Самые сильные силы (Лирика / философская)

Автор: Олег Аркадьевич Белоусов
© Copyright: Олег Белоусов, 2010
Свидетельство о публикации № 21003011173

olegb@live.ru
http://www.belousov.ucoz.com

САМЫЕ СИЛЬНЫЕ СИЛЫ
(рассказ)

[color=#FF0000][b]РАССКАЗ МОЖНО КУПИТЬ ЗДЕСЬ: http://irisbook.ru/shop/UID_200.html

Глава 1

Пришел первый день лета – такой же, как предыдущий день и день перед предыдущим, но небольшая разница сегодня ощущалась. Теперь солнце начало чувствительно греть прямо с восхода, горячий воздух быстро заполнил пространство гостиничного номера через незакрытую с вечера балконную дверь. Филиппу Домникову пришлось сбросить одеяло на пол, но он немедленно пожалел об этом, предположив, что может прийти со своим ключом горничная и увидеть его нагим. Вместо того чтобы вновь накрыться, Филипп осознано лег картинно, перевернувшись на живот, вытянув и широко раздвинув ноги. Ему вдруг припомнилось, что вечером перед заселением он видел притворно робкую молодую девицу в форменной одежде горничной с излишне короткой юбкой для такой работы, а значит, такую девушку можно попытаться смутить, и скрыто – с надеждой на возможную случайную связь – понаблюдать, что она будет делать. Домников залез головой под подушку, закрывая уши от громкого пересвистывания птиц в тишине еще не проснувшегося города. Сквозь сон Филипп понимал, что встать и закрыть балкон – значит проснуться окончательно. Ночью из-за прохлады и сновидения, где он разговаривал с какой-то податливой незнакомой женщиной без лица, Филипп не решился это сделать, когда просыпался от душераздирающего мяуканья котов, похожего на плач брошенного на улице грудного ребенка.

В десять часов Домникову предстояло встретиться с агентом по недвижимости и осмотреть несколько офисных помещений для открытия филиала компании в этом городе. Согласно молодой традиции, с ранней весны и до летних отпусков в России фондовые и товарные рынки, вновь возникшие после восьмидесяти лет отрицания жизни, бурно росли. Многочисленные мелкие банки, фонды и финансовые товарищества, обещая населению мошеннический процент дохода, плодились, разрастались и, как ненасытные жвачные животные, методично пожирали денежную массу непуганых и ошалевших от жадности частных вкладчиков. Филипп полагал, что за два дня справится с порученным делом и вернется обратно в Москву. Нечастые и непродолжительные командировки ему вспоминались как очень веселые моменты жизни. Накануне отъезда он, подобно великому лицедею, с недовольной гримасой тайком в душе ликовал от предстоящей свободы. Филипп пытался всем дать понять, но прежде всего жене, что с нежеланием уезжает из дома. Он знал жену и понимал, что чем правдоподобнее будет его недовольство от предстоящей поездки, к какой супруга заслуженно отнеслась с подозрением, тем больше будет довольна она, тем легче, беззаботнее и веселее будет ему вне дома.

Свобода от членов семьи, свобода от всех родных и знакомых, свобода от коллег по работе, а также свобода от однообразия текущей жизни –  приятно будоражили Домникова. Главное – но это он никак не хотел признавать, несмотря на то, что мысленно не находил опровержения тому, что только это оказывалось главным в его жизни – он радовался легкой возможности без обязательств и без опасения быть замеченным поволочиться за новой, красивой и молодой женщиной в чужом городе.

Спустя час Домников почистил зубы, побрился, потом, торопясь от нетерпения, перелез в ванну под душ, где громко, с силой высморкался и с ощущением удовольствия, закрыв глаза, тут же помочился себе под ноги, чувствуя облегчение не только внизу живота, но и во всем теле. Мощными теплыми струями душа Филипп смыл все из-под ног, потом, особенно густо намылив пахучим шампунем места под мышками, между ягодиц, в паху и на затылке, обмыл тело. Он не мог объяснить почему, но именно тщательное мытье утром придавало ему уверенности в общении с женщинами ровно настолько, насколько он продолжал чувствовать себя чистым и свежим. Филипп выключил воду, смахнул ладонью с груди, рук и ног капли воды и встал на махровое ярко-белое гостиничное полотенце, расстеленное безжалостно на темном плиточном полу. Домникову доставляло удовольствие относиться бесцеремонно ко всему гостиничному из-за дороговизны номера и потому, что дома такого не позволяли. В семье на каждый участок тела предназначалось свое полотенце, которое невозможно было бросить на пол. Филипп считал этот порядок варварским, но с женой не спорил.

Домников не стал обтираться, давая телу острее воспринимать прохладу. Он прошел голый в комнату, где вприкуску с горьким шоколадом медленно, маленькими глоточками, чтобы не вспотеть, выпил заготовленную перед походом в душ чашку крепкого цейлонского чая с бергамотом, что оказалось возможным благодаря хромированному электрическому самовару в номере. Тотчас Филипп почувствовал прилив бодрости, и к нему пришло желание радоваться всему, что попадало на глаза. Он не хотел и не ел утром, но обедал с большим удовольствием немного раньше середины дня, когда кафе и рестораны еще немноголюдны. Домников нередко начинал трапезу с пятидесяти грамм водки под небольшие соленые огурчики или мелко нарезанную влажную квашеную капусту, прежде занюхивая выпитую стопку мягким черным хлебом с вкраплениями тмина и поднимая аппетит до ощущения длительного голода. Все следующие блюда после такого начала казались ему по-детски маленькими. После обильных и вкусных обедов Филипп не единожды замечал, что его веки тяжелеют, а глаза слипаются от навалившейся потребности поспать, и только проплывающие мимо женские силуэты взбадривали его и возвращали интерес к жизни...

По давно заведенной привычке, перешедшей ему от отца, Домников с вечера выложил на стол в номере часы, стопку новых больших носовых платков, портмоне и записную книжку, чтобы утром при выходе не забыть вроде бы незначительную, но в нужный момент всегда очень важную вещь. Если он забывал носовой платок, то, следуя примете, никогда не возвращался за ним. Однако на протяжении всего рабочего дня Филипп чувствовал себя неловким и раздраженным, потому что именно в этот день сверх всякой меры у него обязательно щекотало в носу и хотелось беспрестанно чихать. Он стеснялся показать офисным женщинам, что не имеет платка, а среди них были приятные ему особы в черных колготках и в укороченных темно-синих юбках. Эти особы, сидя нога на ногу, мутили его разум овальными формами коленей, какие в воображении он грубо раздвигал в стороны… Филипп не раз заранее убегал в туалетную комнату, чтобы прочихаться и умыться. Он до боли в носу пытался над раковиной ногтями вырвать все длинные волосы из ноздрей, чтобы они не беспокоили впредь.

Сейчас, придирчиво осматривая себя в зеркале над столом и поправляя волосы на голове, Домников неожиданно почувствовал схожесть своих движений с движениями рук своего отца в их старом финском доме с приусадебным участком. Отец часто подолгу стоял в просторном зале у величественного старинного трюмо выше его роста и, едва прикасаясь ладонями, поправлял свои черные с блеском от влажности волосы, красиво уложенные назад. В эти минуты он казался чрезвычайно сосредоточенным, и никто не мог его отвлечь от зеркала до тех пор, пока он, наконец, не убеждался, что прическа делает его особенно интересным. Воскресным днем при каждом проходе мимо трюмо Александр Васильевич Домников непременно на мгновение останавливался и оглядывался на свое отражение в зеркале, и опять поправлял волосы. Это очень раздражало Серафиму Прокопьевну – тещу старшего Домникова и бабушку Филиппа. Пожилая женщина, стоя перед тем же трюмо, приняв перед этим в компании часто гостивших родственников бокал десертного вина, наполовину разбавленного чаем, старательно передразнивала зятя в моменты его отсутствия. Она с напускной серьезностью осторожно поправляла седые волосы, поворачивая голову то налево, то направо, и все смеялись безудержно, понимая, кого она так искусно изображает. Потом она смачно мнимо сплевывала в сторону и говорила: «Тьфу!.. Ни богу свечка, ни черту кочерга... Господи, прости мою душу грешную!.. Пусть живут, как хотят...» Опытная Серафима Прокопьевна, проведшая детство до Октябрьской революции в большой семье всегда много работавших крестьян, видела признак неминуемой опасности в долгих разглядываниях мужем старшей дочери собственного отражения в зеркале. Тем не менее, бабушка Филиппа при встрече с зятем утром непроизвольно и незаметно для себя переставала сутулиться, машинально сдвигала платок со лба на затылок и лихорадочно начинала искать широкий изогнутый дугой гребень в волосах.

Необычайно доброе утро дало Домникову хороший настрой, и он, не торопясь, основательнее обычного собрался на деловое свидание. Он запер номер и пошел по коридору своей заученной походкой, слегка заводя локти за спину, чуть выпячивая грудь и поднимая выше подбородок. По правилам гостиницы ему необходимо было передать дежурной по этажу ключ с крупным брелоком, который не умещался в руке. Филипп предположил, что такие большие грушевидные деревянные набалдашники с цифрами администрация отеля придумала, видимо, для того, чтобы клиенты не забывали ключ в кармане при выходе из гостиницы. Ключ с таким габаритным грузом действительно представлялось невозможным оставить при себе: куда бы вы его ни положили, он торчал из любого места, и создавалось впечатление, что все встречные прохожие смотрят именно на ваш карман и пытаются отгадать, что у вас там...

У стола консьержки Домников поздоровался и передал ключ. Полноватая женщина лет сорока с чрезвычайно крупным задом, который не умещался на стуле, одновременно жевала всухомятку, не размыкая губ, засахаренную булочку, удерживая ее щепотью с оттопыренными мизинцем и безымянным пальцами, и читала толстый литературный журнал. Филипп заметил, что у нее открыта страница со стихами. Подобные журналы издавали огромными тиражами в недавние советские времена. Дефицит интересной книжной продукции принуждал людей после прочтения не выбрасывать эти журналы, получаемые по подписке, а сшивать их по романам или повестям и хранить на антресолях в квартирах, на чердаках загородных дач. Из-за саркастического отношения к поэзии и с целью «полезного» времяпровождения в туалете Филипп укладывал эти книжки в мягкой обложке маленькими стопками рядом с унитазом. При случае он громко и пафосно на унитазе читал стихи, подобно поэтам-шестидесятникам, с завываниями, и это веселило его и домочадцев, тем более что большое количество безвестных поэтов печаталось в этих журналах. Многим подписчикам хотелось сохранить интересную, на их взгляд, литературу для детей и внуков, наивно полагая, что дефицит в стране незыблем, как железобетонная власть коммунистов. На самом деле любой дефицит во все века, будь то дефицит хлеба, денег или свободы у большинства населения, всегда являлся предвестником неминуемых перемен для любой власти...

Дежурная не услышала, как Домников бесшумно подошел к ее столу сбоку  по протертой от времени темно-красной ковровой дорожке. Вздрогнув от неожиданно близко прозвучавшего спокойного и  низкого голоса Филиппа, она, как и все женщины при виде крупного и видного парня, начала непроизвольно заправлять волосы за уши, которые вовсе не нуждались в этом. Наблюдательные мужчины безошибочно воспринимают поправку волос дамой как первый неподдельный признак симпатии к себе. Консьержка суетливо поднялась, потянула тонкий заношенный жакет за края вниз, что тоже выдавало ее легкое волнение, взяла из его руки ключ и тихо, не открывая рта, неожиданно для себя начала мычать какую-то мелодию. Если бы в этот момент кто-то ее спросил, какую именно мелодию она напевает, то женщина оказалась бы в затруднительном положении. Она неубедительно показывала своим равнодушным видом, что Филипп для нее как множество других жильцов на этаже. Ей тут же вдруг стало неловко за свой старый жакет, который под мышками имел едва заметные белые круги от времени и  отстиранного пота. Она знала, что их не очень заметно, но это все равно мешало ей изображать полное равнодушие и принуждало прижимать локти к телу, как это делали когда-то светские дамы, но по другой причине. «Этот парень поселился не в мою смену... если бы я знала, что утром он будет сдавать мне ключ, я ни за что не надела бы этот жакет... Из-за этого мудака я совсем лишилась возможности купить какую-нибудь новую тряпку...» – почувствовала она обиду в душе на мужа и досаду, что она двадцать лет жизни отдала человеку, недостойному лучших ее годов. Повесив ключ на доску с ключами других постояльцев, консьержка повернулась к новому жильцу. Филипп улыбнулся ей добродушно, из-за того что приметил в уголках ее губ, не ко времени накрашенных ярко-красной помадой, кристаллики сахара от недоеденной булочки. Дежурная не преминула чуть поспешно улыбнуться ему в ответ. «Женщин такого типа я еще долго буду беспокоить...» – шутливо подумал Филипп с приятным осознанием своей силы и молодости, направляясь к лифту. Домников был того неопределенного золотого мужского возраста, когда женщины и двадцати, и пятидесяти лет с одинаковой легкостью и желанием могли бы сблизиться с ним, вовсе не опасаясь при этом, что кто-то может посчитать их связь непристойной из-за значительной разницы в возрасте...

