Странная была та осень. Уже ноябрь, а снега не было и нет. Жёлтые жухлые листья всё ещё на деревьях, не облетели. И ветер вечерами тёплый, южный.
Бреду себе, не спеша, перешагивая через отражения жёлтых окон в лужах. Ещё не ночь, но вечер поздний. Где-то фонари светят рассеянным светом, где-то сумрак - глаз выколи.
Во мраке - одноэтажные корпуса детского отделения больничного городка, расположенного в облагороженном парке. Прохожу мимо, прикуриваю сигарету, и слышу из темноты:
- Извините, можно у вас сигаретку...
Был бы я трусливее, сразу бы умчался подальше от голоса из мрака и жутковатого больничного комплекса. Но, нет, подхожу, вынимаю пачку сигарет и протягиваю человеку из темноты.
Блин! Он ростика - почти два метра! Как всегда я оказываюсь наказан за участливость и доброту, за веру в то, что "человек человеку - друг".
Длинный и крепкий парень заламывает мне руку за спину и волочит в глубь больничного двора, подальше от мало-мальски освещённой улицы. Тащит сильно и быстро, зажав мне рот широченной ладонью, я вижу только мелькание грязно-жёлтых листьев под ногами. И сообразить не могу, зачем это похищение. Денег у меня нет, ценностей тоже.
Парень говорит:
- Успокойся, я не буду тебя убивать, просто дело есть.
Но руку не отпускает, обшарил мои карманы, денег (мелочи) не взял, но паспорт!.. Зря всегда носил его с собой. Тогда часто проверяли документы милицейские патрули на улице.
Паспорт он положил в свой карман, говоря:
- Так надёжней.
Потом он, держа меня за горло рукой, прислонил к жёлтой стене старого больничного домика и произнёс серьёзным тоном:
- Мне только надо, чтобы ты побыл рядом с больным стариком, минут двадцать. Мне надо просто срочно позвонить. Я вернусь, отдам тебе паспорт и ещё дам денег, немного, правда. Договорились?
А без паспорта - куда. Там - мой адрес. А если что, так они вырежут всю семью, родителей... И что делать?
Думаю, что, ещё возражать что-то надо?
Он сказал, как надо постучать в дверь детского корпуса больницы, кто откроет, а сам будет следить, пока я не войду внутрь, а потом уже уйдёт.
* * *
Я постучал в дверь условным стуком, открыла симпатичная медсестра, в белом халатике и шапочке на русых волосах.
Я, вкратце, объяснил ей ситуацию, зачем я здесь. И тут, из соседней двери, завешенной белым полотном, выглядывает остроносый худой старик, лет семидесяти, в спортивной куртке "adidas".
Он заматерился, запсиховал, выхватил из кармана куртки складной широколезвийный нож и, грозя, что «порешит» всех спящих детей в отделении, заставил девушку выскочить на улицу и внимательно всё просмотреть, нет ли там ещё кого.
Медсестра, в одном халатике, съёжившись от ноябрьской погоды, побродила в темноте возле корпуса и вернулась, сообщив, что никого больше нет.
Я что-то никак не могу понять ситуацию. Кто есть кто, и что здесь происходит. Меня больше волнует отнятый у меня паспорт.
Старик с раскрасневшейся от психоза рожей, видя моё спокойствие и безучастность, командует медичке:
- Сделай-ка крепкого чаю.
* * *
После пары глотков чефира, старик говорит:
- Вижу, что не блатной и не мент, больно антелигентный. Складно базаришь.
Он протягивает мне руку:
- Я не всем её подаю. Дядя Вова Лахматный, - представился он.
- Лохматый? - поправил я неудачно.
- Лох мятый - ты! - Рявкнул он.
- Вовалахматный - пишется в одно слово, сопляк.
Я уж не стал перечить вошедшему в раж старику.
Я и медичка пьём чай с сахаром, обычный цейлонский чай, послабже, чем чефир старика, пьем по глотку из одной кружки, другой посуды на её посту не было.
