Чердак и яблоки (Рассказ)

    Кто бы мог подумать, что этот дом так крепко нас привязал к себе.
       Вот лежит сейчас передо мной Жанна. Она пьяна. Она спит. Мелкие чёрные кудряшки расстелились по полу веранды. Холодный августовский ветер шевелит их, навевая дурацкое воспоминание о швабре. Это воспоминание из детства, всё из детства...
      
      ... - Смотри! - Вова держит лохматую чёрную швабру щёткой вверх. По всей длине ручки он намотал старый белый парус, под которым когда-то плавал наш отец - он всегда был человеком спортивным. Концы паруса волнами стелятся по земле, наподобие платья. - Смотри! Это Жанна!
       Я смеюсь так громко, что стая воробьёв с возмущённым чириканьем разлетается с крыши в разные стороны.
       Мама говорит, что смеяться громко - неприлично. Но всё равно ж никто не слышит. А Володька не выдаст, он настоящий друг. То есть, брат. Да и сам он смеётся не тише - мы оба с хохотом валимся в густую летнюю траву. Вместе со шваброй...
       - ...Ненавижу вас! Ненавижу вас, мелочь! - кричит на нас Жанна, отбирая швабру. Мы только что пришли рассказать ей о сходстве между нею и этим предметом домашней утвари.
       Со шваброй в руках она как никогда похожа на ведьму. Я сообщаю ей об этом, и мы с Вовой, смеясь, несёмся к дому. Быстрее-быстрее, пока не догнала...
      
       Жанна была нашей старшей сестрой.
       Она была шваброй.
       Она почти всегда ходила в белом.
       Жанна была скрипом пружин утром из комнаты. Она спала на старой-старой кровати, самой большой и самой высокой кровати в доме.
       В доме вообще находилось много чего старого и большого.
       Мы бывали там только летом.
       В солнечную погоду родители открывали окна. Солнечная погода не всегда бывает тёплой, но окна всё равно открывали, с самого утра. Свет проникал во все комнаты, в том числе, в столовую, где мы завтракали, поёживаясь от холода.
       И вот наставал момент, когда чернокудрая Жанна, любившая дрыхнуть до полудня, сладко потягивалась под своим воздушным, словно сотканным из одуванчикового пуха одеялом. И тогда скрипели пружины. Протяжно так, тоскливо. Мы, заслышав этот звук, старались как можно быстрее пить свой чай (взрослые почему-то любили нас по утрам поить кипятком). Мы глотали, обжигая нёбо и язык, торопились, зная, что если не убежим играть прежде, чем Жанна появится в столовой, то обязательно услышим какую-нибудь гадость. А убежать до того, как выпьешь чай, было нельзя - мама запрещала. Говорила, что пища не переварится.
       Жанна любила показывать нам, какая она взрослая. Когда мы учились в начальной школе, а ей было четырнадцать-пятнадцать лет, она любила протянуть за ужином: "Мамулечка, можно мне вина?.." При этом смотрела она на нас так, будто приговаривала к вечному пребыванию в том возрасте, когда вина не наливают.
       Жанна вообще была не дура выпить. И если будучи ребёнком я этого не замечала, то только потому, что не умела ещё отличать выпившего человека от трезвого. Это с возрастом я стала распознавать наличие алкоголя в крови по одному только выражению лица. По движениям, по безвольно висящим рукам, интонациям... Я и правда очень преуспела в этом смысле. Мне сейчас достаточно одного взгляда, чтобы сразу всё понять.
       А тогда я просто считала Жанну воображалой. И мы с братом были в этом солидарны.
      
