За 80 лет жизни Кирилл Ковальджи успел многое повидать: был подданным румынского короля и товарища Сталина, два раза столкнулся лицом к лицу с войной, вступил в комсомол, быть из него изгоняем, окончил литературный институт и уехал в Кишинёв, вернулся в Москву, работал в Союзе писателей, журнале «Юность», издательстве «Московский рабочий», застал трагические 90-е… Всю жизнь поэт, прозаик и человек Кирилл Владимирович Ковальджи строил дом. Всю жизнь был одновременно и в центре, и на периферии поэзии. Не будучи знаменитым, он оставляет яркий след в русской поэзии XX и XXI века. А главным своим принципом называет свободу: «Состояние «сбоку» в литературе, наверное, продолжалось всё время, может быть, даже и по сей день. Это меня как-то не беспокоило, я продолжал спокойно делать своё дело, без особого тщеславия, без поиска какого-то определённого места в литературе или в поэзии».
Этим он и интересен. Человек, избравший не популистский путь в литературе, а свой собственный, независимый. За это его уважают доброжелатели, за это ему завидуют оппоненты.
Подданный Карла II
В живописных местах, где встречаются Дунай, Пруст и Днестр, где рукой подать до Чёрного моря, в тёплой Бессарабии, в небольшом южном селе Ташлык, в семье помощника нотариуса Владимира Ивановича и домохозяйки Маргариты Николаевны 14 марта 1930 года родился сын, которого назвали Кириллом. Бессарабия тогда входила в состав Румынии и подчинялась румынскому королю Карлу II. Ныне этой «страны» не существует. Места, в которых родился мальчик, относятся к Одесской области Украины. Это земля, многократно орошавшаяся кровью, переходившая из рук в руки воинствующих сторон. Смешение культур и национальностей было привычным для бессарабцев делом. В семье Ковальджи знали немало языков – турецкий, румынский, русский… Мама Кирилла Владимировича была армянкой, впрочем, настолько обрусевшей, что с Арменией её связывало очень немногое. Пожалуй, лишь несколько молитв, которые она твердила по-армянски. Но, вот ирония, судьбы, - сама не понимала, что говорит. Потому что уже не знала язык предков. Глава семейства Ковальджи, напротив, имел болгарскую кровь. Но, как и мама, давно чувствовал себя бессарабцем. Так получилось, что ребёнок рос в бессарабской семье – болгарина и армянки, говоривших по-русски. И всю жизнь считает себя бессарабцем.
В 1940 году земли Бессарабии были в очередной раз переделены. Товарищ Сталин определил Северную и Южную Бессарабию в Украину, а в середине получилась Молдавия. К этому времени юный Кирилл только-только окончил начальную румынскую школу. Что ж, пришлось повторить четвертый класс, но уже по-русски… А через год на страну обрушилась война. Кирилл с мамой оказалась в осаде Одессы (отец отправился на фронт), которая, через некоторое время, была взята румынами. Так новый учебный год Кирилл снова начинал в румынской гимназии. В 1944 году мальчик с мамой попал в глубь Румынии, откуда вернулся осенью домой – уже окончательно в Советский Союз. И в очередной раз юному Кириллу пришлось сменить школу. Сменив четырежды государственный строй и язык, увидев воочию бедствия военной поры, Кирилл Ковальджи в будущем легко приспосабливался к любой среде, по его словам, ему было везде не в новинку. Вероятно, полученный в детстве «политический опыт» оказал решающую роль и на его творчество, которое идёт неразрывно с историей страны и мира.
