Практика Большого Взрыва (Рассказ)

Мир разлетелся на части, и нет больше ничего. Дома взлетели на воздух, города сравнялись с землей, время утонуло в мировом океане беспамятства, а книги сгорели – каждый из них нашел свою стихию. Пепел и дым – это все, что останется после нас.
Нет больше историй… И дальше – больше: нет больше Истории. Та, что была когда-то наукой, сгорела вместе с книгами. Та, что переходила из уст в уста, вот-вот исчезнет с родом человеческим вкупе. Суке – сучья смерть.
Всем нам, оставшимся в живых, свойственно разговаривать манифестами. Мы не слышим друг друга, но из последних сил подпитываем собственную веру в слова, веру в то, что они еще могут что-либо изменить.
- Я ваш пастырь, - говорит один безумец другим, таким же безумцам. – Преклоните колени свои, и я поведу вас в землю обетованную.
Старый пьяница у столба меняет позу – у него затекли ноги стоять на одном месте. Это движение воодушевляет «пастыря», и он продолжает свою тираду, кричит о смертных грехах, о всепрощении и о великом исходе. Смердящая перегаром публика сопровождает его слова пустыми взглядами и молчанием.
- Идемте, братия и сестры. Идемте за мной, и Я Покажу Вам Путь!!! – орет «пастырь», срывая прокуренный и пропитый голос. Потом он спускается с помоста и, что-то еще бормоча про исход все теми же интонациями заглавных букв, выходит из этого логова через дыру в стене, которую, вероятно, некогда прикрывали двери.
Несколько пар ничего не выражающих глаз следят за ним. За тем, как, едва выйдя во двор, он еще метров двадцать плетется по пыльной земле, напевая себе под нос остатки своей речи. Теперь слова, наверное, все, от начала и до конца, звучат заглавными буквами. Но только никто не порывается запоминать их. Еще через пару шагов он вдруг делает резкий вдох, оборачивается и смотрит непонимающе на этих людей, не поверивших его самым мудрым словам. Именно с таким недоуменным выражением он падает замертво и не издает больше не звука. Глаза немногочисленных зрителей его падения на несколько мгновений замирают, но вот уже они, эти мутные зеркала несуществующих душ, шарят по полу в поисках чего-то: может – оправдания, а может – объяснения этой глупой драмы.
- Вот гнида, - раздается откуда-то из середины логова, - достал уже всех своими проповедями.
Никто не пытается отыскать того, кто это сказал – всем насрать.
Густая тишина внутри логова лишь изредка нарушается гулом ветра меж остатков кирпичной кладки, бывшей, должно быть, когда-то стеной. Да еще время от времени слышится мерзкий утробный рык: кто-то блюет. Все прекрасно для тех, кому не приходится созерцать содержимое своего желудка – они понимают это и растягивают потрескавшиеся губы в гнусной улыбке.
Внезапно, откуда-то из за руин, выплывает расплывчатый силуэт. Он постепенно приближается к логову, и вот уже становятся видны очертания лица маленькой девочки. Щеки ее измазаны в саже, голые руки, не скрытые мешковатым одеянием, покрыты синяками и царапинами. Она заходит через ту же дыру в стене, через которую несколькими минутами ранее вышел «пастырь», и всматривается в полумрак логова в поисках лиц. Не найдя их, она спрашивает звонким и чистым детским голосом:
- Кто этот человек, что лежит там?
- А, придурок один сдох, - отвечает ей безликий голос, принадлежащий присущему для этого места Великому Никто.
- Он умер? – непонимающе произносит она.
- А ты подойди и у него спроси. Может, он лег отдохнуть перед великим Исходом в землю обетованную, - насмешливо отвечает Никто.
Злобный хохот на несколько секунд объединяет присутствующих.
- А, это должно быть пастырь, - догадывается дитя. – Как жаль, что он умер, ведь я пришла для того, чтобы его послушать.
Миг тишины, воцарившейся после этих слов маленькой девочки, взрывается очередным приступом хохота.
- Но ведь кто-то из вас запомнил, о чем он говорил, правда? - не унимается ребенок, хоть слов ее и неслышно почти из-за смеха пьяных обитателей логова.
- Никто не запомнил его слов. Они все начинались с заглавных букв, - отвечает Никто, - а это, знаешь ли, напрягает уши. Но ты можешь обо всем расспросить у него.
Неистовый ржач заполняет логово, и даже Никто не слышит последних слов девочки:
- Жаль, ведь я пришла сюда лишь для того, чтобы послушать пастыря.
В этом бредовом неудержимом смехе растворяются звуки: неслышно ни ветра, ни дождя, ни грома, разрезавшего небо пополам. Неслышно, как с тонким металлическим лязгом вылетает из гранаты чека. Неслышно, как падает на пол сама граната, мелькнув откуда-то из складок одежд маленькой девочки. Стукнувшись об ножку стола граната продолжает вращение вокруг своей оси. Этот ее шум не остается незамеченным. Она крутится – сначала быстро, потом медленнее, еще медленнее, пока не останавливается совсем. По мере того, как вращение это прекращается тишина снова завладевает логовом. Ненадолго.