Глава 2

Домников нажал кнопки вызова одновременно двух лифтов и стал ожидать, который из них приедет первым к нему на шестой этаж. Лифты долго не поднимались, а где-то шумели в глубине шахт на нижних уровнях. Гостиница советской постройки не претерпела изменений не только в интерьере, но и в улучшении работы трясущихся, медленных и скрипучих лифтов. Показательно просторные коридоры и холлы были отделаны дорогим мрамором, а крохотные номера для человека обставлены простой мебелью из древесно-стружечных плит, облицованных березовым шпоном, который отклеивался и шелушился на видных местах. Филипп подумал, не пойти ли ему вниз по лестнице, однако решив, что идти шесть этажей, пусть даже и вниз, дело долгое, остался терпеливо ждать. Он с огорчением вспомнил, что торопливость почти всегда задерживала его. Люди, ожидавшие лифт, на удивление приезжали быстрее, чем те, кто спешил и бежал вниз по ступенькам.

Наконец, один лифт приехал, и Домников спокойно зашел в открывшуюся кабину. Попутчиков с ним не оказалось, и он нажал кнопку первого этажа. На какое-то время лифт «задумался» перед движением, и в этот момент к Филиппу стремительно вбежали с визгом две девушки. Как только они заскочили, двери шумно и резко сомкнулись за ними. Это вызвало у девиц восторг и смех. Их веселье передалось Филиппу, и он невольно начал улыбаться, глядя на них. Заметив, что в лифте они не одни, а в компании с мужчиной старше их, но симпатичного, и который тоже улыбается их удаче, подруги с новой силой засмеялись, нагибаясь в углу от смущения и хлопая слегка себя при этом по коленям. Чуть притихнув, они вдруг игриво переглянулись и вновь прыснули через силу сдерживаемым смехом. Их уже больше смешило не то, что удалось ловко запрыгнуть в уезжающий лифт, а то, что смеяться долго казалось неприлично, а это, напротив, смешило их с удвоенной силой. Вскоре девушки осознали, что смеяться больше не стоило, ибо это могло показаться незнакомому парню несерьезностью. Он мог, не дай бог, принять их по возрасту за детей, а не за зрелых девушек, какими они хотели казаться. Стыд сродни стремлению обладать большими деньгами или властью: имеет сексуальную основу. Хорошее настроение, веселье и смех тоже всегда присутствуют там, где мужчины и женщины хотят понравиться друг другу. Филипп осмотрел попутчиц внимательно. На них были светлые платья без рукавов. Их загорелые длинные ноги в сандалиях на плоской подошве контрастировали с белизной их платьев и не давали возможности оторвать от них глаз. Филипп, как опытный охотник на красивых женщин, легко справился с собой и начал смотреть то на фонарь на потолке, то на пульт управления с оплавившимися кнопками. Подруги тоже тайком взглянули на него и стали говорить между собой на «вдруг» возникшую постороннюю тему, показывая таким образом, что они забыли о попутчике. Они заговорили громко, и это, наоборот, говорило о том, что им не удается избавиться от ощущения присутствия с ними привлекательного мужчины. От девушек не ускользнуло, что на Филиппе была белая хлопковая рубашка с короткими рукавами, заправленная в джинсы с бежевым ремнем, а на босые ноги надеты под цвет ремню мягкие дырчатые кожаные туфли. Несмотря на то, что рукава его рубашки заканчивались чуть выше локтя, они умышленно были подогнуты еще один раз, приоткрывая чуть больше его заметно увеличенные от тренировок мышцы на руках. Две расстегнутые верхние пуговицы на рубашке и оголенные руки Филиппа показывали, что он тоже успел перед началом  лета приобрести первый загар. По тому, как он был одет и во что он был одет, чувствовалась стильность в его манере одеваться и носить одежду, какая зачастую дается человеку с рождения, как цвет глаз или разумность. Многих женщин восхищают в мужчинах высокий рост, отсутствие живота и легкий загар, но утонченность и стильность придают кавалерам особую притягательность. Таким партнерам по любви дамы доверяют безоговорочно и подсознательно наперед готовы терпеть обманы и измены от них, и ничто женщин не может поколебать при выборе поклонника, если среди многих достойных есть хотя бы один похожий на такого.

Лифт начал опускаться, и Домников подумал, что подруги, видимо, живут с ним на одном этаже, но вчера при заселении в отель он их не видел. Они не встретились ему и в ресторане на ужине. «Должно быть, девчонки питаются где-то в другом месте...» – предположил он и невольно определил, что  девушка, стоящая дальше от него, ему внешне нравится больше, хотя обе они казались очень юными и привлекательными. Филиппа гипнотизировали девицы с выраженной «гитарностью» фигуры, и эта выраженная «гитарность» присутствовала у той, которую он мысленно отметил. Другая девушка имела, напротив, плечистую мальчишескую фигуру, но он не являлся почитателем такого типа женских форм. Домников начал обдумывать, как бы вечером «случайно» опять их встретить и пригласить поужинать сначала обеих, благо что они будут ему уже как бы знакомы по лифту, а потом продолжить общение с более желанной юной красавицей. Филипп обоснованно полагал, что для приличных женщин очень важно второе свидание. Второе свидание дает им как бы «легальное» разрешение на большую смелость. Он знал из своего опыта, что первая встреча ничего не обещает в его охоте, но во время второй – его дела продвигались значительно и часто заканчивались неминуемо той самой близостью, о какой прежде всего думают, и думают круглосуточно, молодые мужчины. Домников давно отметил, что если он не ставил перед собой цели как можно скорее овладеть женщиной, а согласен был отложить это на неопределенное время, то партнерша раньше ожидания вела себя доступнее – и наоборот.

Имея жену и двух дочерей дошкольного возраста с разницей в рождении чуть больше года, Домников давно преступил черту первой неверности, и теперь совесть меньше его беспокоила, чем тогда, когда он это совершил впервые. Он боялся продолжительных связей с новыми женщинами, потому что тогда расставание происходило тяжелее и непременно со слезами, но неминуемо. Филипп не мог оставить жену с двумя маленькими дочерьми ради кого-либо. Он знал по своему горькому и безрадостному детскому опыту, когда родители разошлись, и у отца появилась новая женщина, а у матери новый мужчина, что чувство сиротливости при живых родителях часто заставляло его плакать беззвучно по ночам у бабушки, глядя в ближайшую к кровати стену. Филипп хорошо запомнил то время, и то, как метался между отцом и матерью. Каждый из них искренне и бесхитростно соблазнял его навсегда остаться жить именно у себя, но когда о нем ненадолго забывали, то он видел радость общения родителей со своими новыми партнерами, и ему становилось понятно, что он радости, сравнимой с этой, ни отцу, ни матери уже не приносил. Филипп начал ходить в третий класс школы и по месяцу жил то у отца, то у матери, но никак не мог привыкнуть к новой жене папы и к новому мужу мамы. Он не мог себя вести легко и просто, как в дошкольном детстве, когда отец и мать жили вместе, и виноваты в этом, он считал, появившиеся чужие люди, поэтому не мог принять ни мачеху, ни отчима. Новые супруги его родителей не могли искусно скрыть того, что Филипп для них тоже чужой и нежеланный свидетель в жизни. В конце концов Филипп окончательно переехал к любимой бабушке и прожил у нее до женитьбы.

Будучи уже семейным человеком, Домников знал, что  его женщины, с которыми он встречался, очень тяжело переживали, когда он расставался с ними из-за лучшей любовницы. Странно, но они часто первое время не ревновали его к жене, однако другой соперницы не терпели. Из-за повышенной чувствительности он не мог переносить женских слез. Первой любовнице, с какой Филипп сошелся на работе, он по наивности и неопытности честно обещал, что оставит жену и переберется жить к ней, потому что был убежден, что жить с нелюбимым человеком намного грешнее, чем супружеские измены. Однажды Филипп пришел вечером домой с твердым намерением собрать личные вещи и уйти. В ответственный момент с болью в сердце он посмотрел на беззаботно играющих дочерей и не решился объявить жене, которая, как всегда, была поглощена больше детьми и домашними заботами, чем своей внешностью, о желании оставить семью. Сама только мысль о том, что какой-то чужой мужчина придет на его место, как отцу стала ему нестерпима до слез. Девочки будут чувствовать себя сиротами, как когда-то он сам, и Филипп ясно представил несчастные, потерянные лица дочерей и скованное поведение при вынужденном общении с чужим человеком. Это являлось основной причиной, почему он не смог уйти. Филипп со стыдом вспомнил, что, когда женился, то дал себе зарок ни при каких обстоятельствах не уходить от своих детей до их совершеннолетия, памятуя о собственных переживаниях при разводе родителей. С тех пор Филипп взял за правило никого не мучить и надолго не затягивать с кем-либо отношения, раз уж он не в состоянии обходиться без новой женщины вовсе. Сейчас в другом городе ему хотелось интриги, потому что она гарантированно не могла продлиться дольше двух дней, и это радовало. В лифте в компании двух молодых девушек Филипп продолжал обдумывать ходы своей очередной охоты на понравившуюся ему одну из них...

Глава 3

Немного проехав вниз, лифт замер, и в кабине погас свет. Наступила полная темнота, какая немедленно приходит после отключения освещения. Домников крепко, до появления цветных кругов зажмурился, потом быстро открыл глаза,  темнота по-прежнему казалась беспросветной. Спустя минуту глаза начали привыкать. Исчез ослепляющий эффект яркого пятна от погасшего плафона на потолке. Стало еле видно маленькую щель между дверями, через которую едва пробивался дневной свет из больших окон лифтовых площадок. Остановка произошла между этажами, так как полоска света в центре имела значительный разрыв, а значит, открыть двери руками и выбраться на свободу представлялось затруднительным делом.

– Ну вот, приехали! – сказал Филипп и машинально попытался просунуть пальцы между створками, но они не поддавались, и только немного увеличилась слабая полоска света, более отчетливо освещая  силуэты девушек на противоположной стороне. Филипп не очень опасался опоздать на встречу, потому смирился с безысходностью и стал спокойно дожидаться, когда подадут электричество. Домников решил безропотно ждать того момента, когда лифт сможет продолжить движение вниз, уверенно полагая в первую минуту, что отключение продлится недолго. Филипп чувствовал себя неловко, потому что чем дольше все молчали в темноте, тем более гнетущим казалось это молчание, а о чем говорить с незнакомыми девочками в такой ситуации – не находил. Филипп убрал пальцы из проема дверей, и опять вернулась прежняя темнота. Притихшие подруги зашевелились, и послышался шепот:

– Танечка, сейчас включат свет... Потерпи чуточку… – Филипп подумал, что попутчицам, возможно, не понравилась усилившаяся темнота, и он опять попробовал просунуть насколько возможно пальцы между дверей. Благодаря незначительному люфту между створками снова вернулась чуть большая полоска света. Филипп смог с трудом разглядеть, что ту девушку, которую он отметил как предпочтительную для знакомства, обнимала за шею ее подруга и успокаивала, а та, прижав ладони к глазам, как будто тихо плакала. Филиппу показалось странным, что она расстроилась из-за остановившегося лифта. Он не видел ничего опасного во временной остановке. Вдруг плачущая девушка вырвалась из объятий и бросилась на Филиппа. Прежде чем услышать ее панический крик, он почувствовал, что она быстро просунула руки ему под мышки и прижалась всем телом. Она рыдала и кричала ему в грудь, но это, казалось, слышно было на всю гостиницу:

– Сделайте что-нибудь!!! Скорее!!! Я прошу вас!!! Мне страшно!!! – Ее громкие грудные рыдания обескуражили Филиппа. Внезапно он ощутил резкую боль оттого, что  ногти девушки впились ему в спину. Он предположил, что его тонкая рубашка порвана, и начал явно ощущать кровяную мокроту под лопатками. С трудом сдерживая боль, Филипп крепко обнял испуганную пассажирку, и это на мгновение утихомирило ее, а боль в спине от впившихся ногтей несколько уменьшилась. Как только Филипп ослаблял свои объятия, Татьяна опять до нестерпимости сильно впивалась в его тело.

