По привычке пошла накладывать макияж, без которого даже перед друзьями почему-то чувствовала себя полуголой. А хотелось быть на высоте. Тем более перед Димкой, которого очень уважала.
Не виделись мы с ним порядочно, поэтому долго друг другу улыбались в прихожей и мило лепетали какие-то банальности. Он сменил имидж – отпустил симпатичную бородку, которая, надо заметить, ему очень шла. И вообще стал каким-то другим, счастливо-уверенным что ли. Вот что делает с человеком любовь. Со своей любовью он познакомился в московском метро, да так и не смог расстаться. Дело шло к свадьбе. И у меня радость за Диму перемежалась с каким-то отдаленным ноющим чувством ревности, ведь я его знала раньше, чем эта, теперь уже законная, невеста. Правда, невестой для Дмитрия я никогда и не была, а оставаться хорошими приятелями нам не помешала бы даже его женитьба. На этой оптимистической ноте я окончательно прогнала из сердца нагло обосновавшуюся ревность и успокоилась.
Димка уже собирался уходить, когда входная дверь распахнулась и в дом бодро и шумно вошла моя мама, а следом за ней какой-то невысокий, коренастый, слегка лысоватый молодой человек. Мама защебетала:
- Смотри, кого я к тебе привела. Встретила у нас во дворе. И Толя очень захотел тебя увидеть...
А молодой человек, с широченной улыбкой на лице, уже уверенно двигался в мою сторону. Пока я лихорадочно пыталась сообразить, кто такой этот Толя, он нисколько не церемонясь, кинулся меня обнимать и целовать в щеку своими по-детски пухлыми губами.
Дима стоял и иронично улыбался, глядя на мое растерянное и немного беспомощное выражение лица. Будучи человеком весьма интеллигентным, он, как положено, протянул Толе руку, чтобы поздороваться. Но Толя, даже не удосужившись повернуть голову в его сторону, захлебываясь собственными словами, тараторил про то, как он безумно рад меня видеть и что он даже не подозревал о моем переезде в этот район и нашем с ним соседстве. Улыбаясь во весь рот, он спрашивал, помню ли я, как мы когда-то с ним сидели за одной партой, но, так и не дождавшись моего ответа, продолжал рассказывать что-то еще и еще.
Димка с прежней ироничной и теперь уже тоже растерянной улыбкой опустил руку. Мы переглянулись.
- Ну, ладно, Натусь, я тогда побегу, - твердо сказал Дмитрий, - а то еще дел много. Счастливо.
Я кивнула и виновато улыбнулась, понимая, что мой неожиданный гость весьма невежливо повел себя с ним.
Дима вышел. Дверь звучно захлопнулась. Мама незаметно проскользнула на кухню, ставить чайник. А мы с моим незваным гостем остались вдвоем посреди прихожей. Только сейчас мысли стали потихоньку укладываться в голове и я начала понимать, что Толя – это тот самый Толик, с которым я три года училась за одной партой в школе и с которым мы не виделись уже лет десять, а не сидели рядом и того больше – лет шестнадцать.
А когда-то мы общались почти каждый день, смотрели друг другу в глаза, дышали одним воздухом. Я им командовала, как хотела. И хотя мне было каких-то 8-9 лет, я прекрасно понимала, что этот мальчик у меня «под каблучком». Он был смешной: маленького росточка, с какой-то непропорциональной коренастой фигурой, большой головой, миндалевидными выпуклыми глазищами и пухлыми, влажными губами. Большим умом он не блистал, но и не сказать, что был непроходимым тупицей и лодырем. Учился как-то средненько и нестабильно: то пятерку, то тройку в дневнике принесет. Отличался старательностью, и как ни странно, никогда не пытался списывать у меня. Мы с ним сидели за одной партой, за первой партой прямо напротив учительского стола. На «камчатку» сажали обычно самых высоких по росту и самых отстающих в учебе. Нам с Толиком не грозило ни то, ни другое.
Я тогда была неисправимой отличницей. Бесконечно искала девчачьей дружбы и гоняла от себя стайки мальчишек, которые иногда окружали мою парту со всяческими подарками: конфеткой, маркой, значком, календариком, монеткой. Их подарки мне казались пустыми, разговоры скучными и вообще, на мой взгляд, с ними даже не во что было поиграть. Мальчишки, поджав от обиды губы, уходили от меня, кто-то на время, а кто-то уже насовсем. Но мне не было жалко. Я хотела дружить с девочками, играть с ними в куклы и в больницу, сплетничать о других женских особях и ходить под ручку. А девчонки дружили со мной как-то недолго и неискренне, скорее из корыстных интересов. Пили у меня чай, ели конфеты, играли моими игрушками, а игрушки, надо сказать, у меня были самые лучшие, какие я только могла пожелать. Им было удобно делать со мной домашнее задание, потому что здесь всегда помогали мои родители, долго и нудно объясняя всё, что мы не поняли в школе, и ошибок просто не могло быть априоре. Им нравилось бывать у меня дома, потому что тут всегда было уютно и чувствовалась любовь. А многие из моих одноклассниц жили в маленьких квартирках, забитых табором сестер и братьев или пьющими родителями. Такие типичные многодетные не очень богатые и не очень устроенные советские семьи. Я училась в «В» классе, а это значило, что туда попали самые неблагополучные дети, либо те, кто по каким-то причинам припоздал с оформлением в школу и первые «А» и «Б» классы были уже набиты под завязку. Соответственно я принадлежала как раз к этим опоздавшим счастливчикам.
