(...)Карл продолжает меня удивлять. Ему вздумалось испытать себя в планерном спорте.
- Я мечтал об этом с детства, - пояснил он и поежился.
Накануне он имел со мной продолжительную беседу о загробном мире. Видимо, на всякий случай: все-таки не каждый день, рискуя жизнью, отправляешься на каком-то легкомысленном летательном аппарате парить в облаках.
- Я тут представил себе, что умер. Поскольку я давно заставил себя поверить в существование жизни после смерти, то сделать мне это было несложно. Я подумал, кого бы я хотел там встретить...
- И кого же? Вероятно, родственников?
Карл вытаращил глаза.
- Ну, уж нет!
- Тогда, наверно, Равеля, Мусоргского, Пуччини...
- Ну их к черту! – внезапно разозлился Карл. – Вот если бы мне попался Сальери, - он мечтательно прищурился, - или Паганини. А вообще-то больше всего я хотел бы пообщаться не с композитором, - о чем с ними говорить? – а с Чеховым... А еще лучше - с Пушкиным.
Итак, планерный спорт. Планеризм, одним словом. Австрия тем хороша, что здесь все рядом. И в десять утра мы стояли на летном поле и любовались чистым небом, в котором в страшной вышине парили планеры. Планеры были похожи на распятых мотыльков. Зрелище было красивое и страшноватое.
Я смотрел на Карла и думал. «Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы». Слова известные.
К чему это я?.. А к тому, что бездельники всего мира развлекаются на один и тот же манер. Все те же игры, вино, прелестные женщины и застольные беседы.
Ничего принципиально нового в этой области – я говорю об индустрии развлечений - не придумано. Ну, разве что, все стало изощренней, разнообразней, доступней. Были бы деньги.
Круизные теплоходы, похожие на маленькие сказочные города, с супермаркетами, бассейнами, кинозалами, искусственными скалами, банками, саунами, ресторанами, барами, танцевальными площадками.
Тысячи курортов по всему свету...
Для богатых бездельников специальные конторы, которые предоставят вам все что угодно: от деда Мороза в августе до погружения в Марианскую пучину и диких розыгрышей вроде имитации вашей же собственной смерти.
Но если вы всерьез ничем не увлечены, то ваше дело швах. А мы ничем не были увлечены. Ни горными лыжами, ни серфингом, ни яхтами, ни автогонками, ни альпинизмом, ни охотой в африканской саванне, ни покером...
Женщины? Это не увлечение. Женщины – это фатум. Женщины – это наша погибель. Это мы поняли давно, но пытаемся уверить себя, что женщины не погибель, а спасение, наслаждение и отрада.
Может, искусство? Карл делает вид, что пишет музыку. Я делаю вид, что пишу книгу. Оба мы делаем вид, что живем.
Обо всем этом я думаю дни напролет, и это уже стало мне приедаться.
...Подошел инструктор, широкое лицо которого было сплошь покрыто волосами.
Славик, с подозрительным видом изучая лик инструктора, сварливым голосом заметил:
- Копия молодого Маркса, ты не находишь? Если смотреть на него снизу, то он своей бородищей заслонит полнеба. Я бы не стал вверять свою бесценную жизнь марксисту.
- Тебе просто не нравится, что он еще волосатей тебя…
Карл подтянул брючный ремень и, кряхтя, полез в кабину планера.
- Вот они, вздорные забавы миллионеров, - глухим голосом сказал он и перекрестился. Потом снял шляпу с красным пером и передал ее Беттине. – Это тебе на память, радость моя. Если мне суждено погибнуть, преподнесешь ее местному
музею воздухоплавания.
- Ты написал завещание? – спросил Славик озабоченно.
Карл с ненавистью посмотрел на него.
- Написал…
- Заверил?
- А пошел ты…
Волосатый инструктор-планерист угнездился на переднем сиденье и закрыл колпак.
Летчик покосился на инструктора и лениво кивнул головой.
Взревели моторы, и самолет, переваливаясь, медленно пополз по кочковатому полю. Трос натянулся, планер дернулся и повлекся за самолетом.
Я увидел за плексигласовым колпаком сначала бороду марксиста, а затем бледное лицо Карла. Карл смотрел прямо на меня. Но, боюсь, он меня не видел. Его глаза ничего не выражали. Мне показалось, что он боролся с искушением прекратить дурацкое представление в самом начале.
Самолет и планер плавно набрали скорость, оторвались от земли и ушли в направлении синих гор.
- Будут искать восходящие потоки, - с видом знатока провозгласил Славик. Правую руку он держал козырьком у лба и, щурясь, смотрел в небо. – Восходящие потоки, это, брат, такое дело... – он покрутил рукой в воздухе, - словом, без них никуда.
Набрав высоту, самолет отцепил трос и неторопливо пошел на снижение; планер, брошенный на произвол судьбы, вспыхнул в лучах солнца, потом погас и на мгновение слился с одиноким облаком.
Я представил себе, каково сейчас Карлу там, рядом с этим облаком, и меня прошиб пот. Как же быстро Карл вознесся на небеса!
- Самое главное в этом деле – найти восходящие потоки. Повторяю, это самое главное... – бубнил Славик.
- Самое главное в этом деле не восходящие потоки, а чтобы Карл в воздухе не обделался от страха… - напряженно сказал я.
Славик посмотрел на меня, потом нагнулся и поднял с земли соломинку. Сунул ее в рот.
Мы направились в сторону ангаров, где пристроились за столиком, оседлав раскладные стулья.
Беттина потерянно бродила по полю, часто поднимая голову и бросая испуганные взоры в поднебесье. Шляпу с пером она держала под мышкой. Беттину было не узнать. Уж не влюбилась ли она? - подумал я.
Подошел толстяк в шортах и фартуке.
- Не желают ли господа что-нибудь заказать?
Славик угрюмо помотал головой.
Толстяк исчез.
Я посмотрел на Славика. На мой взгляд, он сильно изменился. Постарел, поблек, как-то вытерся. Или, лучше сказать, выгорел.
Славик извлек из внутреннего кармана фляжку с коньяком. Через пятнадцать минут – вторую. Мы пили без закуски.
- Как ты полагаешь, этот сумасшедший вернется? – спросил Славик. Он по-прежнему жевал соломинку.
- Вернется, куда он денется, - сказал я. Я не был в этом уверен, но не мог допустить и мысли, что Карл расстанется с жизнью не в таганской подворотне, а в альпийском небе...
(Фрагмент романа «Восходящие потоки»)
.