А ножик старик держит под рукой на своих худых коленках, одетых в эластиковые тренировочные штаны.
* * *
Когда закончилась эта чайная церемония, старик встал, говоря:
- Пошли курить!
Он прислушался к просьбе, чтобы не дымить в детском отделении, тем более, что детки уже спали, а значит, время было после девяти вечера, сориентировался я во времени.
Видимо, старик решил пооткровенничать со мной, уже разглядевшим его татуированные пальцы, руки, ладони...
- Ты, вопше, знаешь, кто я? - Спросил он, снимая на ноябрьской ночной прохладе куртку и обнажая своё татуированное худое тело.
Держа папиросу зубами, он подошёл к окну, из которого падал свет и стал демонстрировать картинную галерею на своей коже. Боже!
Я не видал таких чудес раньше. На его теле не было свободным ни одного сантиметра поверхности: эполеты, кресты, церкви, змеи и чудища, звёзды, как на мореходных картах, орёл, клюющий волка, какие-то поговорки и высказывания.
Потом присел на ступеньки у входа и, закатав штаны, показал татуированные ноги со звёздами на коленях:
-Это,- говорит о том, что не вставал на колени ни перед кем, а это - моя первая - кот на стопе. Я до войны форточником был.
Что б я что-то в этом понимал, конечно, нет. Потом он кликнул медсестру, и, когда она вышла на крыльцо, он спросил её:
- Колёса есть?
- Вон, только детский трёхколёсный велосипед,- ответила она смущённо.
Он рассмеялся, оголяя зубы из жёлтого металла.
- Переведи ей, - говорит мне.
- Какие-нибудь таблетки, чтобы забалдеть, - перевёл я молодой медсестре.
- У нас же детское отделение, ничего такого не бывает.
Старик опять запсиховал, задёргался. Худое лицо из красного снова стало багроветь до фиолетового, лезвие ножа в его руке блестело при активных жестикуляциях, обещавшим конец всему, всем и вся.
Я осторожно спрашиваю у медички:
- Может, есть реланиум, или димедрол для иньекций...
- Только детские дозы, - ответила девушка.
"Какая приятная, светловолосая, с прекрасной, идеально гладкой кожей лица,"- отвлёкся я на секунду, разглядев медсестру.
- Ну, так сделай двойную дозу, - предложил я, зная по себе, что через десять минут после укола реланиума он просто уснёт, расслабившись.
- Вы это чего, хотите меня отравить, что ли? - Засуетился коронованный, как он себя представил.
- А, давай... Я почему-то верю тебе, Никола. Чё это за хренотень, лекарство, что ли?
- Успокаивающее средство,- отвечаю. - Мне помогало, просто становится хорошо, всё пофиг.
- Во, давай.
Девушка ушла заряжать шприц лекарством. А старик тихо шепнул мне на ухо:
- После укола я тебе кое-что скажу. Чую я чё-то. Где-то этого хмыря давно нет, ко мне приставленного. Он не должен от меня отходить ни на секунду. Его просто грохнут, если что со мной.
А мне что, какие-то непонятные, тюремные замороки. Мне бы домой скорее. Посмотреть телик, согреться горячим кофе...
Где-то запропастился охранник "старика в законе". И детки... Чёрт бы их побрал. С ними как быть, больные, спящие малыши, от шести до девяти лет. Их там должно быть с десяток человек, в этом корпусе.
* * *
Умиротворённый после иньекции успокаивающего лекарства, старик важно вышел на улицу, и, взяв меня под локоть, повёл вглубь больничного парка.
- Я чую что-то неладное. Но вижу, что ты - нормальный мужик. Я - хранитель кассы, а тот пацан, который, ко мне приставлен - просто носильщик для сейфа. Видал, какой он здоровый.
- Да, уж.