       Жанна была ведьмой. Она рассказывала нам страшные истории. Вернее, не рассказывала, а ставила перед фактом: "Пойдёте в лес после полуночи - умрёте страшной смертью". И уходила куда-нибудь.
       Именно из-за неё мы долго время не могли влезть на чердак - боялись злобных духов, обитавших под его древесными сводами. Жанна утверждала, что эти духи могут спрятать нас в старое зеркало, что висит на этом самом чердаке, и тогда у нас не будет собственного лица. Якобы мы будем принимать облик того, кто когда-нибудь в этом зеркале отразится. А если учесть, что на чердак никто не ходит, то делать нам будет вообще нечего, и рано или поздно мы умрём от скуки.
       А нет ничего страшнее смерти от скуки - это она тоже знала наверняка.
       Но однажды любопытство одержало верх, и мы всё-таки решились забраться на чердак. С того самого дня он стал самым любимым нашим местом для игр.
       Чердак этот был завален хламом. Ненужные вещи копились на нём не то, что годами - десятилетиями. Там находилось три телевизора - старых-старых телевизора, на ножках; пространство возле лестницы занимали номера давно не выпускавшихся журналов; далее, вдоль стен, стояли вразброс мешки с каким-то барахлом, принадлежавшим нашему отцу, ещё когда он был маленьким, или нашей матери, когда она училась в институте; туда же зачем-то притащили битый аквариум и множество пыльных банок, ломаные стулья, оставленные на "потом починить", рыболовные снасти и лыжи, полуржавый велосипед и детскую кроватку, две раскуроченные коляски, покрышки, связки древних советских книг, огромные цветочные горшки и ещё много-много чего. Непонятно для каких целей, параллельно полу висела длинная палка на верёвочках, а под нею лежало одно бревно - вкупе это всё превратилось для нас в занимательнейший аттракцион, ставший основой для разнообразных приключенческих игр. Помню я и гамак, верёвки которого потемнели от времени и который был просто создан для того, чтобы играть с ним в космических путешественников (нашими усилиями он таки порвался, и был запрятан далеко-далеко в старые детские игрушки).
       Мы носились по чердаку, и дом скрипел, покачиваясь, будто огромная лодка на волнах. Он тоже впадал в детство, и мы с удовольствием вовлекали его в наши выдуманные приключения. Мы рассказывали друг другу разные истории, и он тоже слушал их, замерев в немом восторге.
       Однажды, когда шёл дождь, мы с Вовкой набрали яблок и залезли на чердак, сохнуть. Открыли чердачное окошко, впустив летнюю свежесть. Капли с шорохом падали на шифер крыши. Мы не говорили ни слова. Мы молча хрустели яблоками и кидали огрызки в окно, не устраивая соревнований на дальность или меткость. Мы даже не видели куда они падают. Хотя я, например, пыталась различить в шуме дождя удар того или иного огрызка о землю, но проверить, угадала я или нет, не представлялось никакой возможности.
       С тех пор мы начали проводить августовские дождливые дни на чердаке, предварительно запасаясь яблоками.
       А Жанну подняли на смех.
      - Это тебя нужно в зеркало засунуть! - сказала ей я. - Чтобы глупости всякие не говорила!
      - Почему же глупости? - рассмеялась Жанна. - Вы уверены, что вы сейчас не там?
      - Как же мы можем быть там, когда мы здесь? - резонно заметил Вова.
      - А откуда вы знаете, как зеркало изнутри выглядит? Может быть, так и выглядит. Может быть, вы меня выдумали от скуки. И друг друга выдумали. Вы в зеркале, вы скоро свихнётесь и умрёте!
      - Ничего мы не выдумали, - угрюмо заметил кто-то из нас.
       Однако после таких заявлений мы негласно решили не залезать больше на чердак. Дня два мы обходили его стороной, но потом всё равно вернулись.
       Кстати, не было там никакого зеркала. Жанна, правда, утверждала, что мы его просто не заметили перед тем, как нас духи туда втащили.
       Мы немножко ей верили, но всё равно ходили. На чердаке было здорово.
      
       В какое-то лето мы не поехали за город. И в следующее тоже не поехали. Мы с братом переживали - мы очень любили тот дом. Но отец начал тяжело болеть, им с матерью стало не до поездок. Тем более, именно он в нашей семье водил машину. Через несколько лет отец умер. Потом, когда мы с Вовкой заканчивали школу (я училась в выпускном классе, а он был на год меня младше), мать вообще продала дом. Мы прекрасно всё понимали - нужны были деньги. Да и к тому же, существовали проблемы посерьёзнее, чем сожаления об утерянном уголке детства - Жанна к тому времени совсем отбилась от рук. В квартире начали появляться какие-то шумные незнакомцы, которые курили прямо в гостиной. Брат мой всегда был тихоней, и его робкие попытки выгнать из дома пьяную компанию вызывали оглушительный смех Жанны и её друзей.
       Прозрачная мама пряталась от них на кухне. Я готовилась к экзаменам.
       Так мы и жили до тех пор, пока Жанна не ушла из дома совсем.
      