– Тихо-тихо... – сказал он ей успокаивающим шепотом в ухо и легонько похлопал по спине. Несчастная девочка буквально вросла в Домникова. Стыд оттого, что он не смог выдержать царапин от ногтей девушки, заставил его, стиснув зубы, с трудом сдержаться, хотя в первое мгновение Филипп чуть не закричал от чудовищной боли. Как бы больно ему ни было, мысленно он решил, что без малейшего звука перенесет все, что ему придется испытать сейчас от плачущей девочки... Более спокойная подружка, тоже напуганная, беспомощно стояла позади плачущей Тани и в растерянности утешала ее, положив свои руки ей на плечи. Только теперь до Филиппа дошло, что Татьяна, возможно, больна. Какая-то фобия была налицо... Спустя мгновение Таня опять начала плакать, ее тело сотрясала дрожь. Филипп вновь почувствовал знакомую боль от ее не ко времени, должно быть, красивых и длинных ногтей. Теперь пораненная спина стала более отзывчива на бессознательные истязания, но Домников терпел... Здоровая девушка, как бы опасаясь остаться одной в темноте, тоже прижалась к ним, и Филипп был вынужден одной рукой обхватить и ее... В таком положении его осенила догадка, что, возможно, где-то на этажах есть люди, ожидающие лифт. Он попытался чуть придвинуться с девушками к проему дверей, но ничего не получилось – он не мог оторвать ноги от пола. Прильнувшая к нему девушка, а он из-за боли в спине не обратил на это внимания, стояла на его туфлях, и пальцы его ног начали понемногу ощущать неприятную сдавленность. Он крикнул громко:

– Эй!!! Есть кто-нибудь там?!! – Внизу слышался едва различимый разговор жильцов или работников гостиницы, но никто не ответил. – Люди!!! – опять крикнул Филипп еще громче. – Здесь человеку плохо!!! Сходите кто-нибудь вниз к администратору и скажите, что здесь в застрявшем лифте человеку плохо!!! – Из-за длины фразы Филипп предположил, что разобрать и услышать могли только первое слово «люди». Между тем, его крик помог ему перенести боль в спине и неприятную тесноту прижатых пальцев на ногах, подобно тому, как вырвавшиеся проклятия помогают сильно споткнувшемуся заглушить боль ушибленного места. Вдруг откуда-то рядом в ответ женский голос негромко и спокойно ответил:

– Уже ушли... Потерпите. – По всей видимости, это была этажная уборщица. Она сказала три слова с такой интонацией, как будто обращалась к детям шалунам, которые дурачатся и раздражают ее беспричинно громким шумом. Филиппу захотелось грубо выругаться, чтобы уборщица реально представила серьезность положения, но он сдержался, опасаясь напугать девушек. Немногочисленные жильцы полупустого отеля, поняв, что лифты не работают, стали уходить на лестничные марши, чтобы не терять времени. Филипп предположил, что все исчезли, и их никто больше не услышит. Мысленно он молил Бога, чтобы флегматичная работница , проходившая мимо и знавшая о них, тоже напомнила администратору, что в застрявшем лифте кому-то плохо. В его объятиях плакали уже обе девочки. Он стоял и не знал, как их успокоить или убедить, что помощь скоро придет. Все его увещевания не оказывали никакого действия – подруги плакали не переставая... Еще некоторое время назад девушки смеялись беззаботно, а он строил планы о том, как бы заполучить эту плачущую в свои объятия. Теперь это случилось, Филипп чувствовал сплошное и плотное от коленей до груди прикосновение всего ее вздрагивающего от рыданий тела и на удивление не терял мужского желания к ней... Филипп умышленно начал думать о безобразных, уродливых и беззубых старых бабах, чтобы его желание к молодой плачущей девушке вдруг случайно не проявилось... Сейчас преобладали жалость и сострадание к несчастной, но интерес не пропадал, несмотря на то, что с детства Филипп не мог переносить чье-то горе...

Обнимая двух плачущих подруг, Домников невольно припомнил свою плачущую покойную бабушку. В дошкольном возрасте однажды с соседом Сережей они пришли к тому в огород, где стали срывать с грядки еще неспелые, колючие, но желанные первые огурцы. Сережа был на год моложе, и ему всегда хотелось дружить с Филиппом. Соседский мальчик использовал любой повод, чтобы Филипп обратил на него внимание. Вот и тогда он позвал Филиппа в свой огород попробовать их огурцов, рискуя быть побитым дома. Как назло их поход не остался незамеченным: из дома выбежал отец Сережи с багровым лицом и сердито и громко закричал на них. Он увидел в окно, которое выходило в огород, что ребята подошли к огуречным грядкам. Филиппу тогда показалось, что отец друга был пьян. Перепугавшись, дети от страха с явным опозданием присели под огромные огуречные листья. Филиппа охватила паника... Ребята спешно, не сговариваясь, начали вынимать из-за пазухи огурцы и бросать их обратно в лунки. Филипп трясущимися руками быстро выкидывал огурцы и очень надеялся, что дядя Боря не поймет, что огурцы оборваны... Отец друга сердито потребовал, чтобы друзья перестали прятаться и подошли немедленно к нему. Маленького нескладного Сережу отец за непослушание иногда бил ремнем, а Филиппа никто дома не трогал, и он предположил, что сейчас его могут впервые побить вместе с товарищем, дружбы с которым он особенно не искал. У Филиппа в своем огороде поспевали огурцы, а он польстился на приглашение очкарика, как он его презрительно про себя называл, и сейчас, очевидно, получит за это... Филипп очень боялся какой-либо боли, и возможные предстоящие побои пугали его до дрожи... У него по всему телу прошел озноб... Сергей первый приподнялся из листьев и неуверенной походкой пошел к отцу. В его похожих на коровьи глазах, увеличенных не имевшими одного ушка и крепившимися на затылке белой резинкой очками с большим плюсом, хорошо виделся огромный страх. Линзы-лупы особенно подчеркивали его испуг на побледневшем лице. Казалось, что Сережа шел на полусогнутых ногах, и они его плохо слушались. Когда сын поравнялся с отцом, тот резко схватил Сережу за руку, и с силой хлопнул ладонью по затылку, отчего очки перекосились на лице друга, но не слетели благодаря резинке. Сережа вырвался и выбежал в открытую калитку на улицу. Он бежал и громко ревел, и губы его посинели от нехватки воздуха. Перекошенные очки мешали ему хорошо видеть дорогу перед собой, и поэтому он бежал почти вслепую... Сережа боялся остановиться и поправить очки, потому что не был уверен, что отец его не преследует...

Настала очередь Филиппа. Сердитый полупьяный и грубый мужик своим зычным вселенским голосом потребовал, чтобы и он шел к нему. Филипп в страхе медленно направился мелкими шажками к выходу, боясь смотреть на страшного дядю Борю, который стоял на пути. Поравнявшись с ним, он нагнулся от предполагаемого сильного удара по затылку и бросился в проем калитки. В этот момент Филипп зацепился кистью правой руки за не загнутую до конца скобу из толстого ржавого гвоздя на столбе, что предназначалась для крючка калитки. Отбежав в панике на безопасное расстояние, Филипп почувствовал холод ниже основания большого пальца на правой руке. Он остановился и увидел, что содрал кожу с мясом. В ране немного виднелась ослепительно белая кость его маленькой детской руки. Прикрыв ладошкой здоровой руки рану, Филипп от испуга закричал так громко и сильно, что кровь словно испугалась его крика и перестала идти... Он в этот момент больше всего боялся того, что его рана рассердит мать, которая всегда его ругала за ушибы и ссадины, и от которой его защищали бабушка с отцом. Его крик заставил прильнуть к окнам всех соседей в ближайших домах. Первой из дома Филиппа выбежала его любимая бабушка. Она неслась к нему, не чувствуя ног... Серафима Прокопьевна видела только громко кричащего от боли внука. Предполагая  чудовищное и непоправимое, она за несколько метров остановилась и боялась подойти ближе... Ее лицо было бледным, а встревоженные глаза уже наполнились слезами, хотя она еще даже не видела раны... Затем Серафима Прокопьевна нерешительно и тихо попросила показать, что у него с рукой... Когда Филипп убрал дрожащую ладонь с раны, бабушка смогла только вскрикнуть: «А-ха-ха!!!», потом тихо села на траву и заплакала от беспомощности... Вокруг ее беззубого рта и глаз образовалось множество трогательных морщинок, подчеркивающих ее большую горечь от случившегося несчастья... Она винила себя, что не уберегла внука. Главное, ее беспокоило, не повредил ли ребенок сухожилие, а встать проверить боялась и не решалась. Несчастная женщина чувствовала, что из-за этой раны внука ее обвинят в бесполезности, и в душе уже согласилась с этим приговором... Возможно, ей придется вернуться в свою коммунальную квартиру и доживать век в одиночестве, чего ей очень не хотелось...

Филипп помнил до сих пор, что ему тогда стало очень жалко родную бабушку, потому что она его безумно любила и спала в детской комнате с ним. Каждый раз перед сном Серафима Прокопьевна тайком от Александра Васильевича Домникова, молодого коммуниста, который, добродушно смеясь над ней, при каждом удобном случае говорил, забавляясь над пожилым человеком, что Бога нет, клала внуку под подушку маленькую иконку Богоматери с Иисусом Христом. Затем она шептала молитву, из какой Филипп мог разобрать только свое уменьшительное имя «Филипок», перекрещивала его, крестилась сама, располагалась на кровати с краю и поверх одеяла обнимала накрытого по самые уши любимца. Спустя мгновение они проваливались в крепкий сон на огромной бесформенной пуховой перине...

Бабушка каждое утро водила Филиппа в детский садик, опасаясь нападения по дороге бездомных собак и соседских гусей, а перед садом целовала мальчика и всовывала в карманы его коротких штанов с лямочками через плечи две горсти любимых им шоколадных конфет «Кара-Кум» с коричневой начинкой. Бабушка любила целовать Филиппа, и он знал это, и уже тогда, ради того чтобы сделать ей приятное, сам часто притворно просил разрешения поцеловать ее при каждом случае, когда видел, что ей этого очень хочется...

От жалости к бабушке он, маленький мальчик, перестал реветь от своей нестерпимой боли. Он помнил, что успокаивал бабушку, гладил ее, сидящую на земле, здоровой рукой по волосам и просил не плакать. Филипп стал, улыбаясь, говорить ей, что ему уже «совсем нисколечко не больно». Он начал плакать опять от того, что не переставала плакать бабушка, а не от своей немыслимой раны. «Бабуля, не плачь, пожалуйста...» – просил он ее жалостливо, весь в слезах, и она спешно ему отвечала, утирая слезы: «Не буду, не буду, родимый!..»

Спустя некоторое время прибежали с работы отец с матерью, кто-то из соседей им позвонил, и Филиппа увезли в местную поликлинику, где он, боясь предполагаемой боли от прикосновений,  умолял родителей и доктора не зашивать рану, а дать возможность ей зарасти самой. Врач подумал и согласился, но предупредил родителей, что останется некрасивый шрам. В последующем в благодарность медицинской сестре, чтобы она непременно при смене повязки медленно и не больно снимала прилипающие к ране бинты, прежде отмачивая их подолгу в слабом растворе марганцовки,  Филипп с бабушкой каждый раз приносили в процедурный кабинет литровую банку клубники с огорода...

Удивительно для Филиппа было то, что мать из-за этой раны тогда впервые не ругала его. Она только, как бабушка, беспомощно плакала в коридоре поликлиники, доставая то и дело из манжета на запястье кружевной носовой платок,  прикладывая его по очереди то к заплаканным глазам, то к припухшему, покрасневшему носу... Она как будто стеснялась своего красивого носового платка в этот момент несчастья, и потому свернула его несколько раз, скрывая кокетливую бахрому по краям. Елизавета Кирилловна Домникова, мать Филиппа, еще молодая, красивая женщина, только накануне вечером уступила напору своего начальника, Бориса Львовича Смелянского, видного еврея с волнистыми черными волосами и вступила с ним в любовную связь. Все ее наряды, начиная от носовых платков и заканчивая нижним бельем и модными капроновыми чулками со швом позади, теперь тщательно и ревностно подбирались для этого широкого по щедрости и желанного мужчины... В поликлинике она чувствовала, но отказывалась верить, что рана сына как бы предупреждение ей свыше за неверность, и что истинной жертвой этой измены всегда будет именно Филипп, а не муж-нарцисс...

Вот и сейчас плачущие девушки в лифте бередили душу Филиппа ощущениями, похожими на давние чувства к родной бабушке, но какая-то разница между чувствами к бабушке и  сегодняшними чувствами к девушкам присутствовала. Или бабушка была ближе ему и роднее, или хорошее настроение с утра не давало ему осознать в полной мере серьезность настоящего положения для трясущейся и плачущей девушки. Филипп никак не находил, что им нужно говорить, чтобы они успокоились... Как обычно, в таких ситуациях время течет очень медленно. Каждая минута из-за напряжения казалась значительно длиннее. Вокруг узников стояла тишина, и поэтому всхлипывания несчастных подруг оглушали сердце Филиппу... Ему представлялось, что он должен срочно что-то предпринять, чтобы оправдать их надежды на него... Иначе он мог потерять этот их первый инстинктивный интерес к нему как к мужчине-спасителю, и этого Филипп опасался, как позора...

