И верю в это, всматриваясь ненароком, в глаза, проходящего мимо индуса. Походка моя легка, ведь только что, отнесла игрушки, мягкие детские - дочери младшей. Сколько лет, спрашиваете... смешно - все, оборачивающиеся на меня, несущую громадный, просвечивающий пакет с мишками, слоном фиолетовым и другими мордашками животного мира с бусинками-глазами, похоже, тоже хотели задать этот дивный вопрос.
Не два. И не шесть. Намного больше. Но, по сей день, я разгребаю жизненное пространство дочери. Да и своё заодно. Поскольку, я — парижанка, то знаю много тайн. Например, в определённый момент, надо, не обращая внимание на обиды детей — о, ты меня выкидываешь из своей жизни, провести разделительную черту, разсексуалив жизнь родителей и младшеньких. Позже, они поймут, что ты не зря собирал вещи ребятёночка со всей квартирки, полочекзакуточков и относил, и отвозиииил. Замкнуто глотая обидные слова и, пробивающие насквозь, взгляды.
Детей невозможно выкинуть из себя, отрезав пуповину — не значит — отделиться. И проявки шагреневой кожи — родительские, маминыпапины. Парижские. Нашенские.
То ли ночь грозовая, встряхнула осенней берёзовой гривой, пробивая ветвями балконное окно, то ли кофе турочнотый добавил французского. Наверное, мне надо завести старенький "пежо" и уехать в провинцию, где виноградники и отсутствуют клошары. Один мой начальник, когда я старательно красила подоконник любимого офиса, а потом, дурачась, докрашивала краску по трещинкам некожи моих белых сапожек а-ля-итальяно, качал головой.
- Что это вы делаете с обувью, словно клошар.
- Это у русских — бомжи, а у нас — клошары.
- Во Франции все мадам — искренне считают себя мадемуазель. И, знаете? Я им верю.
Так говорил мой нескладный, очень высокий, интеллигентный начальник. Дартаньяновский.
Солнце тогда светило необычайно яркорадужно - хотелось упасть и лететь. С подоконника ли... В краску ли... Когда ты - мадемуазель, так бывает. Время смазывается, состояние «мадам» размывает набегающее море с крупинками счастья. Изумрудность парижанки, твёрдо стоящей на ногах, независимо от предельности жизненных сапожек.
Впереди меня, покачивая округлостью - пышнотой в чёрных шёлковотурецких эксклюзивах и, выдающейся грандиозным фрегатом, грудью - с цветами и сумкой наперевес, шествует парижанка.
Ооооо... не один шейх продал бы гарем, чтобы заполучить это осознание собственного достоинства. Эту пышность, стержневую непорочность, лукаво спрятавшую множественное удовольствие. Эту прочность и стойкость, это выживание в любых условиях. ЭТО! Парижанка!
Возле института технологий и информаций, современного виртуального отключения от жизни с её деревьями, небом, солнцем и дождевыми каплями, сидит на корточках парень в серой шляпе с небольшими полями. Я сразу понимаю, что он — парижанин. То ли по взгляду серых глаз с поволокой, смотрящих мимо круговоротного мира между автобусной остановкой и спуском к институту современности с грачеобразными, суетящимися студентами разновозрастными, разнонациональными. То ли по неправильноочерченному, припухлому рту, притягивающему взгляд, и жёсткому подбородку. То ли...
Ну, вы меня понимаете, только парижанин может оставаться непоколебимосексуальным и столь невозмутимопривлекательным среди осеннего делового утра. Среди суеты центра мира. Отрешённо, присев на корточки.
Наши глаза встречаются и проникают друг в друга. Витиеватая кофточка осязает грудь, джинсы на пределе тактильных ощущений, но на самых предательских местах, где у женщин наращиваются лишние килограммные граммы, чётко видны пробелы и морщинки изящной похуделости. Свобода движений и парижанистость, мощной аурой окутывают меня. Парижанин это чувствует...
А я... Лёгким штилем, моя фигура исчезает, оставив дополнением к его ощущениям, и шанельный ошалевший водоворот, и стройную мягкость линий лёгкого вечернего чёрного платья, которое никогда не висело в моём шкафу.
Как истинная парижанка, спокойно продумываю, что отнесу в ломбард. Хотя, это довольно сложно — спокойно продумывать, когда нет ни золотых украшений, ни стОящего авто, ни коллекционного вина, ничего. Практически новая электромясорубка, не спасает положения, а ведь, всего лишь два раза в ней вращалось фаршеобразное мясо. Котлетнонезабываемое.
Слова дочери о том, что скоро всё вынесу из дома, вертятся нокаутно в пространстве моего монмартровского безденежья. Ей не понять и не надо понимать.
Это - я уже проходила, и продажу обручального кольца, и наград, и совести. Но выжила.
Многие вещи случается исчезают или появляются, бередят тебя и беременят силой или бессилием. Только парижанки могут изящно, при всём этом, поправить причёску и, присев на краешек стула в маленьком бистро, спокойно пить кофе.
Ах, как я люблю их за это! За умение быть. За умение жить, сохраниться и не потеряться в волнах непредсказуемости.
Навстречу несутся две абсолютно разные парижанки с колясками. Одна, невысокая, в рваных джинсах, нервно покуривая сигарету, потряхивает бордовыми диагоналями интригующей стрижки. Ряды пирсингующих колечек и камешков на её теле, подают знаки SOS, но она бодро убеждает подругу в истинности смыслов, рождённых её мироощущением.
А та, еле поспевает за пирсингобордовой, плавно рессоря коляску, и агукая, проснувшемуся ребёнку. С трудом держится рядом, на колесо колясочное приотстав. Это при ногах, столь стройных и, вдающихся в небо, что вспоминается вавилонское башенное построение - создаётся остаток летнего бальзамного настроения.
Ах, парижанство, ах, этот нерв жизни.
Моё восприятие мира застряло на Пьере Ришаре, на Эдит Пиаф, на Патрисии Каас, на мужчинах в элегантных пиджаках и кроссовках, бельмондошно разделывающихся со всякой сволочью, на песне «Падает снег...» и Далиде. Демис Руссос... я помню, каким он появлялся на сцене до того, как похудел.
Телефон рингтонит мелодию «Профессионала» - выхватив мобилку из сумки с расшитыми загадочными узорами, подаренной знакомой парижанкой в Италии, читаю сообщение.
- Мам, только ничего не закладывай. Просто, узнай. Что-то решим. Окей?
Небо улыбается, облака неторопливо плывут. Внезапно, замечаю, как они приобретают форму игрушек. Фиолетовый слон радостно трубит мне.
Я — пари-жанка. Держим пари-, что пари-жанки умеют летать и пари-ть над Версалем. Парле ву франсэ? Нет?!
Ах, как жаль, что вы не знаете французского...
© Ирина Жураковская, 2009