Моя старая детская сказка (Сказки)

          
          Весь первый день пытались выбраться. И так, и эдак, и друг на друга, и прыжками, и подбрасываниями. Кричали, звали, рычали. Ни-ко-го. Становилось страшно. К вечеру напряжение почти совсем уже стёрло с лиц человеческое. Устали, перемазались и переругались. От прежней дружбы, поражавшей лес, ничего не осталось.
– В последний раз, – прохрипел Волк. – Подбросим в последний раз.
– Зачем? – глядя на него бешеными жёлтыми глазами спросила Лиса, – зачем? ты не понял? Никого вокруг, никого,  пусто. А мы тут сдохни все.
Заяц так и остался стоять посередине, остальные разошлись к своим, уже налёжанным, местам.
Ночью никто не спал. Временами откуда-то, казалось из-под земли, завывала какая-то нездешняя тварь. Спали днём, даже не спали, а дремали какими-то урывками, вздрагивая от каждого шороха. Голод, к которому были привычны и раньше легко переносили, стал мучить с каждым часом всё сильнее, от нервов что ли.
На второй вечер Медведь, всаживая лапы в глинистые стены на всю глубину своих огромных чёрных когтей, отчаянно закричал, подняв морду вверх, к далёкому небу, и рычал, и рычал, пока не осип окончательно. Но сверху, из светлого круга такой простой, и такой раньше обыденной,  свободы, никто не отозвался. Темнота подступала как ужас.
Всю эту вторую ночь Заяц делал безумные попытки выкарабкаться по отвесным краям ямы. Отсидевшись и собрав силы, подпрыгивал и пытался зацепиться, одну за другой пробить ямки в стене, на высоте, пробовал даже, задевая остальных, бежать для разгона по кругу – и падал, и падал на дно. Никто не спал. Когда стало светать, Медведь вдруг сказал ясным низким голосом: "Ну все, хватит." Все обмерли и ждали продолжения, но Медведь молчал. Вверху медленно забрезжила утренняя муть. Дух в яме стоял тяжёлый.
– Я просто не понимаю, – прошептала Лиса как бы самой себе, – просто не понимаю, зачем погибать всем, ну, просто в голове это никак не укладывается...
Дышали шумно и долго.
– Заяц очень плохо себя ведет, как-то даже становится...Изгадился весь… – начал Волк.
– А уж совсем скоро рассветёт... – сказала Лиса.
Медведь молчал-молчал и, наконец, просипел: – Заяц плохой...
Это был приговор.
– Ну что ж, – хотя пройти нужно было всего пару-тройку шагов, Лиса долго приближалась к Зайцу каким-то мелким, балетным пружинистым шажком. Заяц, стоя на задних лапах, прижался спиной к холодной глине и вытянулся вверх, как будто собирался взлететь.
Остальные пригнулись и напружинились. Заяц казался неестественно большим. Лиса подошла на расстояние удара Заячьей ноги и замерла. Смотрела долго, и вдруг повернулась к Медведю.
– Парализовало Зайку, – сказала Лиса.
Заяц стоял как вкопанный, глаза закатились.
– У него тут на шее жилка бьётся, если подойти, Михайло Иваныч, и жилку эту перекусить, то можно прямо горячего попить – очень силы укрепит.
–Я хочу, – не выдержав, сказал Волк.
Медведь, остановив своё шумное дыхание, посмотрел на него долгим, сосредоточенным взглядом и медленно просипел: – Давай, если так сильно хочешь. Волк подождал немного, потом неуверенно двинулся со стороны Лисы.
–Ну и где тут? – спросил, демонстрируя выдержку.
Лиса, пристально глядя на Медведя, показала лапой – Вон там, со стороны Михайло Иваныча, у ножки, пониже, тебе удобнее будет.
Волк, зашёл со стороны Медведя и, чтобы не проявить жадности, прилаживаясь около стоящего Зайца, изогнулся и потянулся к нему всем хребтом.