Тот парень успел мне шепнуть, что он - бывший чемпион Европы по какой-то там вольной борьбе, и легко может отвинтить мне башку, в прямом смысле слова.
Старик подводит меня к штабелю досок, приготовленных для ремонта полов в больнице.
- Вот, где-то тут мы спрятали чемодан денег. Но тебе одному не найти, надо домкрат, чтоб поднять доски. Но, эти деньги надо вернуть, или сообщить о том, где они, тем, кто остался за забором, их легко найти. У них почти такие же рисунки, как на мне. Если хреново завершится эта история - достанешь чемодан, возьмёшь денег, сколько надо, и съездишь (он сказал шёпотом, куда). А деньги растряси в сумки и храни в багаже на вокзале, в автоматических камерах. Всё.
Но, улыбаясь как-то косо, добавил:
- Возьмёшь себе - тебя найдут, порежут на ремни.
* * *
Татуированный старик дожевал папиросу, выплюнул изжёванный её мундштук и быстро пошёл в корпус, говоря на ходу:
- А и правда, стало хорошо. Надо запомнить, как эта хрень называется, которую она мне вколола. Реланиум, говоришь...
Старик вошёл в комнату дежурной медсестры и улёгся на кожаную кушетку, попросив накрыть его байковым больничным одеялом.
- Когда придёт этот... пусть разбудит....
Он задремал, согревшись под одеялом.
Я сижу у него в ногах на кушетке, подперев руками подбородок, думая о том, когда вернётся ко мне мой паспорт. И почему всегда вот так, куда ни сунусь - везде история примерно одного плана, как по чьему-то сценарию.
* * *
Тут тихонько подходит медсестра и присаживается на корточки возле моих коленей. Я смотрю вниз, в прелестно открывшийся вырез белого халата, на почти обнажённые прекрасные холмики её груди.
Она снизу заглядывает мне в глаза, кладёт свои ладони мне на колени, и смущённо говорит:
- Не подумай обо мне плохо, я женщиной-то стала полгода назад, но я сейчас так хочу!.. Я хочу иметь ребёнка, я не хочу замуж. Мои родители - состоятельные люди. Ты мне нравишься сейчас, кто знает, что будет через час... Ну, сделай, пожалуйста, только красиво, если умеешь... Или я тебе не нравлюсь? Только не стесняйся, я встану в такую позу, чтобы забеременеть на сто процентов... Ну, давай...- Трясёт она мои колени и смотрит снизу огромными влажными глазами, полными желания и решительности.
Ох, какие ласки! Какое беспорядочное и быстрое удовлетворение страсти, мнущийся в ладонях накрахмаленный белый халат, беспрерывно меняющиеся позы...
- Но закончи только так... Она приняла позу потягивающейся после сна кошки, или, может, пантеры, которая точит когти, вытянув вперёд лапки с коготками и сильно прогнувшись в спине, стоя на коленях.
* * *
Дальше мы уже смеялись, стыдливо приводя себя в порядок. а времени прошло всего часа два с момента нашего знакомства.
Медичка поставила чайник на электроплитку. Мы мирно болтаем, татуированный спит.
Стук в дверь закрытого изнутри корпуса!
Стук тревожный и нетерпеливый, не такой, как условились с длинным парнем.
Я хватаю медицинский скальпель с коротким лезвием из инструментов на столе медсестры и даю в руку девушке со словами:
- Буди старика... Облей его водой, что ли...
А в дверь стучат уже не кулаками, а чем-то железным, перемежая стук с матерщиной.
Я понимаю, что это - за стариком. Но не его охранник, кто-то другой.
Оглядываюсь, судорожно ищу что-нибудь, пригодное для обороны. Вот - швабра с тряпкой и деревянной ручкой, вот - цинковое ведро с красной надписью на нём - "для пола ".
