В один из дней июля 200* года на каком-то из графоманских сайтов был выложен этот более чем сомнительный текст, вызвавший массу негативных отзывов. Те из читателей, кто удосужился оставить комментарий, отмечали, как представляется, совершенно справедливо, что текст этот грешит безвкусицей, полным отсутствием художественного стиля, компиляторством, а местами и откровенной безграмотностью, и, по сути своей, является беззастенчивым, наглым и циничным плагиатом. Неудивительно, что он провисел на сайте всего несколько дней, после чего автор удалил его, видимо, осознав всё его убожество, претенциозность и полную литературную несостоятельность. Не знаю, какая муха меня укусила и почему я решил скачать его, а потом и способствовать его некоторому распространению. Возможно, дело было именно в силе негативной реакции. Поэтому, если кто-то предпочитает читать то, от чего с негодованием отвернётся искушённый любитель печатного слова или кому-то нужно просто скоротать время, то он (или она) может плюнуть на негативные отзывы и составить об этом опусе своё личное мнение. Впрочем, сие - дело вкуса.
Массажист из Можайских бань Павел Францович, проживающий в Колодезном переулке,
в еде был неприхотлив, пищу любил простую и сытную. Ещё имел он склонность время от времени употребить что-нибудь уж совсем непотребное: сосиску в тесте, именуемую в народе хот-дог, обильно сдобренную кетчупом или майонезом, или же кетчупом напополам с майонезом. Или лапшу быстрого приготовления типа Роллтон. Или ту же пресловутую шаурму, к большому негодованию супруги своей, Аллы Эдуардовны, дамы во всех отношениях авторитетной и просвещённой в вопросах культуры питания. Алла Эдуардовна регулярно просматривала журналы LifeTime, Самая, Худеем правильно, Женские Секреты, Bazaar, присаживалась на диеты и чрезвычайно заботилась о своём рационе. Хотя иногда и давала себе волю, отрываясь на сладком.
В то злополучное, ничем не примечательное утро Алла Эдуардовна, уничтожив несколько тазиков фруктового салата, кинула на стол четыре горячих хот-дога и бухнула глубокую миску с любимым кетчупом Павла Францовича.
- Иди, травись, придурок, – ласково крикнула она супругу, заседавшему с книжкой в туалете. Истомившийся Павел Францович, от спешки позабывший помыть руки, рысью кинулся к столу, схватил первый хот-дог, окунул в кетчуп и проглотил, почти не жуя. Облизав пальцы, он схватил второй, окунул его в кетчуп и, довольно урча, начал жадно поедать, обильно орошая крошками и каплями кетчупа стол, пол и висевшую у него на лице благородную бородку goatee. Точно также расправился он и с третьим хот-догом. Утолив таким образом первый острый приступ утреннего голода, Павел Францович решил съесть последний не спеша, чтобы растянуть удовольствие. Ухватив хот-дог жирными пальцами, повозил им в остатках кетчупа и уже, разинувши широко рот, прицелился было отцепить зубами изрядный кус, как вдруг поросячьи глазки его раскрылись почти также широко, как и рот. «Ай!» - взвизгнул он фальцетом и в страхе бросил хот-дог на стол. Из теста, весь перемазанный в кетчупе, будто в бурой крови, вместо сосиски самым возмутительным образом торчал х**! Павел Францович и руки опустил; стал протирать глаза и даже потрогал пальцем: х**, точно х**! и еще казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Павла Францовича.
- Ты зачем едой бросаешься, лиходей? – возмущённо крикнула Алла Эдуардовна, с отвращением наблюдавшая за завтракающим супругом. Но, кинув сердитый взгляд туда, куда указывал трясущийся волосатый палец Павла Францовича, она в негодовании вскочила со стула, едва не опрокинув стол. Ужас, овладевший Павлом Францовичем, едва не отведавшим на завтрак чужого х**, был ничто против ярости, которая овладела его супругою.
- Где это ты, зверь, отрезал х**? — закричала она с гневом. - Мошенник! Наркоман! Пьяница! Я сама на тебя донесу участковому! Ах ты, садист, извращенец! Разбойник какой! Вот уже от трех человек я слыхала, что ты во время массажа так теребишь за х**, что еле держатся.