       Неожиданно и странно видеть её здесь, куда я сама так неожиданно и так странно приехала.
       Дом почти не изменился. Такой же большой и старый. Такой же живой. Здесь присутствует отпечаток чужого - какие-то незнакомые калоши возле двери, с дурацкими красными носами. Но дом по-прежнему наш. Таким, каким его строили наши бабушка с дедушкой. Веранда открыта, открыта и лестница на чердак. Огромную дубовую дверь, ведущую в комнаты, нынешние хозяева заперли на незнакомый замок. Куда они уехали и надолго ли, я не знаю. Может быть, просто в магазин, раз можно спокойно пройти на веранду, но, с другой стороны, на веранде нет ничего ценного. На чердаке, наверное, тоже. Там всегда было только старьё - скорее всего, люди, которые здесь живут, продолжили традицию.
       А Жанна живописно лежит на полу веранды, свернувшись калачиком. Она в белом платье. Платье это очень напоминает свадебное, но она ведь не может быть в свадебном платье - здесь, сейчас, в чужом доме, притом, что рядом с нею валяется пустая бутылка...
       Так что, наверное, это просто платье.
       Я думаю о том, что она давным-давно не видела маму. И не знает, какая она теперь.
       И вряд ли знает, что Вовка женился. Ему сейчас двадцать три, у него прекрасная работа и квартира в центре города. Они с женой почти не заходят к нам, но он иногда звонит, спрашивает как дела. Раз в неделю примерно.
       А Жанна не звонила ни разу - с тех пор, как ушла.
       Она всегда была отдельно от нас.
       Я помню, как мы иногда ужинали здесь, на этой самой веранде. Изумительные летние вечера. Мне сейчас так легко представить висевшую под потолком старую люстру с её жёлтым, как мёд, светом и накрытый стол, выглядящий очень празднично, несмотря на потрёпанную скатерть. Мясо, жареная картошка, обязательно свежие овощи и зелень. В открытую входную дверь видно застывшую на фоне холодного вечернего неба яблоню. Ни один листочек на ней не колыхнётся, и я могу смотреть на неё очень-очень долго. Пока мать что-то говорит отцу светлым, тихим голосом. Пока он ей отвечает - у него был очень красивый, уютный баритон. Пока Вовка мастерит из зубочисток какую-то конструкцию. Пока Жанна пьёт вино...
       Она всегда уходила раньше. Ей становилось скучно. А она так боялась скуки.
       ...Она была шваброй, скрипом пружин поутру из соседней комнаты, ведьмой...
       И она всегда была моей сестрой.
       - Жанна, - зову я, тряся её за плечо. - Жанночка, просыпайся.
       И она просыпается. Медленно приподнимается на локте, ероша густую чёрную шапку волос.
       - А ты... чего тут делаешь? - недоумевает она.
       - А ты?
       Жанна молчит. Пожимает плечами - всё так же недоумённо. Оглядывается по сторонам.
       - Он сделал мне предложение... - припоминает она. - А потом я передумала...
       Берёт пустую бутылку, критически оглядывает её.
       - Я вообще-то уже давно не... Хотя тебе, конечно, без разницы.
       - Да нет. - Я ей верю почему-то.
       - Как мама?
       - Не очень... А Вова женился.
       - Пошёл он.
       Жанна молчит некоторое время, а потом вдруг говорит мне, что Вовка никогда бы не вернулся в этот дом. Потому что у него всё хорошо.
       - А мы с тобой две неудачницы, - усмехается она. - Привязанные к своему прошлому. Помнишь эти посиделки на веранде? Тепло было, уютно. Мы были дома. Даже я - в какой-то степени. Во всяком случае, сейчас, когда я хочу успокоиться, я представляю себе именно эту картину. Больше я нигде и никогда не была дома...
       - Сама виновата, - холодно бросаю я в ответ.
       - А ты счастлива?
       - Конечно.
       Я снова вижу усмешку на её губах. Потом она медленно поднимается, отряхивая своё платье, которое оказалось и вправду свадебным. Платье не отряхивается. На юбке большое пятно грязи - не каждый порошок возьмёт.
       - Тогда что ты здесь делаешь? - повторяет она вопрос.
       - Ехала мимо, - пожимаю я плечами. - Соскучилась.
       - Вот видишь. А Вовка твой даже не вспомнил бы, что есть этот дом, проезжай он мимо.
       - Вспомнил бы.
       Мне не нравится этот разговор, но Жанна не унимается. Снова называет меня неудачницей. Да какое право она имеет?! Она меня не видела уже столько лет! У меня всё хорошо, какого чёрта?!
       Я оставляю её внизу и поднимаюсь на чердак. Там почти нет никаких вещей. Только палка на верёвочках по-прежнему подвешена к косой стене, а под нею лежит бревно. Я прохожу по нему, не расставляя для равновесия рук, и сажусь возле окна. Распахиваю его. На улице пасмурный, хмурый август, но дождя нет. Однако я возрождаю его шум из своей памяти. Достаю, как достают из древнего сундука когда-то яркие, красивые и любимые вещи. И почти слышу, как на шифер падают крупные капли.
       Вскоре на чердак приходит Жанна. Подсаживается ко мне и протягивает яблоко, только что сорванное с ветки.
       - Ой... Спасибо.
       Не ожидала я от неё.
       В руках у Жанны такое же яблоко. Тот же самый сорт. Она отрывает от черенка листик и говорит:
       - Ты знаешь, я в первый раз сюда забралась. В детстве не была ни разу...
       Я киваю и откусываю кусок яблока. Так мы сидим. Едим яблоки. И молчим.