Господи, прости меня и грехи мои. Не вмени грехов моих детям моим и крестникам. Огради их от моих неправильных поступков и неверных мыслей.
В церкви столько света, внутреннего принятия и очищения, кружащегося и циркулирующего временными и виражными перетеканиями, что Ангел мог бы подождать мальчика и маму на улице. Но мальчик, молча, одними глазами указывает на женщину, склонившуюся перед священником, и Ангел прислушивается к исповеди.
- Не могу больше, сил моих нет, не ходила на исповедь давно, всё хуже и хуже, нет, думаю, надо идти. Всё не готова и не готова…
-А сейчас, что, уже готова? - священник склоняется над исповедующейся, ждёт ответ. Женщина сдерживает рыдания, но слёзы катятся и окропляют крест. Ей неудобно и неловко, что слёзы капают на крест, это кажется кощунством. Она чувствует себя нечистой, но твёрдо настроилась на исповедь и причастие, понимая, что силы прибудет и следующая исповедь будет легче и спокойнее, при всех проблемах, которые сотрясают её жизнь.
Уже было так. Теперь очередной виток неустроенности, сейчас исповедь будет принята, пройдёт через священника и всплывёт там, где её почувствуют, перевернут и рассмотрят, как драгоценный камень - простят.
Вера её так велика, что слова раскрываются лепестками цветов, прорываются и несутся сквозь сердечный заслон. Она внезапно начинает говорить о том, о чём и не думалось и не собиралось говориться на исповеди.
Где, как не здесь, где отдача чувствуется мгновенно, где страдания принимают другой вид и очертания, где возникает ощущение тишины. Неопустошённость.
Облегчение.
Мальчик прижимается к маме. Он пока ещё только попросит благословения перед причастием. Но скоро, очень скоро будет готовиться к исповеди и причастию, как взрослые. Его это не смущает. Он готов.
Мама выходит из церкви и видит, как от стайки ангелов отделяется их Ангел. Подхватив мальчика за руки, он подкидывает его в небо и, смеясь, они мчатся наперегонки к горке. Сегодня такое яркое солнце.
Лечение
Ангел замер и смотрел, нервно подрагивая крыльями. Мама, перехватив его взгляд, повернулась и …
По залу, медленно впластываясь в мягкое пространство громадного мата, на котором занимались боевым искусством две группы детей, шёл мальчик. Неверные вывернутые шажки давались с таким трудом, что тело подрагивало, напрягалось неимоверно, но это не спасало - малыш падал.
- Не плачь! Куда смотришь... мамы нет. Вставай, вставай... сам. Вот палка, держись! Вперёд!
Это потом, женщины, сидящие на лавочках вдоль стены в зале, где тренируются их мальчишки и девчонки, перестанут перешёптываться, несмело, украдкой поглядывая на мучения ребёнка, пытающегося ходить. Сейчас же, многие сжимают кулаки или, прижимая ладонь к груди, пытаются не смотреть на тренера в чёрном, нависающего над плачущим мальчуганом, цепляющимся из последних сил за палку, в попытке подняться, выпрямить ноги и поставить их хоть чуть устойчивее.
Дети в группах спокойны и сосредоточены, они всё видят, но реагируют по-другому. Складывается впечатление, что они жёстче, чем родители и гувернантки - не отвлекаются на идущего возле их рядов покачивающегося малыша.
Его путь длинный, очень - от одной стены зала до другой. И обратно. И так, пока мужчина в чёрном, добавив ещё упражнений и массаж, не скажет - ВСЁ! Приподнявшись на ломких тоненьких ногах, упорный человечек несётся мимо тренирующихся - так тяжело контролировать тело.
Его влечёт сила ещё неподвластная ему. Заносит на ребят в кимоно, но, странное дело, они, не нарушая завораживающий ритм движений, отступают, увёртываются, перетекают в пространстве, не задевая его, не помогая. Тем самым, уверенно принимая его в свои ряды, почти неощутимым потоком, даруя веру в себя.