Но Павел Францович был ни жив, ни мертв. Он узнал, что этот х** был не чей другой, как высокопоставленного чиновника столичного правительства господина Бородая, которого он массировал еженедельно, каждую среду.
- Стой, Алла Эдуардовна! Я положу его, завернувши в пакет, в уголок: пусть там маленечко полежит, а после его вынесу.
- И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному х**?.. Дубина стоеросовая! Знай, умеет только руками хватать за деликатные места, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, проститутка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать милиции?.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! Вон! Неси куда хочешь! Чтобы я духу его не слыхала!
Павел Францович стоял совершенно как убитый. Он думал, думал — и не знал, что подумать.
- Черт его знает, как это сделалось, — сказал он наконец, почесав рукою за ухом. — Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо сосиска в тесте — дело печеное, а х** - совсем не то. Ничего не разберу!..
Павел Францович замолчал. Мысль о том, что менты отыщут у него х** и обвинят его в членовредительстве уважаемого человека, привела его в совершенное беспамятство. Уже мерещились ему наручники, казённый дом, нары, решётки на окне... и он дрожал всем телом. Наконец, достал он мятый пиджак неопределённого цвета с засаленными рукавами, изрядно заношенные джинсы, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Аллы Эдуардовны, положил х** в пластиковый пакет с надписью МТС и вышел на улицу.
Он хотел его куда-нибудь подсунуть: в мусорный бак около дома или в урну на остановке, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но, на беду, нигде не удавалось улучить минуту, чтобы никого не было. У баков копошилась какая-то неопрятная старуха. Она медленно и мучительно долго, часто останавливаясь и отдыхая, не то перекладывала что-то в помойный бак из объёмистой полосатой сумки, не то наоборот. На остановке два или три человека ждали автобус. Тут и там обязательно попадался навстречу какой-нибудь человек, который мог увидеть и запомнить Павла Францовича. Он нырнул в какую-то арку и уже было совсем уронил пакет с х**, как вдруг застучали громко каблучки и оживлённое девичье щебетанье эхом отразилось от высокого свода арки. Павел Францович, облившись холодным потом, тут же устремился из арки с видом человека, спешащего по чрезвычайно важному делу. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того как начали открываться магазины и учереждения.
Он решился спуститься на набережную: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Яузу?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал больше об Павле Францовиче, человеке почтенном во многих отношениях.
Павел Францович был массажистом от Бога, был Павел Францевич, что называется, талант и самородок. И, как всякий порядочный русский самородок, пьяница был страшный. Хотя каждый день мял он чужие телеса, свои собственные вниманием не баловал. Одевался как попало, брился и мылся когда попало, ел и пил уж известно что, спал где попало. Словом, с опрятностью не дружил и вид имел не шибко презентабельный.
И был Павел Францович изрядный пофигист, и когда, например, Бородай говорил ему во время массажа: "У тебя, Павел Францович, вечно воняют руки!"- то Павел Францович отвечал на это вопросом: "Отчего ж бы им вонять?" — "Не знаю, братец, а только воняют", - говорил Бородай и Павел Францович, нарочно закуривая вонючую папиросу, энергично мял ему за это и пальцы, и ягодицы, и затылок — одним словом, где только ему была охота.
Этот почтенный гражданин находился уже на Яузской набережной. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила, будто бы посмотреть на воду: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку пакет с х**. Он почувствовал, как будто бы разом бетонная плита свалилась у него с плеч; Павел Францович даже усмехнулся. Вместо того чтобы идти мять чиновничьи телеса, он отправился было в заведение с надписью "Гриль-бар" спросить стаканчик водки, как вдруг заметил, что к нему приближается наряд милиции, во главе с хитро прищурившимся мордастым сержантом. Он обмер; а между тем сержант кивал ему пальцем и говорил:
- А подойди-ка сюда, уважаемый!
Павел Францович, подошедши проворно, сказал:
- Здравия желаю, господин сержант!
- Нет, нет, уважаемый, не господин сержант, а предъяви-ка документики и скажи, что ты тут делаешь, на набережной?
- Ей-богу, господин сержант, вышел воздухом подышать, да посмотрел только, шибко ли река идет.
- Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать!
- Я ведь массажист, господин сержант. И, говорят, талант я, в некотором роде, гений этого дела, важным птицам места массирую. И вас, господин сержант, кажную неделю, готов массировать безо всякого прекословия, — угодливо отвечал Павел Францович.
- Нет, мужик, ты это брось! Меня и без тебя есть кому массажировать, да еще и за счастье считают. Давай, колись, блин, какого хрена ты тут делал?
Павел Францович побледнел... Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно.
Высокопоставленный чиновник столичного правительства Дмитрий Давидович Бородай проснулся довольно рано и сделал губами: «пуфф…» — что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Дмитрий Давидович потянулся, неспешно выбрался из кровати и прошествовал в ванную комнату. Он хотел взглянуть на небольшую красноту, которая, как ему показалось, вчерашнего вечера образовалась у него сбоку одного интересного органа и несколько обеспокоила его, ибо Дмитрий Давидович весьма тщательно следил за своим здоровьем. Встав перед зеркалом и сказав себе «ну-с…», Дмитрий Давидович не торопясь спустил трусы на колена, но тут, к своему величайшему изумлению увидел, что у него вместо х** совершенно гладкое место! Сильно вздрогнув, Дмитрий Давидович плеснул себе в глаза водой и протер их полотенцем: точно, нет х**! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? Кажется, не спит. Высокопоставленный чиновник столичного правительства Дмитрий Давидович Бородай стремглав бросился из ванной комнаты, но запутался в трусах, висевших у него на коленах, и, ударивши плечом дверь, чуть не упал. Схватившись за ушибленное плечо он было выругался, но тут же вспомнил и, бросив плечо, опять цапнул себя рукою - Нет х**!.. Исчез… – растерянно пробормотал он и целую минуту стоял в коридоре, уставившись на стену в полной прострации. Но тут новая страшная мысль пронзила его мозг: «А что, если уйдёт? Уйдёт навсегда и тогда… Срочно искать! Нельзя терять не минуты!» Не попадая дрожащими руками в рукава, а трясущимися ногами в штанины, Дмитрий Давидович некоторое время сражался с одеждой. Наконец, кое-как втиснувшись в костюм и навязав на шею галстух, он выскочил из квартиры и полетел прямо на Петровку к знакомому генерал-майору.
Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Бородае, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот высокопоставленный чиновник. Теперь уже трудно точно сказать из каких закоулков бывшей империи зла вынырнул Бородай и чем он промышлял в прошлой жизни. Известно только, что он въехал в столицу по Каширскому шоссе со стороны деревни Развилка на автомобиле Фольксваген Туарег одним солнечным утром и быстро вошёл в соответствующие круги. Ясно было, что он располагал всем необходимым для того, чтобы вращаться в этих самых кругах, а именно: средствами и связями.
Кроме того, он был человеком больших хозяйственных талантов. Правда, львиную долю своего хозяйственного дара он направлял на одну и ту же операцию: перемещал средства из кармана государственного в свой собственный. И методы, к которым он прибегал, особой изощренностью не грешили. «Кто не откатывает, - делился он, бывало, с подкупающей откровенностью жизненным опытом с наиболее перспективным подрядчиком, - тот не ест». Говорили, будто бы в тех местах, откуда он прибыл, не то из аула Новый Карачай, не то из посёлка Старый Батагай, чуть ли не каждая улица носила на себе неизгладимые следы его бурной хозяйственной деятельности. Впрочем, это лишь слухи.
Был он также большой жизнелюб и хлебосол. Не было лучше никого, с кем можно было бы так же славно сходить в баню, съездить на охоту или просто нажраться до поросячьего визга. И жадным он не был. Хотя, может и был, но не очень. Впрочем, может, конечно, и очень, но всё-таки находились некоторые и пожаднее его. Во всяком случае, любил он иногда изречь с умным видом что-нибудь вроде «Делиться всегда пригодиться».
Совокупность этих редких в наше время достоинств ногой открывала перед ним многие двери, закрытые перед другими менее достойными господами. Он мгновенно устроился на приличную должность в столичное правительство. Но был неудовлетворён своим положением и искал места в руководстве страны. Считал, что может претендовать на большее. Широкая русская душа его требовала простора, тосковала по размаху. Возможно, что именно эта тоска и привела его в столицу.