Вырываю палку-ручку от швабры, хватаю ведро, и бесшумно ставлю табурет за дверь, которая открывается вовнутрь. А девушке, с круглыми от страха глазами, жестом показываю, чтобы открыла дверь и сразу отскочила от неё, закрывшись в кладовке с препаратами и мединвентарём. Так, стою за дверью на тяжёлой больничной табуретке с ведром в руках, поднятых над головой.
Незваных гостей оказалось двое. Первый из них, ринулся в открытую дверь, в руках у него была небольшая стальная монтировка или гвоздодёр.
Я нахлобучил ему сверху на голову цинковое ведро, и, соскочив с табурета, с размаху, как в колокол, ударил в ведро палкой от швабры. Палка разлетелась от удара на две половинки.
Непрошенный гость выронил из рук железную монтировку, колени его ног подкосились, но он устоял. Я быстро поднял обломок от ручки швабры и нанёс ещё целую серию звонких ударов по ведру, в котором находилась голова гостя. Но он так и стоит, расставив руки в стороны, как средневековый истукан в доспехе.
Распахиваю входную дверь полностью, и, подпрыгнув, ногой в грудь пришельцу - выпинываю на улицу это нелепое создание, одновременно замечая второго человека в темноте перед входом.
Я смотрю в жёлтый квадрат света на асфальте от открытой двери и вижу распластавшийся крестом на земле чёрный силуэт бандита, с ведром, вместо головы. Лежит, не шевелится.
Вынырнувший из тьмы второй пришелец осторожно присел рядом с телом товарища и снял с него ведро. У лежащего глаза закрыты, из ушей – кровь. Видимо, лопнули барабанные перепонки в ушах от ударов по резонирующему, как колокол ведру, в котором только что находилась голова лежащего без дыхания.
Ан - нет! Глаза поверженного открылись, он сел, и, ошалело, как бык, обломавший рога, дико и непонимающе смотрел в ярко освещённый дверной проём.
Увидев перед собой лицо подельника, он тихо спросил:
- Где это я?
Подельник, подхватив его, сидящего на мокром асфальте под мышки, потащил волоком куда-то в тень, от освещённой двери корпуса.
Оттащив и прислонив его к стволу дерева, подельник быстро вернулся ко мне, и остановившись в отдалении, проскрипел, поглядывая на пожарный щит на улице, на котором крепились топоры, вёдра, ломы и лопаты для тушения пожара:
- Если ты уж такой смелый, так давай, как рыцари в старину.… Всё по-настоящему, на топорах, ты – белый, я – чёрный…
И боком-боком быстро подскочил к пожарному щиту, схватив топор на длинной ручке, начал радостно им размахивать передо мной, истерически хохоча:
- А ты и вправду подумал, что я пойду на честный бой? Идиот! – Орал бандит, пытаясь зацепить меня тяжёлым пожарным топором, отрезая мне путь к щиту, не давая мне прихватить какой-нибудь увесистый инструмент из пожарного инвентаря.
* * *
О, чудо! В темноте, за спиной «варвара» с топором появился бесшумно крадущийся татуированный старик с дворницкой совковой лопатой в руках. Видимо, девушка смогла его разбудить. Ах, как вовремя.
Я-то ладно, я бы спринтерским бегом исчез из их жизни, но сколько было бы трупов!
Старик с размаху влепил пару тяжёлых ударов сзади по голове бандита, держащего топор. Тот потерял сознание, выронив своё оружие.
Татуированный старик, схватил за волосы лежащего без сознания бандита и вынул свой зоновский широколезвийный складной нож, глядя на меня глазами, по-волчьи сверкающими в темноте, сказал:
- Отвернись, я сейчас перережу ему глотку.
- Нахрена тебе новый срок, старик. Из-за этого дерьма…
- Да, ты прав, - ответил он, подсвечивая зажженной спичкой лицо человека в отключке. Рассмотрев, он пробормотал:
- Откинулись, уроды. Это молодёжь. Беспредельщики и отрицалово. Для них нет законов, ни тюремных, ни реальных. Полные уроды. За мной следили, кассу ищут, твари. Самые последние из парашных.