Малыш работает. Ему тоже тяжело. С ним тренер, заставляющий переосмыслить свою боль и неумение, делающий из него Мудрого.
А как вы думали, создаются Люди…
Перелом
Не было предчувствий, жгущих ощущений, троллейбус мягко вырулил вовремя.
Ангел не появлялся несколько дней. Ну, так что? Не всё же ему рядом крыльями махать.
Но, в последний момент, подбегая к воротам садика, мама уловила всплеск опоздания.
Глаза, полные непонимания и боли, смотрели так, что ноги начали сами тормозить - захотелось сесть на протоптанную дорожку, не идти и повернуть, как в кино, сюжет сначала. Чтобы изменить будущее, разобравшись в настоящем.
- Что? Что случилось… - мамой ловится скрытый страх, плавающий, покачивающий на волнах качели, воспитательницу Леночку и мальчика.
- Наверное, что-то с рукой, - голос Леночки дрожит. - Главное, только предупредила всех, что нельзя руки выставлять и цепляться за стояки качели, когда раскатываемся. Он тут же схватился и вскрикнул…
- Когда это случилось?
- Только что… как же так - всунул руку между железяками. Я же говорила.
Мама ощупывает руку, мальчик испуганно смотрит и молчит. Пожалуй, он больше боится не боли, а того, что влечёт за собой непослушание - выговора, повышенных нот и прочих неприятностей. Понимает, что впереди намечаются, нестрашные, но вредные, колышущиеся напряги, ползающие по краям дороги, словно медузки из компьютерной игры с черепашёнком Оззи. Вредные эти напряги, раздваиваются, троятся и создают нервомотность не только ему - маме, Леночке, всем. Странно, что Ангел в этом списке не просматривается.
Леночка и мальчик так и сидят на качели - растерянные, объединённые ужасом, замороженные.
Не хочется верить в то, что с рукой что-то серьёзное - нет слёз, криков. Обледенелость чувств какая-то. Это сбивает с толку и заставляет маму лихорадочно ещё и ещё просматривать, прожимать легонько еле ощутимую припухлость. Похоже на ушиб, но очень смущает небольшая внутренняя боль, чуть выше кисти, спрятавшаяся змейкой. Нет, нет, только не перелом. Этого не может быть.
Мама ободряюще кивает воспитательнице - сам виноват, надо слушать, когда говорят старшие. Будем надеяться, что всё пройдёт.
Внутри тукается - нет, не пройдёт. И маленькая ложь, нагленькоуспокаивающе съезжает с горки - поселяется в детском саду.
В троллейбусе, держась за поручень и прижимая к себе мальчика, мама понимает, что ему плохо, ещё немного и потеряет сознание. Отдаёт всю свою силу, всю любовь, обволакивает его коконом и выскакивает на ближайшей остановке, вытягивая из пружинящей толпы своего обессиленного малыша.
Сок оживляет ребёночка, посидев на скамейке, двигаются дальше. Теперь, мама ощущает безнадёжность, но продолжает уговаривать - Господи, только не перелом, пусть будет ушиб. Уговаривает, словно заклинанием волшебным, пытается оградить мальчика, но уже знает, что малой кровью оплачено… За что? Заклинание-уговор плавает в верхнем уровне, а глубже, автоматически, идёт поиск ответа, причины.
Мама знает, что на всё есть своя причина.
Заклинание-уговор продолжается дома, звонится по телефонам, кричится, что не хочет в больницу, умоляется в томительных очередях по кабинетам в поликлинике, где каждый врач отсылает его в следующий кабинет. В последний момент, когда мама почти находит причину и, подсчитав деньги, понимает, что на такси, до той больницы, куда им надо бы ехать, никак не выходит, появляется Ангел.
Врач осматривает мальчика, задаёт дежурные вопросы - где получили травму, когда…
В садике, уже и детей разобрали, он один оставался, и как так вышло…
Свинцовый жилет закрывает мальчика, оставив только руку для рентгеновских лучей. Не оставив надежды на ушиб, проявив надлом кости.