Глава 4

–  Сейчас электрики устранят поломку, и мы спокойно спустимся на первый этаж, –  произнес успокаивающе Домников первое, что пришло в голову, но тотчас подумал, что вряд ли эту поломку устранят немедленно. Возможно, электричество отключилось во всей гостинице, а это потребует вызова аварийной службы, которая по обыкновению не торопится. Девушки как будто читали его мысли и по интонации его голоса почувствовали, что он говорит это только потому, что хочет успокоить их. Они на его замечание заплакали вновь в полный голос. Рубашка Филиппа была сзади мокрой от крови, а спереди на груди он чувствовал мокроту от слез несчастной девчонки. Он предположил, что его белоснежная сорочка не только разорвана на спине, но и вымазана на груди помадой с губ и тушью с ресниц от заплаканных глаз прильнувшей к нему Татьяны. Филипп запомнил, что, когда скрытно разглядывал девушек после того, как они заскочили в лифт, у них были слегка подведены глаза и губы подкрашены бледно-розовой помадой. Теперь из-за темноты и отчаяния не только у подруг пропал интерес к своей внешности, но и ему стало безразлично, как он выглядит и что с его одеждой. Вся жизнь до этого момента вдруг начала все больше и больше казаться Филиппу забавной и никчемной. Он старался понять, что сейчас испытывает висящая на нем девочка, что заставляет ее лихорадочно трястись и плакать. Если она стоит на его туфлях, то, возможно, она опасается, что лифт может сорваться и рухнуть на дно шахты, что грозило бы всем увечьями или смертью. Как психически и физически здоровый человек, Филипп понимал, что это вряд ли могло случиться. Все лифты имели надежные тормозные механизмы на случай внезапного отключения электричества или обрыва троса еще со времен Элайша Отиса. Филипп где-то читал, что еще в середине девятнадцатого века на промышленной выставке в Нью-Йорке этот самый Отис ради рекламы изобретения механизма, страхующего лифт от падения, на высоте двенадцати метров дал команду отрубить трос. Изобретатель стоял на этой платформе. Когда его команду исполнили, то платформа с грузом и Отисом пошла вниз и через два-три метра с ужасным скрежетом остановилась. «Все безопасно!» – прокричал довольный и взволнованный автор под шум аплодисментов публики. «Может быть, случались в истории происшествия, когда лифты все-таки обрывались и проваливались на дно шахты, несмотря на давнее изобретение страхующего механизма?.. Может быть, эта девушка не больна, а знает, что такое возможно?.. А может, она боится замкнутых пространств?..» – мелькали у Филиппа в голове всякие предположения о природе страха рыдающей девушки. Спросить ее о чем-либо он не мог, потому что она явно была в истерике или, возможно, в предобморочном состоянии. С другой стороны, Филипп понимал, что кругом столько некомпетентности и запущенности, а экономия на всем и безденежье нынешних, уже не советских времен могут привести в негодность элементы уловителя лифта, и тогда все возможно. В темноте пульт не освещался и, следовательно, нельзя было отыскать кнопку связи с диспетчером, если она вообще имелась. Филипп не курил, поэтому не имел при себе ни спичек, ни зажигалки. Если бы у него или у девчонок имелись спички или зажигалка, то он не представлял, как можно было воспользоваться ими. Татьяна парализовала его и сделала невозможным любое движение. Оторвать ее от себя казалось верхом безжалостности. Филиппу представлялось, что любое отстранение ее от себя походило бы на отказ в помощи, о чем он не мог и помыслить. Ему очень хотелось быть нужным этой девушке, однако он все-таки спросил, намеренно придавая теперь своему голосу уверенность и беззаботность, чтобы попытаться внушить подругам, что ситуация не опасная:

– Девчонки, может у вас есть зажигалка?! Мне нужно посветить и поискать кнопку диспетчера.
– Нет... – всхлипывая, произнесла подруга Татьяны. Филипп почувствовал, что у перепуганной в его объятиях девушки затряслась голова. Или Татьяна тоже давала понять, что у них нет зажигалки, или у нее начался эпилептический приступ, Филипп не смог тотчас определить. Он еще крепче прижал девушку к себе. Ему припомнилось, что в начальных классах школы он сидел позади мальчика, больного эпилепсией. Как только у того в классной тишине из-за испуга от внезапно громкого звонка об окончании урока начинался приступ, Филипп по просьбе учительницы старался крепко схватить больного одноклассника сзади под мышки, предостерегая от случайного удара в припадке  обо что-нибудь головой.

Действительно, девушка в его руках затряслась всем телом. Спустя минуту она судорожно скорчилась в его объятиях, и голова ее уперлась ему в грудь. Домников, как когда-то в школе, по очереди, сначала левую, а потом правую  просунул руки девушке под мышки, чтобы ее было легче держать навесу. Одной рукой он попробовал нащупать в темноте пульт управления лифтом. Филиппу было неудобно держать девушку и пытаться найти пульт. Несчастная находилась в бессознательном состоянии, стонала и сопела громко носом, и это не давало возможности Филиппу поискать пульт за спиной. Наконец ему это удалось, и он быстро ладонью стал нажимать все кнопки без разбора. Домников надеялся, что какая-нибудь из кнопок окажется для вызова диспетчера, но все его старания оказались напрасными. Никто не отзывался на его сигналы. Пот ручьем стекал с его лица и капал на Татьяну, которая источала запах приятной смеси чистого девичьего тела и полевых трав от едва уловимой парфюмерии. Девочка его пота уже не ощущала.

– По-моему, она потеряла сознание, – сообщил он подруге. – Она больна эпилепсией?
– Да... – тихо, не сразу ответила заплаканная подруга. Она знала о Татьяне все, но помнила, что та не любила говорить о своей болезни кому-либо. Филипп к ее облегчению тактично не стал больше ни о чем спрашивать. Больная в его объятиях некоторое время не казалась тяжелой, но с каждой следующей минутой ему становилось все неудобнее и труднее держать ее.
– Как тебя зовут? – спросил Филипп.
– Катя, –  ответила робко девушка. Она перестала плакать.
– А меня Филипп. Катя, я присяду с ней на пол, мне непросто будет держать ее долго? –  тихо спросил Филипп у подруги. – Я посажу ее на протянутые ноги, чтобы не запачкать платье, – добавил он извиняющимся тоном, чтобы Катя не беспокоилась о том, что на полу можно замараться.
– Хорошо... – ответила так же робко Катя. Она теперь полностью полагалась на Филиппа. Она с ужасом представила, что бы смогла сделать в остановившемся лифте, если бы с ними не ехал Филипп. Вероятно, ей пришлось бы лежать на полу вместе с подругой и только беспомощно рыдать от страха.

Домников подхватил скорчившуюся в приступе девушку одной рукой за спину, а другой под колени, и медленно начал спускаться по стене на пол. Филиппу становилось больно прижиматься окровавленной и вспотевшей спиной к пластиковой стене кабины. Разрывы рубашки не защищали его спину от боли именно потому, что в некоторых местах голая пораненная кожа спины тормозила его сползание, но он терпел ради того, чтобы спокойно сидеть на полу. Он осторожно и медленно съехал с девушкой на руках. Кабина лифта оказалась небольшой, и протянутые ноги Филиппа уперлись в противоположную стенку. Татьяна неподвижно сидела поверх его коленей, а голова ее, слегка подрагивая, лежала на его левом плече. Теперь она казалась ему легкой. На полу Филиппу стало прохладнее, и теперь он слышал только затихающее сопение несчастной...

Глава 5

Больная девочка время от времени продолжала стонать. Домников почувствовал, что ему стало окончательно легко, мышцы расслабились от напряжения, а в голову начали приходить мысли о разных фобиях. «Современный мир породил десятки новых фобий. Все они, безусловно, вызваны страхом смерти в катастрофах, связанных с техникой... Последний год я тоже приобрел одну боязнь – я перестал летать куда-либо самолетами, хотя в советское время пользовался ими очень часто, а иногда по два раза в неделю... Большое количество информации об авиакатастрофах заставило меня отказаться от воздушного транспорта. В советское время этих сообщений я не замечал, так как власти ограничивали их появление, и только крушения самолетов за рубежом освещались в советских газетах. Теперь же каждая катастрофа в стране попадала с непереносимыми подробностями на телевидение, на радио и в газеты. Особенно повлияли на меня репортажи журналистов, крупно выхватывающих объективами телекамер лица родственников в аэропорту тотчас после известия о том, что встречаемый самолет потерпел крушение. Именно гримасы ужаса этих несчастных людей, пораженных внезапным огромным горем в первые секунды после страшного известия, сыграли главную роль в моем решении отказаться от самолетов...» –  рассуждал он.

Домников понимал, что можно погибнуть и за рулем своего автомобиля, и в поезде, и утонуть на морском лайнере, но там имелся больший шанс остаться живым, чем в самолете. По статистике авиаперевозки считались самыми безопасными, как он помнил еще со школы, однако это не успокаивало, так как в самолете очень часто погибали почти все пассажиры. Человек в авиалайнере, терпящем бедствие, не мог сам принять участие в своем спасении, кроме как пристегнуться ремнями, надеть кислородную маску, выполнить ряд инструкций стюардессы, молиться Богу и ждать смерти в полном сознании и здравии.

Филипп опять мысленно вернулся в действительность. Он не мог решить, стоит ли ему стучать в дверь лифта и пытаться быстрее вызвать помощь. Он опасался, что это может раньше времени дать Татьяне очнуться и опять ввергнет ее в ужас. Если она придет в себя в темноте и не поймет, что происходит, то это вновь вернет ей паническое настроение. Домников вспомнил, что когда его сосед на впереди стоящей парте в школе приходил в себя после приступа, то первое время не мог понять, что с ним произошло. Он удивленно смотрел на всех одноклассников, которые окружали его плотным кольцом и как завороженные глядели на него и молчали. Несчастный больной мальчик с бледным лицом быстро понимал, что именно с ним произошло. Он спешно вытирал ладошкой под носом густые зеленые сопли, а вымазанной ладонью проводил по форменному школьному пиджаку и начинал вымученно улыбаться, глядя на всех. Как ни в чем не бывало он от неловкости шумно хлопал крышкой парты, доставал портфель и пытался что-то в нем найти, потом вынимал какой-нибудь не тот учебник, открывал его и начинал мнимо читать, шевеля губами. Этот ученик хотел поскорее отвлечь от себя десятки пар любопытных глаз.

Филипп услышал, что Катя снова заплакала, и поспешил успокоить ее.
– Катя, не стоит плакать. Скоро дадут свет, и мы благополучно спустимся вниз. Лифт надежно держится и ничто не может его обрушить. Это предусмотрено конструкцией, – просящим и искренним тоном на этот раз постарался объяснить Филипп. Он боялся даже представить, что истерика случится и со второй девушкой.
– Я знаю... – ответила тихо Катя и спустя некоторое время добавила: –  Мне жалко Таню... – Подруга, оказывается, больше переживала о том, что Татьяна серьезно больна и это могло сказаться на ее дальнейшей судьбе. Филиппа вдруг осенило предположение, что большинство фобий у людей имели природу недостаточной осведомленности. Катя знала, что лифт не может упасть ни при каких обстоятельствах, и это позволяло ей избежать паники. Но тут же, на своем примере, он нашел противоречие своему предположению. Может быть, и он не имел бы боязни летать самолетами, если бы, не анализируя, взял на веру успокаивающую любого нормального человека статистику, что шанс погибнуть в авиакатастрофе равен соотношению примерно одного к десяти миллионам. Но именно его знания, как он считал, породили у него страх летать. Он рассуждал примерно следующим образом: представлял мысленно знаменитую «русскую рулетку», где в барабан револьвера, рассчитанного на шесть патронов, смелый парень вставлял один и крутил его, проводя по руке, затем подводил к виску и спускал курок. У отчаянного человека имелся один шанс из шести, что он погибнет. Здесь же нужно представить револьвер с барабаном на десять миллионов зарядов, в который вставлен так же один патрон. Нарваться на единственную пулю в таком огромном барабане представлялось действительно маловероятным. Но если посчитать, что за всю жизнь вы можете совершить сто и более полетов, то барабан револьвера уменьшался с десяти миллионов до ста тысяч. А если представить, что вы живете в вечно кризисной России из-за ее огромных размеров и малочисленного населения, которая, как проклятая своей ролью противовеса в мире, не может себе позволить разделиться на маленькие и хорошо организованные государства, подобно государствам Европы, в России вы вынуждены часто летать на старых самолетах, или где ваш летательный аппарат отремонтируют не на должном уровне, или ваш самолет могут заправить некачественным топливом, то ваш барабан уменьшится более значительно. Эти «если» можно, наверное, добавлять и еще, и вероятность их сосредоточения в каждом следующем полете в России неумолимо возрастает, а это уже причина для фобии. Значит, не только неосведомленность может вызывать фобию, но и чрезмерная осведомленность внушает нам страх.

Домников отогнал от себя все рассуждения, но теперь в его голову пришел навязчивый, неприятный и колючий вопрос, который за все это время, что он находился в лифте, приходил тотчас, как только он переставал думать о чем-либо ином. Подобно вымокшему бревну на реке при сплаве леса, вопрос этот то тонул в сознании, то всплывал вновь. «Почему я избегаю спросить себя прямо? Если мой ответ будет неприличным, то никто об этом, кроме меня, не узнает... Никто! Разве я не могу честно себе ответить на вопрос о том, был бы я таким же чутким и участливым, если бы в моих руках оказалась больная или больной, какие не так приятны мне, как эта несчастная, но молодая и красивая девушка?..» Он понимал, почему ему пришел в голову именно этот вопрос. Домников помнил, что немедленно после остановки лифта и после того как больная бросилась к нему со словами о помощи, он как бы услышал давно знакомый и удивительно настойчивый зов. Этот «зов тела», как он определял его для себя, подсказывал ему, что это шанс заполучить ее как женщину с меньшими ухаживаниями, в знак благодарности за оказанную помощь, после того как они благополучно выберутся из застрявшего лифта. Тогда Филипп отогнал эту приятную, как ему показалось, подсказку, но она сидела в его голове, она никак не исчезала, и только с каждой минутой, проведенной в темноте, все больше и больше казалась ему крамольной. Ему было дьявольски сладостно осознавать, что это корыстное и неуместное в данной ситуации желание сидело в нем. Большее удовольствие приносило Филиппу то, что он понимал, что подобное желание могло реально осуществиться. Он, возможно, ненавязчиво постарается не упустить этого шанса. Никакая болезнь и страдания несчастной, но привлекательной девушки не могли поколебать его желания или ослабить силу этого желания. Филипп не нуждался особенно в женщинах, но каждая новая красивая девушка лишала его терпения, приличия и совести. Он осознал, впервые за время, проведенное в сломанном лифте, что где-то глубоко в душе первые минуты он был рад случившейся остановке. Сила желания не давала ему замечать этот кошмар, несмотря на порванную и измазанную рубаху, несмотря на окровавленную спину, несмотря на то, что пришлось терпеть грязь, духоту, боль и неудобства, несмотря на то, что он не выполнит сегодня намеченных планов. Теперь ему вдруг стало понятно, почему ничто не мешает плодиться народам в нищих странах Африки и Южной Азии. Нищета, голод, неустроенность не могут влиять на возможности тех сил, что сидят в нас. Домников где-то читал свидетельства военнопленных Первой мировой войны, которые рассказывали, что зимой в лагерях, под холодным дождем, голодные, грязные и вшивые солдаты еженощно занимались онанизмом, а некоторые парочки мужеложством.