Медведь, страшным ударом лапы по этому вытянутому позвоночнику, переломил его и, пригвоздив выпущенными когтями другой лапы, его морду к сырому дну ямы, навалился и рвал его, еще живого, на части. Волк хрипел длинным последним хрипом.
Мгновенным движением Лиса прокусила Зайцу шею и сосала, успевая быстрым языком слизывать убегающую кровь. Медведь, покончив с Волком, всей огромной окровавленной мордой дернулся в сторону Лисы. Та уже стояла, держа на вытянутых лапах обмякшую тушку Зайца. Медведь замер, упёршись яростными глазками в сверкающие рыжие кольца Лисьих глаз. Лиса не отводила взгляда и не моргала, только кольца эти дёргались сами по себе, дёргались и дёргались.
–Брось, – сипнул Медведь.
–Зачем бросать, – сказала Лиса и теми же мелкими шажочками понесла Зайца к медвежьему месту. Положила его брюхом вверх, развела Заячьи лапы и, уверенным движением официанта оттянув шкуру, другой вспорола Заячье брюхо и развалила сочащиеся внутренности. Повернулась задом и, холодея спиной, пошла, подняв хвост большим пушистым кольцом, открывающим беззащитные красноватые ляжки. Сказала на ходу и подчеркнуто просто: – Отобедайте, Михайло Иваныч.
Медведь смотрел и не двигался; Лиса, устроившись, тонкими лапами тщательно приводила в порядок хвост и пушистые рыже-белые штаны над чёрными чулочками. Через плечо, скользнув смущённым взглядом по Медвежьим глазам, упиралась куда-то ему в живот и, вдруг опомнившись, опять принималась за свою женскую заботу. С трудом сдержала себя, услышав движение, а потом, ощутив его лапу на спине, опустила морду на осклизлое гадкое дно и сильно подняла распушённый зад. Терпеть пришлось изо всех сил, Медведь был отвратительно велик, и хотя сначала сдерживался, а потом всё сипел  "сестричка, лисичка, сестричка", оставил ей глубокие кровавые полосы на шкуре.
       Зайца съели вместе. Лиса брала по крошке - и отходила добирать кислого волчьего мяса.
Кое-как дожили до вечера. Смрад стал ужасен. В наступившей темноте Лиса непрерывно, мягким убаюкивающим голосом, что-то говорила и говорила о том как она любит родную лесную природу, как она весной, дурочка, радуется первой реденькой мягкой травке и утренней росе, как жарким сухим летом перебегает, сумасшедшая, по мелководью на ту сторону ручья, чтобы там, в роще, послушать птичье пение, и как она потом, осенью, любит перебирать цветастые листья, похожие на её рыжую шкурку, как, глупенькая, радуется зимой первому пушистому снежку, и опять что-то про весну и лето. Медвежья голова склонилась на бок – и захрапела. Двигаясь урывками, только во время всхрапа, и замирая в тишине, Лиса достала из-под кусков волчьей шкуры длинную, белую, заточенную кость, которую она тайком обгрызала весь день, дошла до Медведя, приложила Волчью кость к его горлу и, на всхрапе, приподнявшем морду, навалилась на неё всем телом. На всхрапе. Это была ошибка: дала набрать воздуха, надо было на выдохе. Медведь вспыхнул остекляневшим красным глазом, и раскинутые лапы его с длинющими, растопыренными когтями, как-то даже осторожно, приобняли её – и тут же одна сжала и проткнула насквозь ей зад, а вторая, прорезая чёрными когтями рыжий мех на спине, схватила и сжала вместе с лопаткой её маленькое сердце. И уже держа изнутри её как тряпичную куклу, Медведь в последнюю свою секунду дёрнул в разинутую пасть её узкую морду и раскусил её нежный девичий череп.
Утром холодный глазок неба заглянул до самого дна, мелкой волной дёрнулась, смыкая разорванную ямой красоту, разноцветная лесная подстилка – и вновь прихотливыми спиралями повисли в воздухе и на упругой ещё траве ранние в этом году жёлто-зелёные и красно-зелёные листья.