Мальчик рыдает, когда ему накладывают гипс. Ангел хмурится и не разговаривает с мамой. Но домой, троица направляется дружноторопливо - в пятнишный майский день их ожидает вкусный ужин.
Потом, мама звонила в садик, говорила о гипсе, у Леночки пропадал от напряжения голос - теперь садику грозил приход немилосердной прокуратуры.
Оказывается, надо было вызывать скорую к железяшным столбам качели, писать Леночке много бумаг, но прокуратура почему-то всё равно бы пришла и, скорее бы, после страшной проверки, Леночка осталась бы без работы.
Мальчика пугали множественные -быбыбы, Оззи проигрывал и махал лапкой. Ангел отказывался смотреть на мерцающие звёзды над кофе. Вот сколько всего плохого принесло непослушание мальчика, а, может быть, причина, которую так поздно нашла мама.
И тогда мама, рано поднявшись, быстро собравшись, побежала через леса, через моря, через горы, примчалась в поликлинику и клала поклоны.
Очень-очень просила врача, и тётенька-врач убрала бумажку с записью о том, где произошёл перелом, не отнесла её главному врачу.
Следовательно, не было следствия-последствия. Никто не узнал, что надлом был на садиковской, уже не плавающей в страхе, качели.
Подленькая ложь взвилась в небо от крыльев Ангела, плюхнулась в лужу первого, почти грибного дождя и растаяла.
Тесты
Не ангельское это дело - рюкзаком махать. А что делать, если мама настроилась на сегодня, и проверка знаний мальчика состоится, в любом случае.
Гимназия приближается, мальчик до конца не осознаёт, что его ожидает тестирование, а мама нервничает и, перекрестив сына, отправляет вместе с тремя детьми и учителем - в отрыв. Собеседование без родителей. И это правильно. И так неверно. Так страшно.
Рюкзак не понадобился, мама дёргает замок налево, направо. Налево пойдёшь - в украинскоязычную гимназию попадёшь. Направо пойдёшь - школа обычная, но ещё и учителей нормальных не найдёшь. Ау! Повымерли да на пенсии.
Прямо пойдёшь - в русскоязычную гимназию попадёшь, учителя вельми достойные, с классическим советским образованием и новыми методиками, дисциплиной, множественными кружками для отдохновения и дополнительных знаний, бассейн, отдельным зданием, серьёзно примостившийся во дворе школы - личношкольниковский. И всё это рядом, от дома - через парк. Обувь медную, железную и бронзовую носить ни к чему. Избушка на курьих ножках уже передом-то повернулася.
Мальчика выводят первого, радостно несётся, прыгая через ступеньки. Мама вопросительно смотрит на учителя - как? Результат позже, через неделю. Что-то не так. Тактак, нетак. Тикитак.
Ангел смотрит в небо. Да лад-ныть, впереди - год предварительноподготовительных занятий. Практически, первый класс.
Только через несколько месяцев, уже посещая занятия, мама узнала, что психолог оказался страшным и ужасным. Мальчик радостно и быстро показал не те результаты тестирования. Но Ангел, созрел для передачи школьных знаний, ему понравился рюкзак, и вопрос, по мановению крыла, сам по себе лопнул.
Ангелотестология. Делов-то…
Бежим
- В снег нельзя, он грязный. По бокам тротуаров, уже слежавшийся, серый, заплёванный снег. Нельзя.
- Почему? Снег же... видишь, как ловко его сбил, льдистый...
Мама думает... Мальчик прав - зима! Не всё нельзяшноправильное - правильно.
Иногда, мальчиковское, отрицательное - самое положительное и верное. Надо в снег, по снегу, над снегом, за снегом, внутрь снега! Вымажется, будет мокрым, но счастливым. И память о снежном детстве сохранится. А так? Одно нельзя в памяти и будет...
Ещё немного - и побежит без маминой руки, туда куда... и думать страшно. Потому: прижму к груди, не пущу, помогу, доделаю, переодену, покормлю, сама подниму игрушку, посижу рядом под пледом и вместе - к мультикам.