Но надо признаться, что были у Дмитрия Давидовича и некоторые недостатки. Бывал он иногда, как бы это сказать, несколько хамоват. Становился порой беспричинно груб и ругался с особым цинизмом, не взирая на лица. И мог иной раз ляпнуть что-то совсем уже несуразное. Говорили даже, будто как-то раз дело дошло до рукоприкладства. Точнее, ногоприкладства. А ещё точнее, будто бы в гневе отвесил Дмитрий Давидович некоему коллеге изрядный поджопник, сопроводив его тирадой самого унизительного содержания…. Некоторым, особенно людям образованным и интеллигентным, подобная манера обращения несколько претила. Вызывали также раздражение некоторые его провинициальные замашки. Так у людей его круга было принято по четвергам в целях расслабления посещать закрытый ВИП-салон тайского массажа, где тайки - искусницы с помощью хитрых приёмов избавляли государственных людей от излишков стресса, обильно копившихся в уютных складках и некоторых особо слабых местах их расплывшихся от тяжкого бремени власти организмов. Дмитрий Давидович же подставлял своё грузное тело отнюдь не под миниатюрные тайские ножки вместе со всеми, а под крепкие волосатые руки массажиста Павла Францовича, широко известного в узких кругах, которого он вызывал к себе домой по средам. Этот местечковый индивидуализм и нарушение корпоративности рождали глухой ропот даже у наиболее близких собутыльников и сотрапезников Дмитрия Давидовича.
В остальном же Дмитрий Давидович был приятнейший и обаятельнейший человек. Трогательно любил женщин и детей. Детей он с отеческой улыбкой ласково и долго гладил по головке. Мог и полчаса гладить, пока бедный ребёнок уже не вырвется и не убежит от него. Ну а женщин… Женщин же он гладил не только по головке, да и не только гладил. К чести его нужно сказать, что и на супругу свою тоже находил время. Время от времени. Во всяком случае, она была не в претензии, а если и в претензии, то нам сие неизвестно. И потому читатель теперь может судить сам, каково было положение этого высокопоставленного чиновника, когда он увидел вместо довольно недурного и умеренного х** преглупое, ровное и гладкое место.
Прибыв на Петровку, прежде чем зайти к генерал-майору, Дмитрий Давидович решил всё-таки сначала нарочно завернуть в туалет, чтобы проверить себя ещё раз. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы х** пропал сдуру», — подумал он. Зайдя в туалет, он заперся в кабинке и расстегнул ширинку. «Ну, с богом, - произнес он, — теперь можно попробовать поглядеть». Он робко оттянул резинку трусов и взглянул. «Тьфу ты, черт знает что, какая дрянь! — в сердцах произнес он, бросая резинку. - Хотя бы уже что-нибудь было вместо х**, а то совсем ничего!»
С досадою закусив губы, вышел он из туалета и решительно прошёл прямо к генерал-майору, против обыкновения не глядя даже на миловидную секретаршу, не улыбнувшись ей и не сказав ни слова.
- Да, престранная история, - сказал генерал-майор, Фома Еремеевич Треплов, выслушав взволнованный, сбивчивый рассказ Дмитрия Давидовича и внимательно осмотрев место преступления, стыдливо предъявленное Бородаем. – Странная и шокирующая. – Я прошу вас, Фома Еремеевич, организовать операцию «Перехват». И, кроме того, срочно объявить его в федеральный розыск. Я со своей стороны в долгу не останусь! – Да не волнуйтесь вы так – успокаивающе прогудел генерал-майор с нездоровым интересом поглядывая на Дмитрия Давидовича. – Найдём голубчика, никуда не денется! – Но поймите, Фома Еремеевич, я не могу ждать! Его надо не просто найти, а найти немедленно! Вдруг ему в голову взойдёт смыться из страны? Ищи тогда ветра в поле! – Не в голову, а в головку, - тихо поправил генерал и в серых льдистых глазах его блеснули огонёчки. – Что? – Не в голову, а в головку, - повторил генерал, не отводя глаз от собеседника. – А-а, да, конечно. Вот я и говорю, сольётся куда-нибудь в Гондурас, замаешься искать! – Вам, конечно, видней – сказал генерал. - Вы его лучше знаете, как никак, он вам родственник. – Он мне не родственник! – возмутился Дмитрий Давидович. – Он мне… м-м-м… В-общем, чего там. Х** он, вот кто он мне! – Ну хорошо. Особые приметы есть? Как он выглядит? – Да вы что, Фома Еремеич, шутите? Какие могут быть у х** особые приметы? Загляните к себе в штаны, если забыли, как он выглядит! Я-то вам напомнить возможности, увы, не имею, - горько попенял генерал-майору Бородай. – Ладно, Дмитрий Давидович, я всё понял, уже занимаюсь. Пока иди и не парься, а я, как только что-то будет, сразу звоню.
