Без наушников меня трудно представить, как без бровей или носа. Плеер играет постоянно, его басы хороши, и мне не хочется менять их на унылые звуки улицы. Я шагаю спокойно и уверенно: моё спокойствие – это равнодушие, уверенность – глупость. Всё вокруг – кадры немого кино.Этот мир заключён во мне самом, и я не даю ему расширяться.
В памяти плеера много песен, все они дороги мне, и рука всегда подолгу сомневается, удаляя какую-либо старую композицию. Песни живут со мной подолгу, умирают, затираясь до дыр.
«Но если ты слеп, не стоит идти – ты разобьёшь лоб.Мы держим путь в сторону леса...»
Еду на аэродром: буду прыгать с неба на землю.Сегодня ещё многое можно сделать – стоит подумать, что я успею. Давно хотел – и прыгну сегодня, благослови, Господи, мой парашют.
« Люди не летают, не летают, как птицы, потому что отрастили большие ягодицы...»
Старенький «кукурузник» дрожит, как осенний лист – больше похож на трактор «Беларусь», нежели на самолёт, но мы летим. Высовываюсь. Ветер ударяет в лицо. Ууух. Высота – красота, чёрт возьми. Не страшно, потому что не ясно, что есть подо мной: земля, опасная своим притяжением, или неумелая аппликация из папье-маше.
«Пошёл!»
Лечу: никогда ещё время не было так содержательно. Секунды вбирают в себя страх, безумный интерес и лёгкость моего тела. Никогда ещё моя жизнь не стоила так мало – не дороже этих строп. Парашют не подвёл, я не сомневался – случается только то, чего не ждёшь.Приземляюсь и снова секунды идут привычным ходом. Восторг от прыжка проходит через несколько сотен маленьких капель времени, но те четыре капли — секунды паденья, остались со мной.
«Я знаю зачем иду по земле, мне будет легко улетать.Без трёх минут бал восковых фигур, без четверти – смерть...»
Ещё полчаса назад я не был уверен, что поеду к ней. Не то, чтобы взвешивал «за» и «против» –никогда не взвешиваю: я по гороскопу не весы – просто не хотел. Теперь же решил, что поеду, и не ищу других причин.Знаю, что она ждёт меня всегда.
Захожу в прохладное метро. Разгоняемый по тоннелям воздух сушит мои глаза, я часто моргаю. «Музыка громче, глаза закрыты» – смеюсь просебя. Людей немного в такое время в подземке. Прибавляю громкость.
«Чувством и долгом, и жить будем долго, и вместе взорвёмся в метро...»
Выхожу на поверхность: погода радует. Я хочу прогуляться с ней по набережной, набираю номер – через двадцать минут она рядом. Моя сигарета гаснет, я обнимаю её и холодно, для ритуала, целую. Она, как всегда, печальна, но я не пытаюсь развеселить: мне такой она нравится больше. Солнце печёт наши головы и плечи. Она рассказывает мне про свои проблемы, я что-то отвечаю, а между тем думаю, что всё это ужасно скучно и надо бы скорее прекратить.
Мы стоим на набережной. Маленькая река сливается с большой. Она рассказала мне всё, что хотела, а я молчу. Когда-то мы были едва знакомы, и я болтал без остановки – сейчас мне нечего добавить к давно сказанному.
Я решаю, что пора к ней. Солнце скрывается за облаком, городу чуть легче дышать. Едем в её квартирку. Щёлкает замок, скрипит, открваясь, дверь – я снова в этом прибранном уголке её жизни. В спальне всё происходит по давней схеме.Никакие чувства не тревожат меня и не заставляют задержаться у неё слишком долго. Медленно одеваюсь, собирая одежду по полу, она молчит: не смеет меня остановить. Целую её нежный лоб и ухожу, зная, что зелёные глаза печально провожают меня.
На улице гроза, и я рад этому. Плеер снова работает. Иду, куда смотрят глаза, а дождь ласково капает на макушку. Гроза стихает.
« Тихие дома, улицы все спят, я запомню эти глаза, что мне говорят.Свежая листва, огоньки горят, я запомню эти слова, что мне говорят...»
Понимаю, что хочу быть пьяным. Звоню по номеру, владелец которого всегда не прочь набухаться. Через час мы сидим в знакомом баре. Он решил, что платит сегодня, я не протестую. Мы пьём, едим, опять пьём. Этот сорт пива мне по нраву. Водка идёт хуже, но всё же идёт. Он говорит мне всякую чушь, я отвечаю ещё большей чушью – и мы счастливы.
В баре на сцене играет местная рок-группа:
«Да, я выпил, а в чём здесь вина – правда всегда одна...»