А первые шаги в литературе он сделал в семилетнем возрасте: «Первое стихотворение я написал по-румынски лет в семь про котёнка, который был беззащитен, его мучили, а он страдал. Это стихотворение мне и близким понравилось, и тогда я написал второе стихотворение. Но так как у меня не было никаких идей, то я вместо котёнка вставил щенка, а стих оставил таким, каким он был. И до сих пор помню недоумённые лица взрослых, когда я им это прочитал. Этот случай отбил у меня охоту лет на пять дальше писать». Правда, интерес к стихам напрочь заслонила война…
Книгами и чтением юный Кирилл увлёкся с раннего детства. Причём о России он узнавал из творчества Пушкина. В доме Ковальджи был большой однотомник великого поэта, куда были включено почти все его произведения. Увесистая книга многое рассказала мальчику об огромной стране, в которой пройдёт большая часть его сознательной жизни. Интересно, что вторым русским автором, которого он узнал и полюбил, был Корней Чуковский. Сказки Чуковского попались на глаза юному Кириллу сразу после произведений Пушкина, и так получилось, что в его сознании Чуковский встал следом за Пушкиным. Мальчик думал, что Чуковский «там же» где Пушкин. Каково же было его изумление, когда впоследствии он узнал, что замечательный детский писатель жив и продолжает писать. Годы спустя, в Переделкине, когда Кирилл Ковальджи рассказывал эту историю Корнею Ивановичу, тот долго и охотно смеялся…
Уже потом юный Кирилл открыл для себя Гоголя, Лермонтова, Толстого. Правда, роман Льва Толстого «Война и мир» он впервые прочитал по-румынски. В Румынии он назывался «Наполеон и Александр», и это было сокращенное издание.
В то время познакомился Кирилл Ковальджи и с «коммерческими детективами». Их любил читать отец, и довольно часто приносил в дом, однако не хотел, чтобы у ребёнка портился вкус, и запирал эти книжки в огромном чемодане под кроватью. Но разве это остановит пытливого юношу! Через некоторое время Кирилл подобрал к чемодану ключ и за сравнительно короткое время «перечитал весь чемодан». Как потом признавался Кирилл Владимирович, с тех пор он полностью охладел к литературе подобного рода. «Чемоданным блюдом» он «наелся» на всю оставшуюся жизнь.
Томик Брюсова
Как мы уже говорили, после неудачных опытов с первыми стихами, поэзия мало привлекала Кирилла Ковальджи. Но в один прекрасный момент ему в руки попал томик Валерия Брюсова.
Шла война, и юноша просиживал вечера перед радиоприёмником, слушая радиостанции – Москву, Бухарест, Лондон, и вёл военную хронику. Ребёнку казалось, что война пройдёт и люди забудут о ней, и его долг и задача записывать то, что происходит в мире. Он и не предполагал, что ломится в уже давно открытые двери, и терпеливо исписывал листок за листком. Но вот ирония, думая о стратегии, юноша совершенно не обращал внимания на то, что за движением войск, захватом городов тянется кровавый след, позади – разрушенные города, люди лишённые крова, сотни и тысячи невинных жертв. Война два раза подбиралась вплотную к юному писателю, но оба раза щадила его. В первый раз, попав в оккупацию Одессы, всё кончилось без пролитой крови: был дан приказ оставить город и сдать румынам без боя. Второй раз война настигла семью Ковальджи в глубине Румынии, но, к тому времени, страна капитулировала, и фронта не было. Красная Армия вошла в городок, где жили Ковальджи и торжественно прошествовала по его улицам.
В школьные военные годы Кирилл Ковальджи и открыл для себя прелесть русской поэзии. В один из дней, когда он записывал фронтовые сводки, юноша отправился в библиотеку и увидел на корешке книги фамилию «Брюсов». Попросил библиотекаря показать книгу, открыл, и… обомлел – да это же стихи, которые его не интересовали! Но возвращать книгу было совестно, и юноша решил взять её. А когда начал читать, не смог остановиться! Строки поэта захватывали, увлекали и не отпускали. Он нашёл в Брюсове то, чем увлекался сам – историю, астрономию, открытую эрудицию. Строчки поэта: «Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра // ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра! // И клонила пирамида тень на наши вечера…» казались юному стратегу такими близкими, такими манящими. Но не только это сблизило Кирилла с Брюсовым. Увлечение последнего астрономией вошло в резонанс с мироощущением будущего писателя: «Я – сын земли, дитя планеты малой, // Затерянной в пространстве мировом…». Юноша обчитывал друзей и подруг стихами Брюсова, открывал для себя мир поэзии. Не удивительно, что потом он открыл для себя Есенина. А затем наступило время Блока и Маяковского. Причём, к Маяковскому Ковальджи пришёл не случайно. В школьные годы однокашником Кирилла Ковальджи был развязный парень Данила Хрусталёв. Он мог без зазрения совести нахамить учителям и девчатам. Однако, непонятно почему, но последние его любили. Может быть, за смелость и за некоторое нарочитое хамство, может быть, за подражание Базарову – уж очень любил Данила что-нибудь отрезать мышатам-лягушатам. И под таким соусом нигилизма и вызова Кирилл Ковальджи впустил в своё сердце Владимира Маяковского.