Слегка ободрённый уверенностью генерал-майора, но всё ещё пребывающий в весьма растрёпанных чувствах, Дмитрий Давидович уселся в автомобиль и машинально велел шоферу ехать на службу. Глядя рассеяно в окно на бессмысленную человечью суету городского муравейника, Дмитрий Давидович горестно подумал, что, вот, ещё вчера он с чувством превосходства и даже некоторой презрительной жалости скользил взглядом по этим убогим людишкам, погрязшим в своих ничтожных заботах, а вот сегодня… сегодня по неизъяснимому капризу судьбы незримая черта отделяет его от них и он лишён того, что есть даже у самого ничтожного из этого человеческого стада. Чувство мучительной зависти охватило его. Оно было так сильно, что он даже застонал сквозь зубы. И тут же оно сменилось жгучей ненавистью. Ему вдруг захотелось выскочить из машины, наброситься на первого попавшегося счастливчика с х** и бить его ногами, бить, бить, бить, до тех пор пока он не перестанет шевелиться, не превратиться в бесформенное кровавое месиво… Это отвратительное видение живо рисовалось у него перед глазами, он тяжело дышал, кулаки судорожно сжимались и разжимались, сердце тяжко бухало в грудь. Когда он, наконец, очнулся, он увидел, что машина уже некоторое время стоит недалеко от подъезда, в который он бодро входил пять раз в неделю, а водитель молча и напряжённо сидит на своём месте, глядя прямо перед собой. Ты зачем это сюда? – спросил он хрипло. – Я же велел тебе домой. – Никак нет, Дмитрий Давидович. Вы велели на работу. Прикажете домой? – Нет, погоди, раз уж приехали. Сейчас я… - Бородай вылез из машины и неверной походкой двинулся к подъезду. Но не успел он сделать и трёх шагов, как вдруг встал, как вкопанный. Прямо на глазах у него произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась чёрная ауди А8 с сильно тонированными стёклами и синим проблесковым маячком на крыше; задняя дверца отворилась; выпрыгнул, согнувшись, господин в элегантнейшем светлом костюме и скрылся в подъезде. Каков же был ужас и вместе изумление Дмитрия Давидовича, когда он узнал, что это был собственный его х**! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все переворотилось у него в голове; он чувствовал, что едва мог стоять; и вместе с тем, ноги его будто приросли к асфальту, он не мог сделать шагу ни вперёд, ни назад. Весь дрожа, как в лихорадке, он беззвучно открывал и закрывал рот, хватая воздух, будто рыба, выброшенная на песок и так таращился на двери, за которыми скрылся х**, что казалось, вот, ещё чуть-чуть, и глаза его покинут своего хозяина, как это сделал несколько ранее его собственный х**. Не успел Дмитрий Давидович толком подумать, как ему быть дальше: последовать ли ему внутрь за своим х** или дожидаться его снаружи, на улице, как двери подъезда снова распахнулись и х** вышел обратно. По всему заметно было, что он - человек государственный и лишнего времени не имеет ни единой минуты. Он энергично прошёл мимо Бородая и скрылся в машине. Бедный Дмитрий Давидович чуть не сошёл с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы х**, который еще вчера смирно висел у него между ног, не мог ездить и ходить, — был теперь в костюме! Он бросился было к машине х**, но ауди, резво стартанув, лихо подрезала какой-то кургузый фордик и растворилась в пёстром потоке автомобилей. Дмитрий Давидович постоял несколько времени, вперившись взглядом в пространство и силясь кое-как осознать увиденное, которое никак не желало укладываться в его голове. «Этого просто не может быть!» – прошептал он. Взгляд