Филипп впервые со стыдом вспомнил, что улыбался первое время после остановки лифта и не мог не улыбаться, и благодарен был темноте, потому что девушки не видели его нескрываемой удовлетворенности на лице. Теперь только одно принесло ему моральное утешение – он честно и искренне утвердительно ответил себе на поставленный вопрос. «Да! Я непременно помог бы в этой ситуации любому человеку, невзирая на его пол и внешнюю привлекательность! Но почему все мое тело испытывало приятное волнение от предстоящего возможного успеха у девочек? Почему позывы моего сытого и сильного тела подавляют мой человеческий дух? Почему нет равновесия между телом и духом? А возможно, это равновесие препятствовало бы жизненно необходимому приросту людей на Земле? Не увеличиваясь числом, род человеческий не мог бы развиваться и как следствие – выжить. Возможно, поэтому во мне, в молодом мужчине, должна прежде всего находить выход моя способность «рисовать» себе подобных?.. Не знаю…»

Глава 6

Эти размышления заставили Домникова вспомнить, как он считал, сомнительные, неприличные и даже преступные поступки за прожитую недолгую жизнь.

В старшей группе детского садика он подружился с девочкой, которая явно его выделяла из всех мальчиков в группе. Если всем ребятам она не позволяла принимать участие в ее играх с подругами, то его она всегда принимала в компанию играющих во «взрослую семью» девочек. Они один миг смотрели друг другу в глаза, и им все становилось понятно... Девочка говорила ему своим взглядом, что «ты можешь всегда приходить, и я не могу тебя не пустить в игру, потому что очень рада тебе...» Филипп уже тогда чувствовал свою силу над ней и во время прогулок на игровой площадке пользовался этим решительно. Он незаметно отделялся от компании мальчиков, уверенно звал эту девочку уединиться с ним в какой-нибудь разукрашенный большими божьими коровками фанерный домик и наперед знал, что она обязательно пойдет, и она действительно, как на веревочке, покорно шла за ним. Там он садился на лавочку, прибитую вдоль стены, и просил ее подойти к нему близко. Она знала, зачем он ее зовет, и подходила к нему вплотную и покорно стояла. Филипп просовывал ладошку девочке между ног и прижимал к интимным местам. Приятный холодок наполнял от волнения его детскую грудь, и у него чуточку дрожали руки от нахлынувшего удовольствия и от несомненной власти над подружкой. Затем он вставал и еще увереннее сверху просовывал свою руку ей под резинки колготок и трусиков, и приятные ощущения от тепла между ног девочки у него еще больше усиливались. Филипп видел и понимал, что противиться ему девочка не имеет ни воли, ни сил, ни желания и готова была исполнять любое его приказание и прихоть, и от этого понимания всего Филиппа трясло, как в лихорадке. В его голосе слышалась дрожь, когда он распоряжался ею, прося встать ближе или шире расставить ноги... Девочка в это время чуть нагибалась и смотрела в окошко домика, чтобы случайно никто не зашел и не помешал им «играть в семью»... Их часто пугали ее подруги и его друзья.

Однажды после обеда, перед дневным сном, Филипп и девочка, не сговариваясь, вызвались помочь няне и воспитательнице расставить кроватки-раскладушки для сна. Дети знали, почему они вызвались помочь. Им необходимо было поставить рядом свои раскладушки, которые были помечены персональной приклеенной картинкой,  изображения которых повторялась в раздевалке на шкафчиках для верхней одежды и на горшках в туалете. Филипп с подружкой благополучно все исполнили. Когда все дети в группе по картинкам нашли свои раскладушки и улеглись спать, а воспитательница ушла из общей спальни, Филипп медленно, не открывая глаза, просунул свою руку под простыню своей послушной партнерше. Девочка чувствовала опять его руку у себя между ног, но глаза не открывала. Филипп видел, что ее веки дрожали, и таким образом она старалась не просмотреть возвращение воспитательницы из-за его спины. Они оба участвовали в этом таинстве и оберегали друг друга от постороннего глаза. Опять его детская рука чуть дрожала от запретного удовольствия, и он крепко зажмурился, как ему показалось, на одно мгновение...

Вдруг Филипп почувствовал, что с него слетела простыня. От испуга он машинально быстро дернул руку назад и неуверенно приоткрыл притворно сонные глаза, делая вид, что не понимает, зачем его разбудили. Он заметил, что его подруга лежит на соседней раскладушке уже спиной к нему, а его простыню держит в руках воспитательница, стоящая над ним, и шепотом, чтобы не поднять всех детей, говорит ему какие-то осуждающие слова, хмурясь при этом. Филипп ничего не мог разобрать и только удивлялся мысленно тому, как они могли просмотреть возвращение воспитательницы. Ему было стыдно, но он понимал, что ему стыдно не настолько, чтобы это могло сравниться со страшным позором от вероятной возможности описаться во время часа сна, и об этом узнали бы все дети в садике. Дети, мочившиеся в постель, в группе жили как изгои. Безжалостные здоровые сверстники воспринимали их как прокаженных, дружно смеялись над несчастными и избегали общения с ними. Подобного Филипп очень боялся, и это могло бы его опозорить перед всеми надолго и без возможности оправдаться. Он очень опасался стать посмешищем, ибо позор в садике мог перейти за ним в школу, которая в их пригороде была только одна, а это значит стать посмешищем на все школьные годы. Удивительно, но особенно он опасался стать посмешищем не для всех детей, а в большей мере для девочек...

Воспитательница подняла Филиппа и заставила перенести свою раскладушку в другой конец спальни, где лежали преимущественно мальчики. Она уложила его и накрыла сдернутой простыней. Во время полдника после дневного сна сидевший за столиком Филипп видел, как воспитательница что-то рассказывала няне и смотрела в его сторону, и при этом обе женщины с театрально широко раскрытыми глазами криво улыбались и с нарочито фальшивым удивлением на лицах покачивали головами. Ему не нравилось это, но он интуитивно чувствовал, что за свой проступок не станет посмешищем, если это вдруг станет известно всем детям в группе. Откуда у него так рано возник интерес к девочкам? Он не знал ответа на этот вопрос. Филипп помнил, что девочки и мальчики в детском садике ходили в общий туалет, где у каждого ребенка имелся только персональный горшок со своей наклеенной картинкой. Дети все вместе, мальчики и девочки, одновременно в одном туалете справляли нужду. Филипп помнил, что его друзья мальчишки в своем кругу всегда со смехом обсуждали поведение девочек в туалете и все то, что видели у них в уборной...

Другой сомнительный случай произошел с Домниковым тоже в детском саду. Пребывание Филиппа в садике по возрасту заканчивалось, и через три месяца ему предстояло идти в первый класс общеобразовательной школы. За эти три месяца в старшую группу Филиппа пришел новый мальчик. Он был рыжий и полный. Его сплошная рыжесть лица напоминала лист белой бумаги, засыпанный плотным слоем кукурузных хлопьев. Через два дня к Филиппу на прогулке подбежал его маленький и старый дружок Витька и с вытаращенными глазами возбужденно прошептал:

– Филя! Новенький рыжий дает потрогать жопу каждому, кто из мальчишек даст ему потрогать письку! Я уже потрогал его! Сашка с Юркой первые щупали его! Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он дал потрогать жопу тебе? Вы побудете в домике, а я постою и посмотрю, чтобы воспитка вас не увидела. – Филипп стоял и не понимал, почему у Витьки есть интерес потрогать попу у новенького рыжего мальчика. Ведь это не девочка. Но по наитию Филипп безошибочно определил, что новый мальчик в данном случае играл роль девочки. Витька и еще два мальчика из неблагополучных семей слыли непослушными и нехорошими детьми. На прогулке они уже тайком курили собранные на улице брошенные окурки. Филипп никогда не пытался курить, но понимал, что эти три мальчика играли лидирующую роль в группе, и если он сейчас откажется потрогать новенького за попу, то его авторитет среди них упадет, и они будут считать его маменькиным сыночком и трусом. Потом он, как все слабые и несмелые мальчики, будет покорно ждать своей очереди, чтобы покататься на велосипеде. Велосипедов в группе было всего три, и основное время, которое отведено на прогулку, будут кататься на них только эти три мальчика. Воспитательница не регулировала очередность катания на велосипедах, потому что уединялась на веранде с девочками читать вслух книгу.

– Иди, поговори с новеньким рыжим, – сказал Филипп спокойно, и Витька тотчас убежал, довольный тем, что не только он со своими дружками будет замешан в этом опасном деле. Через несколько минут Витька вернулся и удовлетворенно прошептал:

– Он тебя ждет в последнем зеленом домике. Иди, я покараулю. –  Филипп направился в указанный домик и, пока шел, не испытывал никаких чувств, но чем ближе он подходил к домику, тем тревожнее у него становилось на душе. Войдя в домик, Филипп увидел, что у окна сидит новенький полный мальчик. Он был острижен наголо, но его рыжие волосы немного отросли, и его маленький ершик на голове напоминал одежную щетку у Филиппа дома. Рыжий мальчик посмотрел на Филиппа равнодушно. Филипп чувствовал, что сидящий перед ним новичок был сломлен его предшественниками. Ему уже не было смысла отказывать Филиппу, которого он тоже относил к клану самых сильных и влиятельных в группе мальчиков. На рыжем новичке были надеты просторные шаровары, и по ним легко определялось, что он имел непропорциональный плечам крупный зад. Филипп никак не мог отвлечься от его мальчишеской коротко стриженой головы. Глядя на очертания его зада, который ему казался задом большой девочки, он никак не мог совместить в сознании, что мужская голова и женский зад рыжего новичка одно и то же, что голова и попа девочки. Филипп решил не смотреть на голову полного мальчика и неожиданно для себя почувствовал интерес, подобный тому, что он испытывал к девочкам и к новой красивой воспитательнице в их старшей группе. Всякая жалость к несчастному новенькому у Филиппа исчезла, потому что он видел только округлые контуры толстого зада и унизительную золотистость на лице жертвы.

– Покажи, – скомандовал Филипп тихо, чувствуя свою силу и превосходство над новичком. Филипп знал, что рыжему толстяку попадет от тех первых трех мальчиков, которые первыми склонили его показывать попу, если он вдруг откажется допустить до себя его. Те первые трое обманывали новенького, обещая, что никому не расскажут, если он даст потрогать попу, но каждый раз заходил другой желающий, и ему вновь обещали, что теперь это последний, и его никто больше не будет трогать. Так очередь дошла до Филиппа.

– Сначала ты, – ответил рыжий с показной задиристостью, давая понять, что он может и не боится возражать.
– Что-о-о?! – спросил угрожающе Филипп.
– Покажи письку сначала, а потом я покажу жопу, – сказал быстро рыжий, испугавшись, уточняя свое именно «женское» требование. Филипп подумал несколько секунд и приспустил штаны. «Большой зад» подошел и легонько несколько раз сжал в ладошке уже твердую письку Филиппа. Филиппа сильно затрясло от новых ощущений, похожих на ощущения от близости с девочкой в группе, но значительно ярче по приятности. Мальчик отошел от Филиппа и, повернувшись задом, спустил с себя шаровары. Теперь Филипп видел только неимоверно большую, белую, с золотистыми пятнышками и в прыщах попу рыжего партнера. Филипп вновь почувствовал знакомую дрожь и приятный холодок в груди, которые перехватывали дыхание, но дрожь и приятный холодок на этот раз оказались заметно острее, чем когда-либо. Несмотря на то что большой зад рыжего мальчика был весь в прыщах, Филипп не чувствовал никакого отвращения, а напротив –  неописуемое наслаждение. Филипп начал гладить ладошкой зад неподвижно стоящего внаклон мальчика, и в этот момент в домик вбежал Витька и прокричал, что сюда идет воспитка. Филипп с рыжим мальчиком быстро надели штаны, и как ни в чем не бывало вышли из домика.

Филипп ходил по прогулочной площадке детского садика и никак не мог успокоиться. Он сожалел, что не успел прижаться к большой попе новичка и что был чрезмерно робок. Филипп мысленно уже строил планы, как он тайком заманит на следующей прогулке рыжего податливого мальчика и сделает грубо и решительно с ним все, что захочет, как со своей девочкой. Филипп невольно сравнил новые ощущения от близости с мальчиком и те недавние с девочкой. Теперь его девочка казалась ему нисколько не интересной, и он удивлялся тому, как он мог обращать внимание на худую и костлявую свою подружку.