Увлечение литературой было настолько сильно у юноши, что в один прекрасный день он объявил родителям, что едет поступать в Москву в Литературный институт. К тому времени Кирилл активно писал стихи, и в его тетрадях было около трёх сотен работ. Однако отец не одобрил выбор сына. Он советовал найти вначале настоящую профессию, которая могла бы дать достойный заработок, а уж потом заниматься стихами. Слова родителя убедили юношу, и он отправился в Одессу, где поступил в институт инженерно-морского флота. Но проучиться предстояло лишь несколько месяцев. В это время был арестован отец, и Кирилл вернулся домой, чтобы поддержать мать.
В это время Кирилл с матерью жили в Белгороде-Днестровском, родном городе Маргариты Николаевны. Там был учительский институт, куда молодой человек и перевёлся на физмат. Юноша обладал редкой памятью – мог прочесть учебник или конспект и запомнить его. Наверное, поэтому, не особо любя физмат, Кирилл Ковальджи заканчивает вуз с красным дипломом.
К этому времени поэта охватывают первые романтические чувства. И он решается на «безумный» поступок: в 1949 году Кирилл со своей возлюбленной сели в Одессе на поезд, и… отправились в Москву! Я попросил Кирилла Владимировича вспомнить это время: «Это было такое своеобразное лирическое путешествие. Москву я увидел летом… До Москвы дважды был в Бухаресте во время войны, по ту сторону фронта, в смысле. А Москва… я не знаю… по-бессарабски, я очень легко осваиваюсь. Я нигде не чувствую себя чужим. Ни в одной стране, ни в одном городе. Как бы мгновенно подключаюсь к жизни, поэтому не могу сказать, что Москва меня чем-то ошеломила, но, правда большие впечатления в смысле красоты на меня тогда произвёл Питер».
Во время «лирического путешествия» Кирилл Владимирович не удержался от соблазна, и зашёл в приёмную комиссию литературного института, огляделся, и… понял, что хочет здесь учиться. И уже осенью вернулся на учёбу в Москву.
Первый редактор «Юности»
Ещё в школе Кирилл Ковальджи увлекался изданием рукописного журнала «Юность». Инициатива молодого человека была замечена, в местной газете появились заметка о начинании юного школьника. Поэтому неудивительно, что, поступив в литинститут, Кирилл Ковальджи, заручившись поддержкой товарищей Евгения Карпова и поляка Рышарда Данецки, выпустил, напечатанный на машинке журнал. Каким же было удивление друзей, когда их детище признали подпольным и вредоносным. Начались обсуждения и обличения. Комиссия, возглавляемая ректором литинститута, обвинила друзей в том, что они выступили против политики цензуры, написал во вступлении к журналу о том, что они-де обязуются печатать произведения так, как их написал автор, не исправляя их. Вызвал возмущение у заседающих и лозунг, напечатанный в середине журнала: «Люби женщину! Женщина – друг человека». Комиссия увидела в этом насмешку над лозунгами партии к 8 марта – журнал вышел именно в эти весенние дни. А потом вспомнили ошалевшим студентам их биографию. Оказалось, что Кирилл Ковальджи родился в Румынии и был в оккупации, Карпов был в тюрьме и в плену, а Данецки – иностранец, выходец из мелкобуржуазного города. Налицо – компания. Меры были приняты мгновенно – Кирилла Ковальджи, как инициатора издания, исключили из комсомола и начали процесс исключения из литературного института, но тут – ирония судьбы – ректора литинститута снимают с должности, и преследование захлебнулось.