его упал на памятник Юрию Долгорукому. Ему показалось, что бронзовый Юрий скабрезно-понимающе ухмыляется, а конь лукаво подмигнул ему бронзовым глазом. Мимо продефилировали две дамы и до Дмитрия Давидовича донесся обрывок их разговора: «Праздник … службу стоять… большой грех…» Слово грех застряло у Дмитрия Давидовича в голове и завертелось в ней, как бельё в стиральной машине, затем откуда-то выплыло «дьявольское наваждение», к которому тут же прилепилось «Господи помилуй». Откуда взялись эти обрывки религиозной лексики в голове у Бородая совершенно непонятно, потому что в бога он не верил, в церковь не ходил, считая это занятие уделом фанатиков, дураков и лузеров. А ни к одной из перечисленных категорий Бородай себя совершенно справедливо не относил. Но вот теперь… Прежняя уверенность в незыблемости бытия стремительно трескалась, словно весенний лёд и, кажется, теперь он готов был схватиться за любую соломину, лишь бы скорее почувствовать под ногами твёрдую почву вместо чёрной, холодной и глубокой воды. Немедленно в храм! – решительно сказал себе Дмитрий Давидович. – Помолюсь, попрошу всевышнего о содействии, пожертвую средств, пусть поможет. Да, в храм! – повторил он и бросился к автомобилю.
Припарковавшись через 10 минут на Волхонке недалеко от храма Христа Спасителя, Дмитрий Давидович вылез из машины и поспешил в церковь. Но тут взгляд его упал на чёрную ауди А8, стоявшую перед самым храмом. Больше всего поразил Бородая её государственный номер, столь же вызывающий, сколь и сомнительный. Вместо номера региона поле было закрашено российским триколором, а вместо номера машины нагло били в глаза три крупные буквы – Х**.
Так, значит он здесь, – догадался Дмитрий Давидович. - Что ж, тем лучше. Он пробрался сквозь ряд богомольных старух, над которыми он прежде так потешался, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; Дмитрий Давидович чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться и искал глазами этого господина по всем углам. Кроме того, мысли его опять повернулись вспять от благочестия к поиску наилучшего способа убедить х** вернуться на место, назначенное ему природой. Наконец, увидел его стоявшего в стороне. Х** стоял, благочестиво склонив голову, и молился с выражением величайшей набожности на лице. Тут, под высокими прохладными сводами, Дмитрий Давидович несколько успокоился и сумел пристальнее рассмотреть своего мучителя.
Х** был одет в отличный светлый костюм от Lifestyles, на вид такой тонкий и лёгкий, что казалось, будто его обладатель сейчас взлетит. Костюм отлично сидел на его слегка кривоватой, но крепкой, жилистой фигуре. Весь его облик дышал энергичной и напористой целеустремлённостью. Жизненные соки, казалось, так и переполняли его и готовы были брызнуть наружу при первой же возможности. Бритая голова поражала благородством пропорций и придавала её обладателю юный и даже несколько залихватский вид. «Ишь ты, всё молодится, - не без зависти и с неприятным удивлением подумал Дмитрий Давыдович, вспоминая собственное зеркальное отражение, допреж казавшееся ему весьма представительным и импозантным. - А ведь уже не мальчик». Несмотря на то, что Дмитрий Давидович прибегал к услугам стилиста, внешний вид х**, так дерзко и вызывающе пустившегося в самостоятельное плавание по бурному житейскому морю, понудил мысли Дмитрия Давидовича течь в несколько ином направлении, нежели прежде. Он невольно улыбнулся, примеривая на себя образ собственного х**, бодро двигавшегося к неизвестным, но без сомнения важным целям.