Новый мальчик на следующий день не вернулся в группу, а трех ребят, которые перед Филиппом щупали его зад, отчислили из садика. Почему Филипп избежал такой участи – осталось загадкой. Было очевидно, что рыжий мальчик не рассказал о Филиппе никому…

Глава 7

Поразительно схожую дрожь в руках и трепетный холодок в груди, помимо случая в детском саду с девочкой и рыжим мальчиком, Домников испытывал по другому и совсем не похожему поводу. В гостях у родной тети, младшей сестры матери, он с бабушкой остался ночевать, и сын тети, его двоюродный брат Валера, похвастался ему, что у его матери много денег в кармане пальто. Отец Валерия работал на железной дороге машинистом и зарабатывал значительные суммы. Валера открыл шифоньер, потянул на себя пальто и сунул руку в карман. Он с восхищением достал толстую пачку не первый год называвшихся «новыми» после реформы 1961 года дорогих денег и показал Филиппу. Филиппу тогда шел одиннадцатый год, и он никогда не видел такого большого количества купюр. Валерий, довольный тем, что удивил брата, положил все обратно, закрыл шифоньер, приложил указательный палец к пухлым губам и ушел в другую комнату спать. Взрослые – бабушка и тетя с мужем – сидели долго в зале за столом и о чем-то весело разговаривали. Филипп, находясь под впечатлением от увиденной кучи бумажных денег, тотчас вспомнил, что ему очень хотелось иметь спортивные тоненькие лыжи. Он видел такие в магазине спортивных товаров, они стоили очень дорого по тем временам – десять рублей двадцать копеек! В школе на уроках физкультуры зимой выдавали громоздкие, тяжелые и неудобные лыжи, которые крепились к обуви кожаными ремнями. Кататься на таких лыжах было мучением, потому что ремни во время бега ослабевали, и лыжи начинали болтаться на ноге и часто вылетали из лыжни, после чего обязательно происходили падения. Это всегда задерживало приезд Филиппа к финишу. У преподавателя физкультуры на ногах красовались легкие и тонкие лыжи с ботинками и с жестким креплением. Филиппу казалось, что эти лыжи делали преподавателя физкультуры красивым и уверенным, и что тот сознавал это, так как, опираясь на тонкие, изящные палки, подолгу стоял и шутил с молодыми учителями, и явно красовался перед ними. Затем на глазах восхищенных женщин он ловко и с серьезным лицом, словно вспомнил что-то важное, в два движения на месте разворачивался и резво убегал прочь. Он делал вид, что так разворачиваться для него обычное легкое дело, и молодые преподаватели, смотрящие на него, совершенно не важны для него. Именно такие лыжи хотел всегда Филипп, но родители ему не покупали, а у бабушки денег свободных не имелось. Он с удовольствием представил, что все девчонки в классе будут восторженно смотреть на его лыжи, а друзья мальчишки будут признавать его исключительность.

Филипп прислушался к разговорам взрослых в соседней комнате и понял, что может незаметно взять из кармана пальто тети десять рублей, пропажу которых никто не заметит из-за большого количества денег. Он неслышно поднялся с кровати, не включая свет, приоткрыл медленно шифоньер, опасаясь скрипа дверцы. Несмотря на осторожность, дверь все-таки дважды еле слышно скрипнула. Каждый скрип дверцы сильно пугал его. Филипп останавливался и снова прислушивался к взрослым за стеной. Сердце его в темноте билось неимоверно сильно, и ему казалось, что стук сердца могут услышать родные в соседней комнате. Он засунул по локоть дрожащую руку в глубокий карман пальто. Филипп почувствовал запах духов и холод гладкого шелка, из которого был сшит внутренний карман, а на дне толстую, плотную пачку денег. Руки в этот момент не дрожали, а буквально тряслись. Деньги не были перевязаны и лежали в кармане кипой. Филипп достал одну новенькую хрустнувшую купюру и  дрожащей рукой поднес ее близко к глазам, одновременно он продолжал прислушиваться к взрослым в соседней комнате, опасаясь возможного прихода кого-нибудь в этот момент в спальню. Из-за слабого света от уличных фонарей, попадающему в окно, Филипп с трудом смог различить, что это не десять рублей, а пять. Он сказал себе, что ему нужна десятка, а не пятерка, но обратно в карман пятерку не положил, а оставил себе, чтобы, как он успокаивал себя, повторно не вытянуть ее. В душе он уже знал, что никогда не вернет в карман любую вынутую купюру. Филипп желал, чтобы десятка дольше не попадалась ему в руку. Он полез опять в карман и на этот раз достал купюру в пять рублей. «Нет! – сказал он себе притворно решительно в темноте. – Пока не вытащу десятку – не остановлюсь!» Он ясно видел, что, когда Валера показывал ему деньги, там имелись красные десятки. Филипп оставлял себе каждую новую пятерку, которых набрал уже семь штук. Его уже начал одолевать огромный страх, и он стал сомневаться, а стоит ли дальше таким образом искать десять рублей. Восьмая бумажка, наконец, оказалась десяткой. Вытаскивая каждый раз не ту купюру, Филипп ощущал все возрастающую дрожь в руках и приятный холодок в груди, потому что знал, что не вернет обратно в карман семь пятерок, и каждая новая не та купюра заставляла его трястись всем телом все сильнее и сильнее...

Наутро никто не хватился денег, а тетя проводила Филиппа. Она в прихожей помогла ему одеться – держала для него теплое зимнее пальто, а он вставил только руки в рукава. Затем тетя надела на него шапку, расправила уши на ней и связала их у него под подбородком, подняла воротник и повязала шарф. Все это время рядом стояла бабушка, которая с умилением и влажными глазами смотрела на любимого внука. Она осталась и дальше гостить у младшей дочери. Тетя любила Филиппа и на прощание дала ему целую горсть белой мелочи на мороженое и кино, а потом крепко расцеловала, удерживая силой при этом племянника за воротник. Она смотрела на него ласково и любя и всегда видела в детском лице племянника удивительную схожесть с чертами своего отца и деда Филиппа, который умер от того, что замерз на дороге в тундре, где они жили в голодные годы после  Второй мировой войны. У Филиппа она видела тот же вздернутый нос, что у отца. Филипп то и дело опускал свои глаза, как только красивая тетя, улыбаясь и радуясь, целовала его. Ему стало нестерпимо стыдно от того, что он натворил ночью, и поэтому не мог прямо смотреть на нее. Ей же казалось, что Филипп очень застенчивый, раз то и дело скромно отводил взгляд, когда она после поцелуя смотрела на него. Ему вдруг жутко, до слез захотелось признаться во всем и вернуть деньги, но что-то останавливало его. Он представил, как тетя изменится в лице, если он откроется, и уже все равно будет нелюбим. Пройти опять в спальню и положить в пальто в шифоньере деньги он не мог, так как это не могло остаться незамеченным.

На улице стоял утренний мороз. Филипп снял варежки, высыпал из них мелочь на ладонь и лениво пересчитал. Ладонь чуть парила теплом квартиры родной тети. Филиппа удивило то, что мелочи оказалось больше четырех рублей. Он быстро определил, что этих монет ему хватит на тридцать порций мороженого, или сорок раз сходить в кино на детские сеансы, или купить почти килограмм его любимых дорогих конфет «Кара-Кум», но это открытие не радовало его. Разведенные родители не давали ему столько денег, а тетя оказалась намного щедрее. Кроме мелочи у него в кармане было сорок пять рублей, украденных у доброй тети. Его бабушка получала сорок два рубля пенсии в месяц, и ей хватало на все, включая оплату своей маленькой коммунальной квартиры, на продукты, на конфеты и мороженое для Филиппа. Он шел до остановки автобуса и никак не мог избавиться от неприятного ощущения. Грядущее разоблачение и позор представлялись Филиппу во всех подробностях и не давали успокоиться. Однако он не мог вернуться и отдать деньги. У него не было сил и возможности сделать это. Он понимал, что это все равно не спасало бы его. Филипп подумал, что не нужно было брать семь пятерок, а стоило ограничиться одной десяткой, тогда, возможно, пропажу денег не заметили бы.

Все-таки желание купить лыжи делало его готовым на кражу. Он сейчас, на улице, склонен был согласиться с тем, что столько денег брать не стоило, но в десяти рублях не мог себе отказать. Тревога в его детской душе не давала испытывать счастья от полного кармана денег. Филипп чувствовал, что никогда больше не приедет в гости к тете. Он перестал думать о возможных последствиях и начал мысленно перебирать, что он может накупить на украденные деньги, кроме желанных лыж. Он подумал о том, насколько будут поражены друзья по двору его богатству и щедрости, но память настойчиво возвращала ему доброе лицо родной тети при расставании…

В пустом воскресном автобусе кондуктор вместо протянутых Филиппом пяти копеек за проезд разрешила ему ехать без оплаты. Она погладила его по шапке рукой в перчатке, которая на концах пальцев была обрезана для удобства считать мелочь, и из дыр перчаток торчали ее бледные, мерзнущие в холодном салоне пальцы, и она то и дело подносила их ко рту и дышала на них, чтобы согреть. Филиппу казалось, что все как сговорились и наказывали его своей добротой за ту мерзость, что он совершил вчера вечером. Если бы все его не любили и презирали, то ему сейчас было бы намного легче. Незаслуженная любовь к нему стольких людей приносила ему только боль... Скоро это все кончится, и он не может никак ничего изменить. Все его любили, и все желали ему сделать приятное, начиная от бабушки, доброй тети и заканчивая сердобольной женщиной-кондуктором. Вся эта любовь к нему не могла перевесить его желания понравиться некоторым девочкам в классе красивыми, красными и стремительными лыжами. Этот день являлся последним в его жизни, когда о нем говорили все открыто и за глаза исключительно приятное и хорошее...

Глава 8

Теперь память выдала Филиппу явно постыдный случай, что произошел с ним в первую ночь после собственной свадьбы.

Все гости из ресторана разъехались, и только близкая подруга жены Наташа осталась с молодоженами, потому что приехала из другого города. Они втроем поехали в арендованную однокомнатную квартиру. Из мебели в квартире не имелось ни дивана, ни раскладушки, а в комнате посредине стояла только большая деревянная кровать с толстой пуховой периной, которую любимая бабушка Филиппа собирала по перышку в подарок внуку. Поскольку имелась только одно место для сна, то простодушная Александра предложила подруге лечь с ними вместе «валетом»: Филипп с женой головами в одну сторону, а Наташа – в другую. Подруги не только проучились вместе в университете пять лет, но и прожили в университетском общежитии в одной комнате все время учебы, так как приехали из области. Наташа славилась не только той «гитарностью» фигуры, которая всегда Филиппу нравилась в девушках, но и умением играть на аккордеоне, петь, танцевать и искренне веселиться и заводить всех, что подкупало парней в общении с ней. Она была очень доступна, если мужчина ей нравился, а нравились ей почти все молодые люди. Филипп через своего друга Николая познакомился сначала с Наташей, а Наташа познакомила Филиппа со своей лучшей подругой Александрой. Так они вчетвером дружили в течение года после окончания университета. Чуть позже Николай расстался с Наташей, и она долгое время оставалась без поклонника. Филиппу хотелось как бы «подобрать» брошенную Наташу – она ему нравилась больше, чем Александра – но это значило поссорить подруг, а самому предстать в неприличном свете. Вскоре после размолвки с Николаем Наташа уехала на родину. Она жила в соседнем городе, и это окончательно не позволило Филиппу с ней сблизиться. Наташа по приглашению молодой семьи приехала на свадьбу и очень радовалась за друзей.

Филипп, лежа с женой и ее лучшей подругой в одной кровати, не мог никак уснуть. Он чувствовал, что с ним рядом лежит известная ему во всем жена и новая неведомая молодая женщина, которую он с давних пор и по сей день очень желал, несмотря на только что сыгранную свадьбу с ее подругой. Домников, хмельной от шампанского, осмелился попытаться как бы случайно прикоснуться к Наталье под одеялом и, возможно, почувствовать встречное движение. Он никак ничего не мог поделать с собой, чтобы заглушить стремление иметь близость с подругой жены.

Филипп женился на Александре, потому что считал, что легкомысленно дал ей такое обещание, поэтому полагал, что тайно имеет право быть иногда свободным в браке за приверженность слову. Как только он убедился, что жена уснула, он как бы ненароком просунул свою ногу между ног Наташи. Его нога оказалась именно там, где ему хотелось. Наташа не попыталась отстраниться, и Филипп, как в детском садике от близости с девочкой, опять почувствовал знакомую дрожь и приятный холодок в груди. Его дыхание участилось. Он как мог пытался его успокоить. На мгновение Домников задерживал дыхание, чтобы не разбудить жену. Прошло несколько минут, и Филипп протолкнул ногу ближе к интимным местам подруги Александры, и вдруг Наташа решительно отстранила его ногу и отодвинулась дальше от Филиппа. Это был ясный ее ответ, что она не желает участвовать в предательстве подруги. Филипп после такого отпора почувствовал себя мелким и мерзким типом, который мог решиться на измену жене немедленно после женитьбы. Он не мог уснуть не от того, что Наташа могла рассказать Александре утром о его ночном поведении, а от того, что теперь Наташа знала, каким он может быть гадким по отношению к своей простодушной и наивной жене. Ему, наверное, стало бы легче, если бы Наталья сейчас же встала и все рассказала Александре. Филиппа убивало то, что кто-то знал, что он может быть таким отвратительным. Ему казалось, что этот единственный человек, вдруг ставший осведомленным о его предательской натуре, одно и то же, что если бы об этом вдруг узнало все человечество.