Случилась у Кирилла Ковальджи в литературном институте и запоминающая любовная история. За несколько месяцев до этого он написал стихотворение «Я угадал», где лирический герой знакомится с польской девушкой, но видит в её глазах «прошлого красный след»: «Может быть, сила адовая, // может быть, просто бред… // В глубине твоих глаз угадываю // прошлого красный след. // Может быть, чувство пылкое, // может быть чад ночей… // Вижу – // дрожит в твоих жилках // голубая кровь шляхтичей». Дальше идёт описание исторических событий, связанных со смутным временем и польской интервенцией, а заканчивается так: «Скромная, // в скромном платьице, // прячешься в людной толпе. // Многие жизнью поплатятся // за то, что поверят тебе! // Сердце ковром расстелено, // по сердцу // ступай наугад. // Видишь – опять, // расстрелянный, // кровью истёк закат. // Взыщешь за этот кошмар с кого? // Красной площади шум… // Минина и Пожарского // спасти моё сердце прошу!»
И действительно, спустя всего несколько месяцев в литературный институт приезжает польская красавица Алиция Жуковская, которая покоряет сердца многих молодых студентов. Среди тех, кто в неё влюбился, был и Кирилл Ковальджи. После он рассказывал, что, вероятно, стихотворение «Я угадал» было в какой-то степени пророческим. Надо сказать, что «шороху» в сердце и творчестве Алиция навела не только у Ковальджи. Владимир Солоухин посвящает ей свою прозу, Илья Сельвинский написал Алиции цикл стихотворений «Алиса», возможно, свой лучший лирический цикл.
Но Алицию на следующий год не пустили в Москву (слишком много «шуму» было от нее!). Так «ничем» завершилась ещё одна любовь.
После окончания литературного института, Кириллу Ковальджи предложили работать в газете «Молодёжь Молдавии», и он отправляется в Кишинёв. Осенью того же, 1954-го года, туда приехала группа московских писателей проводить семинары среди молодых молдавских литераторов. Был среди москвичей и Марк Лисянский. Послушав стихотворения Ковальджи, он подозвал к себе молодого человека и сказал примерно следующее: «Давай, делай книжку, я буду твоим редактором».
Через две недели проект книги был создан, и после небольшой редактуры, рукопись попала в издательство. В это время Кирилл Владимирович готовился к свадьбе: «Осенью я сдал рукопись, а к весне вышла книга. Очень удачно, потому что как раз в это время я собирался жениться. У меня не было ни кола, ни двора, но была книжка! И будущая жена в меня поверила и поехала со мной в Кишинёв, бросив московский университет. Пошла на риск, который, думаю, я оправдал».
Что я мог? Я строил дом
В 1959 году Кириллу Ковальджи предложили работать консультантом по молдавской литературе в правлении Союза писателей Москвы, и он с супругой возвращается в столицу. За десятилетия жизни в Москве, Кирилл Владимирович успел поменять не одно место работы. Долгие годы он работал в журнале «Юность», в «Литературном обозрении», в издательстве «Московский рабочий», интернет-журнале «Пролог»…
В это время было написано ещё одно, знаковое для Кирилла Ковальджи произведение – «Баллада о доме». Суть его сводится к тому, что, несмотря на все жизненные сложности и перипетии, он выстоял, не сдался и не был сломлен. И продолжал делать своё дело – строить дом: «Что я мог? Я строил дом // спорил с холодом, огнем, // снегопадом, бурей, градом, // смертью, голодом, разладом, //одиночеством и адом: // что б ни делал – строил дом, // чтобы дети жили в нем, // чтобы женскою улыбкой // он светился день за днем...»
Строил дом Кирилл Ковальджи и в литературе. В начале 80-х годов в редакции журнала «Юность», где тогда работал Кирилл Владимирович, появилась литературная студия, получившая впоследствии неофициальное название «Студия Ковальджи», куда приходили начинающие поэты с «лица необщим выраженьем». Кирилл Ковальджи в своей статье об этой группе вспоминал: «Когда весной 1980 года одна из поэтических студий была предложена мне, я охотно откликнулся – не только потому, что работал в журнале «Юность», а и по склонности: в свою пору, закончив Литинститут, я организовал в Кишиневе литературное объединение, которое с удовольствием вел лет пять – меня воспринимали чуть ли не как «метра», хотя мне едва стукнуло 25 лет. Так что возвращение к студии было для меня и знаком возвращения в молодость».