У Толика тоже была не очень благополучная семья. Воспитывала его мать-одиночка, отсюда – недостаток внимания и денег. После 10-летнего возраста я видела Толю совсем нечасто, может быть раз в год, а то и реже. Он приходил с другими мальчишками меня навестить и поздравить с 8 марта или днем рождения. Последний раз я видела его лет в четырнадцать-пятнадцать. Потом до меня доносились слухи о том, что Толян ходит в «качалку», где тягает железо и жмет штангу, что хотя он так и не стал высоким и красивым, но зато заработал хорошую мускулатуру, а бицепсы, как известно, украшают мужчину не меньше, чем шрамы. А потом провал. Я ничего не знала о нем, он ничего не знал обо мне. Я переехала в другой район, сменила школу, после окончания которой у меня началась совершенно другая, новая жизнь. Оказывается и у него тоже.
От воспоминаний меня оторвал щелчок вскипевшего электрочайника. Мамин голос призывно звал на кухню. Я пригласила Толика попить чайку и заодно рассказать, как он жил всё это время. Мама с нами не осталась, у нее были какие-то свои планы, и вскоре она уже выбежала на улицу.
- Ну, рассказывай, как ты жил, чем занимался? Сто лет уже не виделись, – произнесла я, кладя чайный пакетик в его чашку с кипятком. На что Толик неожиданно заявил:
- А еще заварка есть?
Я удивленно вскинула бровь:
- Да, есть. Вот, держи, - и протянула Толе упаковку чайных пакетиков. В пачке их оставалось штуки три-четыре.
Толик быстрым движением сгреб все пакетики и запихнул в свою чашку. Они стали надуваться, заполняя собой пространство и без того не очень большой чашечки. Мой гость несколько раз поболтал пакетики в кипятке, придавил к стенкам чашки, чтобы они дали окрас, хотя чай и без того был уже крепче некуда, потом выкрутил из них остатки влаги и выложил на блюдце. Я же наблюдала за всей этой процедурой широко раскрытыми от удивления глазами, не проронив и слова.
- Ну вот, так гораздо лучше, - сказал Толян, отхлебывая крепко заваренный чай. И видимо, заметив недоумение на моем лице, произнес:
- Ты, наверное, не пьешь такой крепкий чай. А я бледный пить не могу. Привычка... Я ведь, Наташ, успел уже на зоне отсидеть.
Если бы я в тот момент не восседала крепко на стуле, то скорей всего упала бы от неожиданности.
Спустя еще несколько минут, Толя поведал мне историю всей своей жизни. Он говорил о том, что кто-то его подставил, а потом убедил взять всю вину на себя, потому что Толян на тот момент был еще несовершеннолетним и мог отделаться «малой кровью»... Говорил, что школу он так и не успел закончить, а когда вышел из тюрьмы и вернулся туда, то в школе его даже не захотели слушать, а не то чтобы выдать ему аттестат. У него не было ничего: ни образования, ни профессии, ни работы... Толик не сказал, где и чем занимался после зоны, но было понятно, что вращался и вращается он в бандитских кругах, потому что только эти люди понимали и принимали его. Остальным он оказался не нужен. Бывшие одноклассники брезгливо отшатывались от человека с судимостью. Девушка, в которую он когда-то был влюблен, выучилась, делала карьеру и уже обзавелась собственной семьей, и Толя перед ней возник как призрак из прошлого, которого хотелось немедленно забыть... Потом очередная бандитская драка. Его сильно избили. Сотрясение мозга. Приступы. Психушка. Инвалидность. И снова улица...
Толик замолчал, насыпал сухой заварки в свою чашку почти до половины, залил кипятком и потом долго, таинственно-церемониально помешивал всплывшие чаинки ложечкой.
- А ты похорошела.., - неожиданно произнес он, - Помнишь, сколько раз мы к тебе с пацанами приходили, ты всегда такая маленькая была... А сейчас – другая. Взрослая совсем. Дама...
А у меня в голове лихорадочно мелькали картинки о нашем детстве, о том маленьком Толике, который сидел со мной за одной партой. С какой радостью он выполнял все мои просьбы и поручения. Как редко ввязывался в мальчишечьи драки. Как на уроке труда гордился и хвастался собственноручно вышитой салфеточкой, в то время когда все остальные пацаны брезгливо фыркали на такое задание и упорно твердили, что не мужское дело – крестиком вышивать. Он лишь молча надувал губы, ведь ему так хотелось быть настоящим мужиком и заниматься настоящим мужским делом. Наверное, поэтому он и подался в спорт, научился драться... Я вспоминала его добрые, открытые, доверчивые глаза и слегка влажные губы, и пыталась угадать в сидевшем сейчас передо мной человеке хотя бы что-то от того мальчишки...
Когда Толя собирался уходить, он потребовал записать его домашний телефон и твердо заявил:
- Звони, если понадоблюсь. Может, в чем сгожусь...
Я, чтоб разрядить какую-то гнетущую обстановку, висевшую в воздухе, пошутила:
- «Крышу» что ли мне обеспечишь?
А Толик почему так серьезно и пристально посмотрел мне в глаза, а потом сказал:
- Кто знает, иногда и это в жизни может пригодиться...
Вот такие вот крестики на салфетке жизни...