Утром следующего дня Филипп с женой уехали на работу, а Наташа осталась в их съемной квартире собираться в дорогу. Филипп преднамеренно раньше жены вернулся с работы. В течение часа он оставался один на один с Натальей до прихода жены. Они не сказали друг другу ни слова. Ощущалось гнетущее напряжение и неловкость за все то, что произошло ночью. Филипп старался понять по лицу подруги жены, а возможна ли близость сейчас, в отсутствие Александры. Филиппу очень хотелось склонить Наташу к близости и тем самым «замарать» тоже, но нервное и злое лицо молодой женщины говорило определенно, что она готова решительно отвергнуть все домогательства Филиппа ради подруги. Для Филиппа поведение сокурсницы жены, доступной всегда и всем парням без особого отбора, показалось невероятным. Он был поражен. Ему всегда казалось, что Наташа испытывала к нему особую симпатию. Филипп чувствовал себя скверно. В этот же день вечером Наталья уехала в свой город и больше не пыталась приехать к ним вновь. Она ничего не сказала подруге при расставании на вокзале, куда Филипп не поехал, но в ее прощальном поцелуе и последнем взгляде на подругу чувствовалась большая жалость к наивной и чистой Александре, которую она очень любила. Ей представлялось, что будущая супружеская жизнь Александры не обещала ничего хорошего, раз ее муж посмел в первую ночь после свадьбы грязно домогаться ее со спящей рядом женой. У нее не укладывалось подобное в голове. Наташе казалось, что подруга, возможно, в большой беде, но она не могла и не решилась открыть истинное лицо ее молодого мужа. Как воспитанная, высокообразованная и интеллигентная женщина, она все-таки сомневалась и предполагала, что, возможно, поведение Филиппа истолковано ею ошибочно.

После этого постыдного случая Домников знал, что в мире есть человек, который ведает, что он может быть отвратительным и подлым. Филипп как бы потерял чистоту и порядочность, которую уже никак невозможно было вернуть. Он при каждой измене жене не терзал себя больше переживаниями. Ему не казалось, что прекратить измены физически невозможно, он считал, что прекращать их не имеет никакого смысла после казуса с подругой жены. Домников не мог больше остановиться, как наркоман, который один раз попробовал сильный наркотик и поэтому считал себя навсегда потерянным человеком...

Глава 9

Последний по времени случай в жизни Домникова, когда его душу наполнял знакомый приятный холодок и он ощущал дрожь в руках, что и в предыдущих событиях, был его первый опыт торговли акциями на бирже. Этот последний случай оставил подобные ощущения, когда он в течение пяти минут утром после открытия биржи на сохраненную позицию с прошедшего дня заработал более десяти тысяч долларов или более двадцати процентов от собственного депозита у брокера. Филипп спешно закрыл прибыльную сделку, и в этот момент его руки охватила дрожь, а душу наполнил тот самый знакомый приятный холодок. Сильнее всего Филиппа трясло в течение нескольких секунд, пока он ожидал появления на мониторе компьютера уведомление, что его выгодная сделка исполнена. Он в полной мере осознал, что может пойти немедленно к брокеру и забрать внезапно свалившуюся ему на счет сумму. Тогда он от эйфории не только ног под собой не чувствовал, но и мысли его улетели высоко. Филипп благодарил Бога, что тот открыл ему возможность зарабатывать деньги одним нажатием  кнопки компьютерной мышки. Подобные движения цен акций происходили ежедневно, а значит, теоретически можно было зарабатывать тысячи процентов от депозита за год. Однако сомнения его не покидали. Он оправданно не верил, что миллионы людей на бирже хуже его, новичка, разбираются в торговле акциями, и понимал, что вероятнее всего, его успех носил случайный характер. С другой стороны, Филипп не видел, почему нельзя научиться угадывать направление движения цены. Все колебания цен на акции обусловлены новостями, но узнать первым новость невозможно, поэтому перед важными новостями лучше находиться в деньгах, рассудил он, чему учили его и многочисленные учебники. Можно было бы по графикам цен предугадать какую-то ожидаемую новость, ибо у любой новости есть первый посвященный, который обязательно проявится на графиках перед объявлением этой новости, но это рискованно.

Однажды Домников решил повторить свой успех при открытии биржи и на растущем рынке на весь депозит с кредитом брокера накупил акций и оставил позицию на утро, ожидая продолжения роста и утреннего скачка цен вверх. Он невольно мысленно начал планировать, куда он потратит предполагаемую прибыль, и на первом месте в этом плане стояло желание пригласить друзей в сауну, купить им и себе элитных проституток часов на пять, с дорогим алкоголем и закуской. От одних подобных планов его душу вновь наполнил приятный холодок. Ночью ему приснился сон, что он попал в наводнение. Все меньше и меньше оставалось суши, где он мог спрятаться от воды. Вода все наступала и поднималась. Со страхом и паникой Филипп запрыгнул на последний островок площадью не больше квадратного метра. И вдруг вода остановилась. Филипп успокоился, свернулся калачиком и задремал на этом крохотном клочке земли. Когда он очнулся на островке суши, то увидел, что вода ушла, и он оказался на пике высокой горы, спуститься с которой он не мог из-за большой высоты. Гора оказалась отвесной и очень высокой. С высоты этого пика он едва видел землю через облака внизу. Филипп понял, что если он прыгнет или начнет медленно спускаться по отвесному склону, то неминуемо разобьется. От ужасной безысходности Филипп проснулся. Утреннее открытие биржи было обвальным. Все акции рухнули в цене на четыре-пять процентов, а к вечеру падение достигло десяти процентов. Часто большое падение продолжается не один день, а это значит, что брокер потребует вернуть кредит и нужно будет зафиксировать двойной убыток. Так и случилось. Филипп через два дня получил сообщение о недостатке средств на счете и был вынужден зафиксировать огромную для него потерю денежных средств. Весь день Филипп чувствовал себя подавленным. Он пытался найти истинную причину обвала. Аналитики объясняли падение рынков разными причинами. Только тогда до Филиппа дошло, что новости есть ожидаемые и есть новости неожиданные и никем не анонсируемые. К первым относятся отчеты крупных компаний и еженедельные показатели американской экономики. К неожиданным новостям относились информационные бюллетени рейтинговых агентств и никогда не объявляемые наперед обмены главных валют на межбанковском рынке с участием центральных государственных банков. Неожиданные новости были как гром среди ясного неба. Это всегда значительно понижало или поднимало основные валюты, а те в свою очередь неожиданно резко опускали или поднимали фондовые и товарные рынки. Филипп вынужден был признать, что и при очень большом опыте крупные потери неизбежны. Ему опять стало грустно от того, что не может быть больших легких и регулярных заработков. Можно не рисковать, но тогда заработки становились заурядными. Заработать в год от десяти до тридцати процентов не казалось Филиппу заработком исключительным. Только брокеры и финансовые компании регулярно стабильно зарабатывали на обслуживании чужих денег, потеря которых ничем существенным им не грозила, невзирая на то – обвалится рынок или взлетит до небес. В конце концов, Филипп оказался соучредителем маленькой финансовой компании. Теперь он знал по себе, что каждый собственник банка или финансовой компании, как только получал в свое распоряжение деньги наивного инвестора, сначала думал о том, как эти деньги не вернуть. В лучшем случае для инвестора собственник банка или финансовой компании думал, как занизить заработанную прибыль на деньги инвестора или оставить всю себе. Все это можно было сделать по формальным признакам на законном основании.

Ожидание большого заработка после одного нажатия кнопки компьютера, который прежде всего хотелось потратить на лучших проституток, попытка соблазнить подругу жены тотчас после свадьбы, кража денег у родной тети, поглаживание зада у рыжего мальчика в детском саду и прикосновения к интимным местам девочки-ровесницы в том же детском саду – все это заставляло Филиппа испытывать одинаковую дрожь в руках и приятный холодок в груди. Это сходство чувств говорило ему, что все эти события в жизни близки по неприличности, но безумно сладостны по ощущениям и потому неимоверно сильны. «Неужели все неприлично, что безумно сладостно по ощущениям? Почему все это мы не можем делать открыто? Что это за силы, сидящие в нас и заставляющие нас вести себя именно неприлично, и какая цель у этих сил?» – спрашивал который раз себя Филипп и не находил ответа...

Глава 10

Через едва видимую щель между дверьми лифта свет позволил Домникову разглядеть время на своих часах. Именно в этой ситуации он ощутил преимущество белого циферблата. Он знал как аксиому, что черный циферблат часов неприемлем для делового человека, но объяснения этому не находил.

Они висят в обесточенной темной и душной кабине уже больше чем сорок минут. Он зашел в лифт в девять, а в данный момент стрелки показывали почти без четверти десять. Признаков, что кто-то занят их освобождением из лифта, не наблюдалось. Катя продолжала стоять, а Филипп с Татьяной сидели на полу. Неожиданно Татьяна перестала громко сопеть носом и очнулась от временной потери сознания, огляделась в темноте и не сразу вспомнила, что произошло. Теперь она не плакала, а только молчала. Она уже не так сильно, как до потери сознания, прижималась к Филиппу и не могла уже поранить его спину. Филипп обдумывал, что бы сказать такое успокаивающее, чтобы не молчать в душной темноте. Он понимал, что в таком положении лучше что-то говорить, так как это отвлекало от тревожной неопределенности.

– Хорошо, что мы в гостинице... Без лифта здесь долго работать не смогут, а значит, о нас не забудут. Если бы мы застряли в многоэтажном жилом доме, то нам пришлось бы долго ждать освобождения... – Немного помолчав, он добавил: – Можно попытаться открыть двери самостоятельно, но нужно что-то плоское и твердое, чтобы сначала немного раздвинуть их, а потом вставить в щель ладони и попытаться открыть створки руками.

– Лифт остановился между этажами, поэтому нам трудно будет пролезть вниз или вверх, – предположила робко Катя. Таня все время молчала и чуть больше сместилась к груди Филиппа, давая понять, что она против того, чтобы Филипп что-то предпринимал и на это время оставлял ее одну. Еще ее пугала любая возможность двигаться в лифте и тем самым подвергать риску его устойчивость и способность держаться на высоте.

– Опасно то, что подадут электричество в тот момент, когда мы начнем выбираться на верхний этаж или пролазить, наоборот, на нижний, если нам вдруг удастся открыть двери, и кого-нибудь прижмет кабиной. Неизвестно, как лифт работает после подачи электричества: или он сразу поедет, или будет ждать повторения команды? – спросил Филипп, не ожидая ответа. Ему показалось, что девушки начали выходить из оцепенения и страха, охватившего их сразу после остановки лифта. Они теперь стали понимать, что лифт держится навесу крепко, и им ничто не угрожает. Однако темнота и неизвестность все еще продолжали держать их в напряжении. Филипп заметил, что окончательно потерял мужской интерес к Тане, сидящей на его ногах. Больная женщина всегда вызывала у него только жалость и сострадание и совсем убивала всякий мужской интерес.

Когда Домникову было четырнадцать лет, он уже давно жил у бабушки в ее коммунальной квартире. В соседней комнате жила веселая и фигуристая одинокая пятидесятилетняя женщина. Соседка всегда громко смеялась и ходила в общий туалет на глазах Филиппа в одних белых облегающих рейтузах. Когда она выходила из уборной и шла в свою комнату, то он не мог оторвать глаз от ее большого зада. Она перед дверью в комнату внезапно оборачивалась и ловила завороженное выражение лица Филиппа с открытым ртом, который никак не мог быстро среагировать и отвести глаза. Улыбнувшись понимающе, соседка игриво исчезала в комнате. Ему казалось, что красивее и желаннее нет на свете женщины, чем эта стареющая, с проступающими синими венами на полных ногах тетка. Она часто снилась Филиппу ночью, а утром он просыпался и чувствовал первую липкую влажность на конце пениса в тесных трусах.

Спустя год соседка неожиданно заболела. У нее обнаружили рак матки. Женщина высохла буквально на глазах. Филипп помнил, как мучилась она от боли и каталась со стонами по полу в своей маленькой девятиметровой комнате, куда сбегались все соседи. Филипп тогда смотрел на эту изможденную от болезни женщину и не мог поверить, что совсем недавно мечтал, чтобы она пригласила его к себе в комнату. Спустя некоторое время соседка умерла, и Филипп помнил, как она лежала в гробу, обшитом красным сатином, с просветленным, но очень исхудавшим лицом. Казалось, что ее лицо было довольным от того, что Господь, наконец, отпустил ее на тот свет и прекратил ужасные страдания...

Филипп представил, что, возможно, его дочери, когда вырастут, могут попасть в подобную ситуацию, как эти две несчастные девушки с ним в лифте. Ему показалось невероятным и до тошноты противным, что какой-то другой парень на его месте мог бы прежде всего похотливо желать его перепуганных дочерей в темном и застрявшем между этажами лифте. Он ясно представил, как бы могли презирать родители этих девушек его, прочитав мысли, приходившие ему в первые минуты после остановки лифта.

Неожиданно внизу, на первом этаже, в шахте послышались разговоры. Какие-то люди, видимо, ремонтники, раздвинули двери и проникли в ствол. Содержание их разговора невозможно было понять. Они, очевидно, что-то осматривали, спорили и прикасались к тросам. Кабина лифта немного задрожала, и Филипп почувствовал, что сидящая на его коленях девушка опять забилась в конвульсиях вновь охватившего приступа падучей.