Хм, а мальчик уже, ещё балуясь, бодает грудь мамы, нежно прижимается. Где ты был в три месяца, когда бросил пить молоко, выплёвывал выменное, природой данное.
Пора отлучать мальчика от касаний. Будут у тебя нежности женщин. Будет любовь, но такой, сумасшедшей, материнской - только в памятных сознаниях вечности. Дальше - уже сдержанная, мамина, незацелованная. Начнётся взрослость ограничительная. И нечего маму по попе похлопывать, к груди прижиматься, улыбаясь, приговаривая - не могу удержаться…
- Молодец, уже из троллейбуса быстрее выходил, только снова начал оглядываться на меня... Хорошо, что тот мужчина затормозил вовремя и не сбил тебя. На остановках надо быстро шевелиться и ориентироваться, народ спешит на работу, все нервничают, торопятся, а ты задерживаешь движение. Но - уже лучше.
Ангел потряхивает крылом - мужик сильно его задел, хорошо, что он, прикрывая мальчика, чуть развернул движение спешащего человека, а то попало бы маме и его подопечному.
В жизни, как в жизни. На войне, как на войне.
Ветрянка, мэм.
Ангел внёс кашу на хрустальном блюдечке. Сахар протаивал дорожки вглубь серокоричневой вязкости.
- Овсянка, сэр! - мальчик завозился на диване, и устало глянул на непривлекательную кашицу. Ангел наклонился к ребёнку, отставив еду на хрустале, и приподнял футболку, разглядывая животик. Почти сразу повернулся к маме, которая несла чай в большой чашке с сиреневой milka-вской эмалью, где среди звёздочек мчался из Лапландии Дед на санях с подарками, покрикивая на оленей - Лой! Лоой!
- Ветрянка, мэм!
- Наконец-то.
Санта-Клаус торжественно затормозил, подмигнул мальчику и замер.
И пошло-поехало… Плач, зелёнка, осмотр, круги-кружения по квартире с мечом, дзенькающим ударом о меч противника, книги, кукольноспектальночитающиеся мамой и Ангелом, морковка, зажатая в детской руке в зелёную крапинку, и торжественный суп на кухне, под мультики, выскакивающие из кассет телевизорных.
Дед с подарками иногда сменял Ангела, тогда мальчик засыпал быстрее - его уносили олени, взметающие снег, разбрызгивающие искорки на небе. Спать же не хотелось, но дня три пришлось утомительно лежать на диванчике, так как ветрянка наступала и насыпалась пригоршнями на ноги, ступни подошвенные и руки, и голову… Утомительно, утомплительно, утомуточно, почемучечно… спать.
Через какое-то время, мама сдалась, сказав, пусть меня пристрелят, но мазать больше мальчика не буду. Засохшие ранки отпадали, оставляя тёмные пятнышки на коже, а Леночка передавала привет от всей садиковской группы по телефону. Там тоже было весело - всех перекачало. Осталось несколько человек, которых ветрянка перекачать не смогла, и они, страннобелыми пришельцами, смотрелись среди ушастозелёных собратьев.
Вскоре, мальчика отвели в детский сад, и он пополнил группу детей в крапинку. Радовало, что только у него зелёными прядями проглядывало зеркальное отражение.
И только он да Ангел знали, как кричит Санта, когда торопит северных оленей.
Олигархи и бассейн
Она приостановила нашесемейное движение в метро - эскалатор плавно катил волны. Задавала вопросы, предварительно оценив наследственность спортивных ген и чистоту листа, где прописан профиль мальчика. Предложив себя в качестве тренера по прыжкам в воду, улыбнулась и дала визитку.
Мама не очень радовалась олимпийскому резерву, искорёженность жизни профессионального спортсмена не планировалась никогда для любимого ребёночка, но мальчику нравилось трёхчасовое бдение на батуте, в зале и бассейне.
Перед тренировкой тренер поинтересовалась, хотят ли они в спортивный лагерь… ах, море, Форос, занятия, самостоятельность.