Поражали, конечно, 2 вещи. Во-первых, присутствие его не вызвало среди публики совершенно никакого ажиотажа. Было видно, что публика относится к нему как к чиновнику высокого ранга. Посматривали с уважением, интересом, но никаких провокационных возгласов, типа, - «Ба! Тю! Да вы только посмотрите!» или сомнительных шепотков за спиной не было и в помине. Никто не вопил, не показывал пальцем, не улюлюкал по-индейски, не заливался громким смехом. Будто самостоятельное посещение церкви х** или другими частями тела – дело не только привычное, но и уже слегка надоевшее. Во-вторых, - и это было особенно странно, среди общества х** смотрелся совершенно органично и естественно. Более того, войдя в помещение он уже через минуту казался совершенно неотъемлемой частью пейзажа и без его присутствия в картине уже будто бы и недоставало чего-то важного.
«Как подойти же к нему? — думал Дмитрий Давидович. - Всё-таки, шишка! По всему видно, что он птица высокого полёта. Черт его знает, как это сделать!»
Он начал около него покашливать; но х** ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны.
- Милостивый государь...- сказал Дмитрий Давидович, внутренне принуждая себя ободриться, — милостивый государь...
- Что вам угодно? — отвечал х**, оборотившись.
- Мне странно, милостивый государь... мне кажется... вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же? — в церкви. Согласитесь...
- Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить... Объяснитесь.
«Как мне ему объяснить?» — подумал Дмитрий Давидович и, собравшись с духом, начал:
- Конечно, я... впрочем, я - чиновник столичного правительства. Мне ходить без х**, согласитесь, это неприлично. Какому-нибудь Вахтангу, который продает укроп на Даниловском рынке, можно сидеть без х**; но, имея в виду получить... притом будучи во многих домах знаком с дамами: супруга министра, и другие... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый государь. (При этом Бородай пожал плечами). Извините... если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести... вы сами можете понять...
- Ничего решительно не понимаю, — отвечал х**. — Изъяснитесь удовлетворительнее.
- Милостивый государь... — сказал Бородай с чувством собственного достоинства, — я не знаю, как понимать слова ваши... Здесь все дело, кажется, совершенно очевидно... Или вы хотите... Да ведь вы - мой собственный х**!
Х** холодно посмотрел на Дмитрия Давидовича, и брови его несколько нахмурились.
- Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Я служу совершенно по другому ведомству, не чета вашему, и до уровня городской администрации не опускаюсь. Так что извольте не забываться и держать дистанцию. Сказавши это, х** отвернулся и продолжал молиться.
Бородай совершенно смешался, не зная, что делать и что даже подумать. В это время послышался приятный шум дамского платья; подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и с нею тоненькая, в белом платье, очень мило рисовавшемся на ее стройной талии, в лёгкой палевой шляпке. За ними остановился, сцепив руки за спиной, шкафообразный бритый детина в тёмных очках и тёмном же костюме. Могучие челюсти детины мерно двигались.
Бородай тут же подступил поближе, поправил галстух с золотой булавкой на которой направо и налево блистал белым и синим огнём приличный бриллиант и, улыбаясь по сторонам, обратил внимание на легонькую даму, которая, как весенний цветочек, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою беленькую ручку с полупрозрачными пальцами. Улыбка на лице Бородая раздвинулась еще далее, когда он увидел из-под шляпки ее кругленький, яркой белизны подбородок и часть щеки осененной цветом первой весенней розы. Но вдруг он отскочил, как будто бы обжегшись. Он вспомнил, что у него вместо х** совершенно нет ничего, и слезы выдавились из глаз его. Он оборотился с тем, чтобы напрямик сказать господину в светлом костюме, что он только прикинулся государственным чиновником, что на самом деле он - плут и подлец и что он больше ничего, кроме как х**, его собственный х**... Но х** уже не было; он успел смыться, вероятно, опять по каким-то важным делам.