* * *
Я быстро сбегал в корпус, сказав девушке:
- Уводи деток из корпуса, буди всех, заворачивай в байковые одеяла и уводи отсюда через пожарный выход, быстрее. Здесь сейчас будет побоище, по-моему…
Я схватил детскую скакалку и умчался вязать оглушенного. А второй, оглохший от ударов по ведру, куда-то уже уполз или спрятался.
Я вяжу руки бандиту, а старик сел, спиной упершись в стену корпуса, и говорит, растирая ладонью область сердца:
- Чё-то стал совсем стар, видать. Чё здесь, сердце?
Бандита связал, мчусь снова в детский корпус, помогаю медсестре выносить завёрнутых в одеяла деток через пожарный выход в основное здание больницы, ласково уговаривая плачущих малышей. Кто-то доверчиво сидел у меня на руках, обняв мою шею и шмыгая носом, кого-то просто выводили, держа за руку, за маленькую тёплую ладошку. Но один малыш всё же укусил меня за ухо… (Из тех, которые, катаясь по полу, бьют ногами и требуют шоколадку у родителей).
* * *
Всё, детки за прочной, закрытой изнутри, дверью в основной больничный корпус. Спасены. Сейчас здесь будет тьма милиции, даже по тому времени.
Ищу в аптечном шкафу медсестры сердечные капли, быстрее, капаю 25 капель и, разбавив водой из чайника, с кружкой в руке уже мчусь к старику. Не умер бы ещё в этой замороке.
Он отхлебнул, сидя:
- Спасибо, Никола.
Я хватаю его тоже на руки, худой старик, не тяжёлый. И тащу его в глубь больничного двора вдоль стены больничного здания, думаю спрятать где-нибудь в ночи под деревьями во дворе, чтобы не нашли его охотники за каким-то его сокровищем.
- Если ты кому-нибудь из блатных расскажешь обо мне и этих уродах правду, правду о том, как нёс на руках «вора в законе», тебя никто никогда не тронет, только с меня снимут «корону», потому что я должен сам идти, до самой смерти.
* * *
Я прошёл с полсотни шагов, и тут мне навстречу из темноты выскакивает лейтенант милиции с пистолетом в руке. Он включил электрический фонарик, и, направив на меня пистолет, приказал:
- Брось его!
Показав, что он не шутит, лейтенант выстрелил из пистолета в стену здания рядом со мной. Пуля, взвизгнув, отколола жёлтую штукатурку от стены и рикошетом умчалась в ночь.
Я осторожно присаживаю старика на землю. Он успел шепнуть мне:
- Беги, Никола. Дальше - я сам. Меня всё равно не посадят, нету состава преступления.
(Его и, правда, не посадили, отпустили раненого через двое суток на третьи).
- Пока! – Шепнул я ему, и умчался, петляя между деревьями. Но выстрелов вслед не было слышно, хотя потом и обнаружен был след от пули на стволе одного из деревьев..
* * *
Выскочил на освещённую улицу, отдышался. Медленно побрёл в сторону своего дома. И вижу идущего мне на встречу охранника старика.
Вцепившись ему в кожаную куртку руками, я вытребовал у него свой паспорт, взахлёб, брызгая слюной, пересказывая ему события, произошедшие пять минут назад.
Этот высокий и сильный молодой мужик закрыл своё лицо ладонями, и заревев, как ребёнок, навзрыд:
- Теперь мне конец! – Побрёл в сторону оставленного им «короля».
- А может, не ходить?- Крикнул я ему вслед.
Он махнул рукой, не оборачиваясь.
- Всё равно найдут…
Нашли. Но об этом после.
* * *
Я бреду, еле шевеля ногами, в сторону своего дома по улице. Ночь, тихо, холодно и сыро.