Мама вздохнула, в этом году уже ничего не светит. Если бы мы знали раньше.
Тренер сканировала мальчика - что, боитесь отпускать его, ещё маленький?
Печально покачав головой, мама вздохнула - не олигархииии.
- Что ж олигархами не хотите быть?
- Господи упаси, чтобы всё время под оптическим прицелом светиться, нет, мы уж так, как живём.
Мальчик не знал олигархов, оптических прицелов, правда, недавно попросил маму рассказать, кто такой миллиардер. Ему и не объясняли, что он частенько видел одного из почти олигархов. Только встречались они с ним, когда почти олигарх, одетый в вечный спортивный костюм, ехал с водителем-телохранителем в единственной в столице, из Америки переправленной, машине.
Почти олигарху давно держали место дяденьки-депутаты в большом и красивом зале с кнопочками и пьедесталом, но он не спешил его занимать. Ему и в казино хорошо. Тихо, красотки, отдельный кабинет, чтобы полежать, пока денег привезут.
Возможно, мальчику и понравилась бы такая жизнь, но он жил по-другому. Подводные камни пока его не интересовали - просто ещё не мелькали перед глазами. В бассейне их не было. Пока.
Ангел забирался под самый потолок, вровень с верхушками окон, бросался вниз, рассекая воздух, и над самыми головами пловцов и прыгунов, выныривающих из ионизированной воды, взмывал снова вверх.
Он знал, что оптические винтовки частенько выбирают мишенью ангелов, но с мамой не спорил. Никогда никому ничего не доказывал.
Люди идут своим путём. Они не ангелы.
Балет
На Лебединое озеро собирались несколько месяцев. Сначала всё хотели попасть в театр, когда будет выступать знакомая Ангела. Но её стройные, длиннющие ноги не позволяли участвовать в каждом балете - не было партнёров, а может, просто не совпадение во времени.
Потом, плюнув на хроническое неприсутствие денег, по-русски, на авось, купили билеты и вечером отправились в партер, девятый ряд.
Народ стекался под старинные оперные стены, разговаривал разноязычно, кто-то уронил дополнительный стул, оббитый бархатом. Мальчик настраивался и ходил смотреть оркестровую яму. Яма впечатлила, конфета нечаянно проглотилась, когда дама в форменном костюме вежливо запретила кушать в зале. Все хлопали, перед мамой, сидящей с мальчиком на коленях, металась маленькая немочка со странными косичками и мешала настраивать бинокль.
Свет исчез, превратился в цветное оформление, музыка тревожно плеснулась за пазуху и мальчик замер столбиком. Почти все три действия так и высидел, впитывая все движения артистов балета. Только, когда девчонка впереди изгибалась похлеще любой примы, наклонялся удобнее, чтобы не пропустить, когда злой колдун совершит своё чёрное дело.
Мама рассказала сказку, музыка Чайковского и балет заставляли мальчика не отвлекаться, похоже, он перенёсся на сцену. Когда прима, поразившая воображение всего зала, в какой-то момент, завершая очередное па, чуть не упала, мальчик рванулся, явно желая поддержать царевну лебедей. И хлопал… больше, не укоряя маму, что она громче всех аплодирует.
Свет
Светлопохоронно.
Отпущено.
До пришествия.
И после.
Ангел занимался с мальчиком каллиграфией. Мама нервничала… нет, мама психовала и яростно набирала телефон далёкого города. Лимит её сил на занятия с ребёнком ― закончился.
Когда, в очередной раз, связь не сработала, Ангел подул в телефонную трубку, и посыпались слова.
Мальчик отвлёкся немного, а мама тихо и спокойно, обыденно говорила - уже? когда? не знаю, нет денег, искать, решим, крематорий. И ещё, много раз - как? не знаю.
Потом в квартире поселилась потерянность. Мама плакала, взвывала и мокрым лицом тыкалась в перья Ангела.
Мальчик прижимался и обнимал их.
Мама, я люблю тебя. Прости.
© Ирина Жураковская, 2009