Впрочем, тогда в «Юности» было две литературные студии. Но как они отличались! Официальная, идеологически мощная «Зелёная лампа», которую поддерживали известнейшие писатели той поры и никем не признанная «придаточная» студия Ковальджи, куда приходили поэты-авангардисты, иронисты и прочие, кому невозможно было прибиться и стать своими в идеологически-отлаженных махинах. Кирилл Ковальджи сразу предупредил студийцев, что печататься они, скорее всего, не будут. Однако взамен была обещана творческая свобода и культурная атмосфера. Так и было. Жёсткие обсуждения, впрочем, без капли злобы, серьёзнейшее отношение ко всему, что показывало хоть крупицу таланта… Кирилл Владимирович после вспоминал, что старался биться за талант любого, у кого есть желание и стремление чего-то достичь.
И приходили на занятия студии разные люди из разных городов, никому не известные, но движимые одной целью – стать лучше. И, находя единомышленников, пусть и самых разных литературных пристрастий и взглядов – единомышленниками они были по духу творчества – расправляли крылья для того, чтобы после сорваться в свой полёт. Тем временем перестройка была не за горами, трещала по швам идеологическая держава. Но знали ли они, молодые поэты, видевшие воочию триумф шестидесятников, что в период развала страны в 90-е, людям будет во многом не до души и поэзии, что власть захватит золотой телец?
Первая публикация студийцев пришлась на 1987 год, когда студия обрела название «Поэзия» и Кирилл Ковальджи покинул её, отпустив своё детище в свободное плавание. Однако вернулся, чтобы помочь опубликовать бывших птенцов в родном журнале. Было организовано выступление студийцев для коллектива редакции, а вскоре вслед за этим в «Юности» вышел разворот молодых, «не укладывающихся в рамки» поэтов. Критика тут же навострила перо, но… Лёд тронулся, неформальная молодёжь занимала своё место в литературе. И годы спустя, начинающие в «студии Ковальджи» нынешние состоявшиеся писатели с неизменной теплотой вспоминают своего наставника.
* * *
Работая в «Московском рабочем», Кирилл Ковальджи напрямую столкнулся с 90-ми, с разрушением книжного рынка в стране и стремительно тающими тиражами. С горечью рассказывает Кирилл Владимирович о восьмитомнике Бунина, который выпускало издательство. Первый том вышел тиражом в 50 тысяч экземпляров – не такая уж большая цифра на то время! Но… Оказалось, что «не идёт», тираж не реализовывается. Прервалась связь с областями и маленькими городами, книги остались в Москве. Второй том вышел тиражом в 30 тысяч экземпляров, третий и вовсе – 15 тысяч. С болью в голосе говорил Кирилл Владимирович об этом: «И это ведь Бунин! Система книгоиздания в стране была разрушена, потому что раньше она действовала автоматически: все города и все области получали книги, выходящие в Москве. До сих пор этого нет. Книжный рынок не восстановился. И поэтому, если вы выпустите книгу тиражом в тысячу экземпляров. Она в основном, будет в Москве продаваться. В Свердловск то есть, в Екатеринбург, она, не попадёт…»
* * *
И вот сегодняшний день. Риск, на который пошла жена Кирилла Владимировича был оправдан. Несколько лет назад супруги отпраздновали золотую свадьбу. Да и сыновья радуют: один из них, Александр – математик, первый заместитель директора второго московского математического лицея. А младший, Владимир, пишет духовную музыку, 14 лет бессменно вёл общественно-православную радиостанцию «София», которая сейчас перешла в Интернет.
Говоря о творческих планах, Кирилл Владимирович усмехается: «О планах говорить довольно сложно в моём возрасте, но сколько мне Бог отпустит, я буду рассказывать о себе, делиться мыслями, переживаниями, опять же с надеждой, что это кому-то сгодится. Прежде всего, я ценю внутреннюю свободу». И добавляет: «И до сих пор я строю дом. Или другим помогаю строить».
Данный очерк опубликован в журнале "Юность", № 3, 2010 год