Вдруг, с огромной скоростью меня догоняет милицейский джип. Из него выскакивают двое крепких бойцов и заломив мне руки за спину и, клацнув наручниками, потащили меня обратно, во двор больницы, во двор, где пять минут назад разворачивались события.
Я вновь оказываюсь там, где бросил старика с татуировками. Но народу там было уже много, разного… И врачи в белых халатах с накинутыми поверх пальто, и милиционеры, и ещё какие-то люди.
Старик сидел, прислонившись к стене, доктор бинтовал ему левое плечо и грудь, на груди старика, сквозь бинты в области сердца, просачивалась вишнёвым пятном кровь.
Рядом с ними валялся окровавленный нож с цветной наборно-полосатой ручкой из плексигласа. А чуть поодаль, в свете мелькающих ручных фонарей, лежал на мокром асфальте не подающий признаков жизни рецидивист, один из двоих, ломившихся в дверь, тот, кому досталось лопатой по голове. Между бровей у лежащего трупа, как у индуса, было тёмное пятно, след от пули.
Прислонённый к стене старый вор терпел перевязку и тихо матерился:
- Козлы, малолетки…. Даже нож-то не могут воткнуть, как следует.
И, глядя на меня в лучах карманных фонариков, добавил:
- Если будешь резать кого, так нож поверни лезвием так, чтоб вошёл в щель между рёбрами, а не поперёк, как эти… раздолбаи…
-Но-но! – Прикрикнул на него майор в милицейской форме.
Откуда-то тут уже собралась вся толпа. И несколько милиционеров, и врачи, и гражданские с гаечным ключом в руках, а кто-то с толстой деревянной палкой в качестве орудия устрашения.
Все присутствующие что-то копошились, говорили наперебой, сновали туда-сюда.
С меня сняли наручники, но цепко держали за шиворот, как мокрого котёнка. Кто-то приволок фонарь помощнее, и майор, схватив меня за рукав, потащил в тень в небольшой закуток, откуда начинался главный корпус, метрах в пяти от раненного в грудь старика.
В луче прожектора, на чёрном мокром асфальте, на битых стекляшках от оконного стекла, лежал милиционер-лейтенант, который пару минут назад стрелял в меня, и задержал вора-старика.
* * *
Лейтенант сделал глупость, когда прижался спиной к стене и окну в фасаде здания, увидев выскочившего из темноты с ножом в руке бандита, охотника за стариком.
Это было видно по следам события.
Помнится, нападавших на старика было двое. Так вот, второй, спрятавшийся, пробрался внутрь здания, и видел всю сцену ареста старика, уже стоя возле окна, внутри больницы. И ему не составило труда напасть на милиционера сзади.
Выбив стекло ногой, он набросил лейтенанту на горло гитарную струну, намотанную на два куска дерева, вместо ручек. Такой удавкой преступник, словно бритвой, перерезал горло милиционеру.
Среди шума собравшего народа, среди мелькания жёлтых лучей электрических фонариков, я, как в кино, увидел событие, свидетелем которого я не был.
Видя, как я побледнел, разглядев залитое кровью тело молодого лейтенанта, майор отпустил меня и махнул рукой:
- С этим - ясно, просто свидетель. Данные его запишите. Вызовем, если что…
А я отошел немного, и, упершись в ствол дерева, блевал, захлёбываясь воздухом и давясь рвотными спазмами.
Никогда раньше не мог себе представить, что увиденное могло бы оказать на меня такое действие. Конечно, это же не фото в мониторе.
* * *
Прошло три дня.
Выхожу как-то утром из своего подъезда и вижу по средине двора человека, держащего на поводке крупную немецкую овчарку. Собака лаяла и рвалась в мою сторону. Хозяин попросил меня остановиться, издали, показав красные милицейские документы. Потом он привязал рвущегося пса поводком к дереву и подошёл ко мне.
- Был там?
- Где?- Спрашиваю я.
- Чё прикидываешься? Во дворе больницы.
- Был,- говорю. – Так протокол же составляли.