Это повергло Бородая в отчаяние. Он вышел из храма и, несколько отойдя, остановился, тщательно смотря во все стороны, не попадется ли где х**. Он очень хорошо теперь его запомнил. Но х** нигде не было видно, исчезла и чёрная ауди. Он посмотрел вдоль улицы, но машин неслось множество взад и вперед и разобрать, где какая марка, было уже не всегда возможно. День был прекрасный и солнечный. На Волхонке народу было множество; дам целый цветочный водопад сыпался по всему тротуару. Попадались и знакомые, некоторые приветливо улыбались ему и махали рукою, чтобы шёл к ним…. «А, ч-черт меня забери!» — сказал Бородай, садясь в машину и с силой захлопывая дверцу. Водитель тут же тронулся с места и, набрав скорость, вписался в поток. Свернув, спустя минуту, на Ленивку, он спохватился и осторожно спросил: Куда едем, Дмитрий Давидович? – Прямо едем, прямо – злобным голосом проговорил Бородай. - Как прямо? тут поворот: направо или налево? – снова спросил водитель. Этот вопрос остановил Бородая и заставил его опять подумать. Подумав, он выудил из кармана мобильник и набрал номер генерал-майора. Некоторое время в трубке шли гудки, а потом прямо в ухо грянуло: «Генерал-майор Треплов слушает!» Бородай от неожиданности вздрогнул и спросил: Что за официальщина, Фома Еремеевич? - Перезвоните позже, у меня совещание» - сухо сказала трубка тоном ниже, и Бородай торопливо, пока не ударили гудки отбоя, закричал: Фома Еремеич, дорогой, без ножа режешь! Христом Богом прошу, найди 5 минут, я к тебе сейчас подъеду! По гроб буду обязан, вопрос жизни и смерти, ты ведь знаешь, ну? - Хорошо, - неохотно уронила трубка, - жду вас. - Спасибо, Еремеич, еду! - крикнул Дмитрий Давидович и сильно ударил шофёра по плечу: Давай, на Петровку гони, да по-быстрому!
В кабинете у генерал-майора Дмитрий Давидович торопливо и сбивчиво рассказал про свои приключения. Временами он запинался, будто бы сам на мгновение усомнившись в достоверности своего рассказа. «А зачем, собственно, вы нагнетаете такой нездоровый ажиотаж вокруг этих встреч? – сухо осведомился генерал-майор. Да как же так, Еремеич, а? Я ведь сам, своими собственными глазами видел его! Я ведь с ним разговаривал! - И что? - И ничего! Не приличный, воспитанный х**, а какой-то совершенно зарвавшийся тип! Хам! Циник и наглец! Держится так, будто на него уже и управы не найти, лысая сволочь! - Попрошу вас выбирать выражения в моём присутствии, – казённым голосом сказал генерал-майор. – Не нужно оскорблять честь и достоинство уважаемого человека. Это может иметь для вас очень неприятные последствия. Дмитрий Давидович негодующе хрюкнул и с возмущением воззрился на генерал-майора. Ты сказал, Фома Еремеевич, уважаемых людей? Я не ослышался? С каких это пор х** у тебя в людях ходит, да ещё в уважаемых? Ты, вообще, соображаешь … - Я-то соображаю – перебил Бородая генерал-майор, - а вот вы, похоже, уже нет. Словом, так. Хочу вас официально уведомить, что в решении вашего вопроса помочь ничем не могу. Более того, предупреждаю, что в случае всяких нездоровых поползновений с вашей стороны буду вынужден принять соответствующие меры! – Но… Господин генерал-майор! Фома Еремеевич! Позвольте, вы же обещали! - Мало ли чего я кому обещал! Вскрылись новые обстоятельства, а я человек служивый, против своего долга пойти не могу. - Да какие такие тут могут вскрыться обстоятельства? - Обстоятельства такие – сказал генерал-майор несколько понизив голос, - что у вашего… гм-хм… родственника есть покровитель. Там, – тут он указал толстым сосисочным пальцем в потолок. – И такой, что будто бы даже он чуть ли не вхож к Самому. Да-а, вот такие вот обстоятельства. А это уже не наш уровень. - Но что же мне делать? – в отчаянии простонал Бородай. – Может вы посоветуете, к кому обратиться, чтобы похлопотали? - А не надо ни к кому обращаться. Оставьте вы всё как есть. Вон у нас одному полковнику в управлении во время командировки в Чечню полжопы осколком оторвало и – ничего, живёт, в ус не дует. Или вот эти, как их? Ну, которым раньше специально елдаки отрезали, - евнухи, вот, жили же раньше? Так и вы. Без х** прожить можно, без головы не проживёшь, это я вам как генерал-майор говорю».
Совершенно потерянный, едва слыша под собою ноги, покинул Дмитрий Давидович Петровку и отправился домой...
Продолжение следует