И все же... что-то осталось. Черты лица, осанка, эти волосы, и голос. Молодой, прежний голос у далеко немолодой, побитой жизнью женщины». Справедливости ради, в голове Эда промелькнула безжалостно-самокритичная мысль: «Ну, а сам-то я на кого похож! Грязный, старый, облезлый пес... Если она меня узнает, вот ужас-то будет! Нет, притворимся, что я – это не я, и она – не она. Так оно лучше и спокойнее. Прошлого все равно не вернешь и даже, если попытаться – не впихнешь его в настоящее, ну никак!»
Линда, а это была все же она, бывшая девушка из прежней жизни Эда, живо болтала с Джоном, стреляла глазами, демонстрируя откровенное женское кокетство, (качество, которое умирает в женщине только с очень тяжелой болезнью или смертью) и одновременно, исподтишка разглядывала Эда. Последний, несмотря на явное к ней равнодушие, нравился женщине гораздо больше. Что-то в нем было необъяснимо знакомое, почти родное. Линду тянуло к Эду, но она и Джона не хотела обижать, ведь он проявил столько участия к ней.
– Хорошая у вас библиотека, ребята! – похвалила наш «бранч» Линда. Ей хотелось сказать своим новым знакомым что-нибудь приятное.
– Да, библиотека классная. Столько интересных книг! Вот сидим мы тут с Эдом целыми днями – повышаем культурный уровень, – с готовностью поддержал тему Джон.
– Да врет он все! Не слушай ты его. Ни черта мы не читаем. Так просто сидим-греемся да отсыпаемся за день, – буркнул Эд. Ему было здорово не по себе и хотелось сказать им обоим что-то неприятное, а то и вовсе подняться да уйти. Да и ушел бы, если бы не холод на улице.
– А что это ты такой сердитый, парень? Эй, Джон, он всегда такой злой или только сегодня? – спросила Линда.
– Да нет, вообще-то, он мужик добрый. Просто ему завидно, что я тебя нашел и что мы с тобой, может, ну, в общем, ты понимаешь... – объяснил Джон.
– Понимаю, – кивнула Линда и почему-то посмотрела не на Джона, а на Эда.
– Это я тебя нашел! Правда, Линда? – вдруг вырвалось у Эда. Он опомнился, даже язык прикусил, да было поздно.
И тут Линда перестала понимать. Она буквально впилась взглядом в Эда, пытаясь вспомнить, откуда она знает этого сердитого, заброшенного, бездомного человека. Линда искала его лицо, потерявшееся в ее памяти, и оно постепенно приобретало четкие очертания.
Джон обалдело смотрел на Линду и Эда, стараясь догадаться, что же на самом деле происходит: «Ребята, вы чего? Вы знаете друг друга? Ты смотри у меня, Эд, не балуй! Это я ее нашел. Она будет моей женщиной!»
– Ну, это мы еще посмотрим, – изрек Эд и подошел к книжным полкам. «Почитать бы какую-нибудь хорошую книжку про любовь!» – мечтательно подумал он.
С этого дня Эда и Линду мы больше не видели. В библиотеке появлялся Джон, сначала в одиночестве, потом – с новым дружком. На мой вопрос: «А где Эд?» Джон философски рассудил: «А кто ж его знает? Может, с бабой своей, Линдой, куда-нибудь подался, может, в полицию загремел, а может, грешный, уже в аду мается...»
Май 2008 года, Нью-Йорк