- Пошли. Надо кое-что уточнить на месте. Только не вздумай бежать, пёс разорвёт тебя в клочья.
И мы двинулись вперёд, на место недавних событий. Офицер впереди с псом на строгом ошейнике, я – немного поодаль, еле волоча ноги от новых проблем.
- Как ты думаешь, зачем нужно кому-то угонять автопогрузчик с железнодорожного вокзала? Мы его вернули первый раз, а на следующий день был угнан ещё один автопогрузчик и обнаружен опять во дворе этой больницы, возле штабеля сложенных досок, приготовленных для ремонта.
Я не могу понять, он, следователь, про что. Все события той ночи перепутались у меня в голове, и я не вспоминал о них эти три дня.
- Что, хотели украсть эти доски, погрузив их на машину?
- Да вряд-ли, - отвечаю. – Их можно вывезти без проблем с любой близлежащей лесопилки.
- Действительно, - ответил следователь с собакой.
Потом я понял, что он просто проверял, в курсе ли я того, что произошло возле штабеля сложенных досок.
Мы подошли к доскам. Офицер привязал пса к стволу дерева рядом, но пёс как-то странно подался вперёд, натянув поводок, и оцепенел подвывая.
- Чё это с ним, - спросил я следователя, глядя на овчарку.
- Сейчас покажу, - спокойно ответил милиционер и нагнулся к кустам лопуха возле сложенных досок. Чем-то там прошуршал, и, повернувшись ко мне, поднял перед собой полиэтиленовый прозрачный пакет, внутри которого была человеческая голова.
Шок.
Очухиваюсь, лёжа на траве возле досок, благодаря сильному запаху нашатыря на ватке. Офицер тёр мне виски нашатырём и прикладывал ватку с аммиаком к моему носу.
- Ты - вне подозрений, не переживай.
Он сел на корточки рядом со мной и отпустил прибывшего с нашатыркой врача.
- Знаешь его, - кивнул он головой в сторону лежащей на земле страшной находке в прозрачном пакете.
Справившись с собой, я с трудом узнал в изуродованной гематомами части тела, с глазами, выпавшими из глазниц почти совсем, как у сломанной фарфоровой куклы, того парня, который должен был охранять старика. Изо рта головы торчал язык, вытянутый на всю длину и перерезанный, но не совсем.
А дальше следователь пересказал мне всю драму, взяв с меня слово, не распространяться на эту тему и не наводить ужас на жителей близлежащих домов.
В общем, кто-то в первый день угона автопогрузчика, что-то забрал из-под досок, это было ясно по обнаруженному отпечатку от предмета, похожего на большой чемодан.
А на следующий день, эти «угонщики» притащили сюда парня, охранявшего старика, предварительно подпоили его и сильно избили. Связав ему руки ремнём за спиной, они подняли погрузчиком штабель досок, засунули парня под доски так, чтобы голова его осталась наружу, придавили тело этой горой сырых досок.
- Ты представляешь, - войдя в транс, яростно сверкая глазами, сжав кулаки, рассказывал следователь, - что когда они отпустили доски, вся кровь из раздавленного тела хлынула в голову парню. И вот тогда, кто-то, наверно, самый главный из них, взял пилу-ножовку по–металлу и стал медленно отпиливать (!) ему голову! Кровь фонтанами хлестала во все стороны, пока этот КТО-ТО пилил шею. Мы потом смывали здесь кровь пожарным брандспойтом. Да, я тут ещё нашёл крышечку от объектива фотоаппарата, видимо, ещё и фотографировали при этом…
У меня сразу возник яркий образ залитого чужой кровью жилистого, сухого старика, держащего голову за волосы и другой рукой безжалостно отпиливающего шею человеку, не бревно, а шею!
А потом они положили отпиленное в прозрачный пакет и аккуратно положили в те кусты, откуда всё это вынул следователь.
Но оказалось всё немного не так.
* * *