Мне надоедает пить, и я выхожу на воздух. Дождя нет, лишь лужи и серое небо в них. «Собутыльник» плетётся рядом и, почему-то, называет меня «братом». Он вдруг становится чужим и мерзким. Вспоминая крылатую фразу из любимого фильма, зачем-то, сильно бью его по лицу – «не брат ты мне...». Он падает, будто неживой, я иду дальше на неверных ногах.Знаю, что позвоню ему завтра, и мы опять пойдём пить.
Вечер входит в город, тени плодятся под ногами прохожих. Дикое равнодушие наваливается на меня. Куда идти? Не нахожу ответа и шатаюсь, как блудный пёс, по обезлюдевшим проулкам. Верный плеер со мной.
« Father, yes son, I want to kill you
Mother… I want to… fuck you …»
Я курю последнюю сигарету. «Бычок» искромётно улетает в кусты. Светящаяся дуга его полёта остаётся на сетчатке моих глаз ещё долго. Встречаю ночь у чёрта на куличиках. Ночь накрывает всё вокруг, оставляя меня в одиночестве. Хмель потихоньку уходит, голова становится чуть легче. Чувствую телефон в кармане.
«Алло»
Это звонит она. Она ждёт от меня нежности – знаю, но молчу. Я не могу даже пожелать ей доброй ночи: язык не поворачивается. Заканчиваю разговор сухим прощанием. Слышу в трубке то ли всхлип, то ли вздох.Обрываю соединение. Она никогда не плачет – вспоминаю я. Луна закрыта клочками ночного облака.
« Я резиновый мужик, ты резиновая баба...»
Почему-то вспоминаю первую… любовь – наивное и торжественное чувство. А глупая жадная память хранит все моменты, будто они мне нужны. Это, как музыкальные треки в памяти айпода – просто так, про запас.
« И где-то в обрывках памяти девушка в белом платье...»
Иду вдоль тёмного городского парка. В центре, меж деревьев, большое строение, похожее на барскую усадьбу – мелькает мысль: никто из прежних хозяев не посмел бы подумать, что их вековые дубы в саду у дома станут достоянием общенародным, а именно, будут освоены самой «весёлой» частью социума. Смешно. Плеер заливается басами.
« Нас зачинали в космический час под стольный салют, а над страной звездою сиял указ, разоблачающий культ...»
Шагаю, смотрю на ноги: ботинки в грязи – топаю, чтобы сбить её. Слышу, сквозь громкую музыку, что кто-то кричит. Я больше никого не вижу на тропинке. Это даже не крик – дикий ор, должно быть из парка. Понимая, что кричат мне, иду дальше, не ускоряю шаг и не оглядываюсь.Песня заканчивается, слышу: «Стой, я сказал, ё...!» Мне становится интересно, продолжаю идти туда, где светят ещё не разбитые фонари. Подогретая опасностью кровь быстро пульсирует в висках. Загромыхала тяжёлая песенка.
«… питер-питерпитерпитерпитерпитер-терпи!!!!»
Через мгновение – резкая боль в боку, отскакиваю в сторону с тротуара. Вижу двух человек. Лиц не различить, да и не очень хочется. Один подходит ко мне ближе, теперь вижу лицо, шевелящее губами.Он замахивается, уворачиваюсь – попадает в плечо. Получаю ногой в лицо от второго – будто заморозка в кабинете у стамотолога. Отхожу назад. Потом кидаюсь на того, кто меня ударил грязным ботинком. Бью: дико машу руками – мажу, потом попадаю, тоже, кажется, в лицо. Дальше суета под песню «Вечно молодой» – наушники всё ещё на мне. Снова секунды становятся содержательными. Вижу мелькающие ноги, моё тело тормозит их пинающие движения.
«… мог бы выпить море, мог бы стать другим...»
Всё закончилось, и я, будто проснувшись, ощущаю себя лежащим. Мне не жёстко: валяюсь на скошенной траве. Пахнет сеном. Вспоминаю сенокос в деревне. Вкус ржавчины во рту. Трогаю лицо: разбит нос, губы тоже. Блуждающая боль засела в животе ноющим бременем.
Тихо: плеера на мне нет. Поднимаюсь: получается не очень ловко – голова кружится; выпитое и съеденное за день просится на воздух. Шатаюсь, ощупываю карманы: нет телефона и последней мелочи. Шарю взглядом по траве, нахожу плеер – видимо, слетел минут пять назад – не заметили. Наушники с одним «ухом». В парке ухает сова. Вставляю наушник, нажимаю «плэй» , делаю громче. Машинально отряхиваю брюки и выхожу на парковую дорожку. Иду туда, где светят фонари, что там за ними – неизвестно.
«… такая свобода скрипит на зубах...»
Смеюсь.