– Ей снова плохо! – сказал Филипп и крепко прижал Татьяну к себе. Несчастная девушка опять засопела и застонала. Филипп определил, что больной словно стало не хватать воздуха. Она пыталась вздохнуть, но у нее ничего не получалось, и только продолжала все громче и громче стонать, выдыхая последние остатки воздуха из легких. Он осознал, что новый приступ чем-то отличается от предыдущего, но что делать – не ведал. Филипп понимал, что нужно что-то срочно предпринять, как однажды за обеденным столом со своей семьей, когда его младшая дочь Маша вдруг подавилась. Дочь вдруг внезапно посинела. Она не могла ни вздохнуть, ни сказать что-либо. В одно мгновение Филипп поднял ее со стула и наклонил головой вниз, а затем безжалостно сильно ударил кулаком по спине, чуть ниже шеи. На пол стремительно вылетел маленький кусочек непрожеванного хлеба, попавший случайно в дыхательное горло. Маша свободно вздохнула и заплакала, но не от боли после удара отца, а от обиды, что отец так нещадно мог ее ударить. Филипп почувствовал обиду дочери. Он поспешил взять ее поскорее на руки и прижать к себе. Он стал уверять ее, что если бы он не ударил сильно, то она могла бы задохнуться и умереть. Ребенок вскоре перестал плакать и посмотрел куда-то задумчиво в окно своими большими глазами, полными слез, затем Маша положила свою голову ему на плечо. Плач прекратился, но дочь еще иногда звонко вздыхала, и вздохи были похожи на икоту. Она понимала, что папа действительно любит ее нисколько не меньше, чем старшую сестру Аню, к которой она иногда ревновала отца.

– У нее, возможно, западание языка!.. – с тревогой в голосе сообщила Катя, тоже почувствовав, что Таня не может дышать. – Ей необходимо открыть рот, – продолжала Катя, – и что-нибудь вставить между зубами! У меня где-то в сумочке есть зеркальце в костяном футляре! Она его не сможет раздавить зубами, так как футляр сделан из рогов оленя или лося, я точно не помню. Мне это зеркальце подарил папа на день рождения. Я сейчас поищу, а вы попробуйте ей открыть рот! Ей нужно сильно сжимать обе щеки, тогда она откроет его! – Филипп попробовал большим и указательным пальцами правой руки сдавить девушке обе щеки, но это не помогло. В бессознательном состоянии Таня сильно сжимала свои челюсти, и казалось, что разомкнуть их никто не в силах.

– Вот! Нашла! – спешно протягивая в темноте зеркальце в футляре Филиппу, сказала Катя.
– Я не могу одной рукой открыть ей рот. Ты держи эту штуку, а я попробую обеими руками ей сдавить щеки и разомкнуть челюсти. Я дам тебе знать, когда можно будет ей вставить зеркало между зубами. – Потное лицо девушки и влажные руки Филиппа не давали ему с достаточной силой сдавить щеки Татьяны. Пальцы скользили и не могли зафиксироваться на щеках.
– Хорошо, – ответила Катя. Филипп притянул Таню ближе к себе, обтер руки о свою одежду и большими пальцами сдавил с силой девушке  щеки. Она вдруг громко застонала от боли и разжала челюсти.

– Она, по-моему, открыла рот! Вставляй зеркало скорее, но не далеко в рот. Главное, чтобы передние зубы не смогли сомкнуться! – скомандовал Филипп, и Катя быстро наклонилась к ним, рукой нащупала лицо подруги и вставила ей в приоткрытый рот половину костяного футляра. Больная громко замычала, но Филипп и Катя с облегчением почувствовали, что к Татьяне вернулась способность дышать. На первом этаже в лифтовой шахте вновь хлопнули двери и все стихло. По всей видимости, ремонтники что-то осмотрели и удалились.

Глава 11

– Наверное, приехала аварийная служба, и, возможно, скоро наши страдания закончатся, – сказал Филипп для надежды и успокоения и, немного помолчав, спросил Катю: – Почему вы оказались в этой гостинице?

– Мы приехали подавать документы в университет... – Сделав паузу, она продолжила, довольная возможностью поговорить с Филиппом, с этим добрым молодым мужчиной с приятным спокойным голосом. Филипп теперь казался ей намного лучше тех безмолвных парней-моделей из модных журналов, какие часто в последний год приходили ей в фантазиях ночью. Такого журнального парня она нередко представляла позади себя с голым торсом, и он прижимался к ней, а она упиралась с наслаждением ладошкой навыворот в его рельефный пресс. Вечером и утром она запиралась в ванной и подолгу мылась. Выходя из ванны раскрасневшейся, расслабленной и опустошенной, она скорее уходила в свою комнату, не поднимая головы и избегая встречи с удивленным взглядом отца, который никак не мог взять в толк, зачем подолгу принимать горячую ванну утром, если накануне вечером такая же горячая ванна уже принималась. – Мы из маленького городка в области. В этой гостинице жить дорого, но родных у нас здесь нет. Мы сняли одноместный номер, и нам этажная дежурная дала раскладушку, на которой сплю я. Приходится самим готовить еду на маленькой плитке в номере, но это не беда. Родители дали нам с собой всяких консервов. Мы только едим да читаем учебники. Запах от нашего номера, как из кухни, разносится по всему коридору шестого этажа, и горничная часто просит нас открывать окна в номере. Если поступим, то нам дадут общежитие. Нам надо найти на время экзаменов комнату у какой-нибудь старушки, потому что здесь нам осталось жить еще сутки...

Филипп слушал и костерил себя последними словами. «Как я мог вести охоту на этих чистых душой и помыслами девчушек, впервые оторванных от родного дома и родителей?! Как я мог забыть, что у меня тоже дочери?!» – спрашивал он себя с возмущением. Он запомнил, что когда Катя говорила о зеркальце в костяном футляре, то упомянула, что ей его подарил папа. Дети, называющие своих отцов в их отсутствие папой, несомненно, любят своего родителя. Филипп тоже в детстве и сейчас называл отца только папа, несмотря на то что тот развелся с матерью и создал новую семью. Отец с раннего детства был любим Филиппом. Он оставался добрым и чувствительным к сыну. Однако самые приятные и радостные чувства вызывал отец у Филиппа в детстве, когда приходил в садик забирать его домой. Ничто так не радует детей в садике, как приход родителей за ними раньше времени. Отец словно хорошо знал это. Все дети еще ели печенье с киселем на полднике после дневного сна, а отец уже приходил за ним, и Филипп, счастливый, на глазах всей группы радостно оставлял без всякого сожаления недоеденным полдник, поворачивался к друзьям и объявлял радостно, что за ним уже пришли. Дети с завистью провожали Филиппа взглядом. Молодая воспитательница почему-то всегда краснела, когда отец, улыбаясь,  разговаривал с ней о чем-то. Если это было зимой, то отец усаживал его на санки и быстро, а часто бегом вез по утоптанным снежным тропинкам в сосновом бору. Восторгу Филиппа не было предела.

В группе всегда имелись дети, за кем родители приходили позже всех. Эти дети оставались в группе уже только с нянями, которые задерживались допоздна для уборки комнат. Ребята эти выглядели несчастными и жалкими. Няни нервничали из-за того, что им приходится задерживаться, и невезучие дети чувствовали всю эту нелюбовь на себе. Няни ворчали и ругали непутевых родителей этих малышей. Детей этих было немного – на весь садик пять или шесть человек. Их собирали со всех групп в одной комнате, где они часто с влажными глазами и с большой надеждой смотрели в окна. Они прижимались своими детскими лбами к холодному стеклу, пряча от нянечек глаза, полные слез от обиды за родителей, и в каждом прохожем искали сходство с мамой или папой...

Филипп неожиданно подумал, а как дочери будут вспоминать его, хотя по сегодняшний день они называли его только папа, потому что он любил их безумно, и они чувствовали это. Он тоже, как и его отец, ходил в садик забирать дочерей после работы, благо они ходили в один сад, но в разные группы. Жена Александра приезжала с работы в семь вечера, а Филипп освобождался раньше, поэтому чаще всего и забирал дочерей.

Домников со стыдом вспомнил эпизод, когда однажды пришел в детский сад за детьми нетрезвый. Жена с девочками запомнили это надолго. Филипп случайно повстречал после работы на улице школьного товарища, который в течение пяти лет работал на Севере и приехал погостить к родителям. Друзья посидели в кафе и выпили коньяка. Филипп помнил, что нужно идти за дочерьми, поэтому пил маленькими дозами. Подошло время отправляться за девочками, и Филипп начал прощаться со школьным товарищем. Тот предложил съездить за детьми Филиппа на такси, забрать их и передать домой жене Александре. Филипп согласился. Поймали такси, приехали к садику, выпили в таксомоторе еще по одной порции коньяка, и Филипп направился за дочерьми. Пока он одевал Аню в теплую зимнюю одежду, сам вспотел в дубленке и заметно опьянел в жарко натопленной детской раздевалке. Он со старшей дочерью пошел в младшую группу за Машей, но там стало всем понятно, что Филипп нетрезвый. Пораженная Машина воспитательница не отдала ребенка отцу. Филипп не стал спорить, а забрал Аню и уехал домой без Маши. Приехав домой со старшей дочерью, Филипп больше никуда не поехал, а лег в одежде на диван и уснул. Пришла с работы жена и увидела, что Маши нет, Аня вся в слезах, а пьяный Филипп крепко спит на диване. Жена побежала в садик и забрала перепуганную младшую дочь.

На память Филиппу пришла опять именно младшая дочь Маша. Он помнил, что был против рождения второго ребенка и сказал об этом жене, так как в советское время денег им, как молодым специалистам, всегда не хватало ни на что. Однажды из-за отсутствия средств им тайком от родителей пришлось заложить в ломбард обручальные кольца, которые они больше не смогли выкупить. Жена плакала, видя в этом плохой для семьи знак.

Александра не послушала Филиппа и без сомнений доносила второго ребенка и легко родила. Маша первое время очень часто болела, так как родилась слабой, не в пример старшей Анне. Потом Маша чуть не умерла от обезвоживания. У нее появилась какая-то инфекция, и понос постепенно забирал у ребенка последние силы. Дочь Аня жила у родителей жены в пригороде, и Филипп после работы часто приходил в больницу, где лежала жена с Машей. Он видел, что ребенок очень ослаб от болезни и не мог без помощи держать свою головку. Александра плакала и жаловалась Филиппу, что здесь, в самой большой больнице города, они никому не нужны, что никто их не лечит. Филипп и тесть в разговоре заочно смирились с тем, что Маша не выживет. Жена со слезами на глазах говорила, что она будет бороться за жизнь ребенка до последнего. Филипп чувствовал, что жена в отчаянии перестала соблюдать элементарную гигиену. Ее тело под больничным халатом издавало неприятный запах, чувствовавшийся на расстоянии, а изо рта несло отвратительной смесью нечищеных зубов и всем тем немногим, что оставалось в ее желудке. Сама она исхудала и была бледной, как гипсовая мумия. Самопожертвование и преданность жены больному ребенку, к которому она еще не успела привыкнуть и которого еще никто в семье не только не успел полюбить, но и не успел разглядеть, потрясли его. Филипп не мог смотреть жене в глаза, так как все время отсутствия жены в доме он позволял себе флиртовать с молодыми девушками в компании своих друзей. Жена как будто это чувствовала, и отчаяние изводило ее, что, видимо, передавалось и больному ребенку и сказывалось на его выздоровлении. Филиппу вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой. Ему к горлу подступил ком. Его до умопомрачения взбесило то, что его ребенка, в котором течет его кровь, могут игнорировать в этой огромной хваленой больнице. Он спросил у жены, где находится кабинет заведующей отделением и, получив разъяснение, тут же направился туда. В бешенстве и в ярости он без стука вошел в кабинет. Домников подошел к сидящей за столом в накрахмаленном белом халате крупной немолодой женщине, с фигурой, напоминающей молочную флягу, с немыслимой укладкой обесцвеченных редких волос на голове. Он, едва сдерживая себя, спросил у растерявшейся заведующей, почему никто из лечащих врачей не подходит к его жене с умирающей дочерью. Спросив фамилию ребенка, женщина начала что-то объяснять Филиппу, но он прервал ее и трясущимися губами и со слезами обиды в глазах  неожиданно для себя сказал ей, что если его дочь умрет у нее в отделении, то он застрелит ее, не моргнув глазом. В этот момент по его лицу можно было сделать вывод, что этот человек в гневе был реально способен не только застрелить, но и нарубить на кусочки любого виновного в смерти его ребенка. Заведующая молча и испуганно смотрела на Филиппа и безмолвно, не шелохнувшись, ждала, когда он выскажется и покинет ее кабинет. Филипп, уходя, с силой так хлопнул дверью, что осыпалась штукатурка и дверь вновь резко отскочила от косяков и открылась.

На следующий день жену с дочерью спешно перевезли транспортом больницы в маленькую одноэтажную и деревянную инфекционную лечебницу. Там врач-инфекционист, седая и пенсионного возраста грузная женщина с желтым оспенным лицом, осмотрела Машу, изучила ее анализы и прописала пить корень калгана. Спустя неделю у Маши стал проходить понос, а через месяц ее выписали здоровой. Однако за весь этот месяц Филипп больше не смел познакомиться ни с кем из окружающих его разнообразных женщин.
По традиции беда одна не приходит. У жены не сцеживалось молоко. Младшая дочь, когда болела, не имела сил сосать грудь матери, и ее кормили молоком из детской кухни, а жене пришлось перетянуть грудь. Молоко плохо сцеживалось и в груди у жены начали образовываться «камни». Теперь Александру положили в больницу. Филипп приходил к ней, и она опять плакала, опасаясь, что ей могут из-за мастита отрезать грудь. Прежде всего Филипп подумал, что никогда не сможет желать женщину с одной грудью, и испугался. Он казался жене здоровым, веселым и полным сил. Дети по заведенному правилу жили у родителей жены, и Филипп пользовался свободой. В офисе на работе у Филиппа возник очередной роман с новой переводчицей, и это чувствовала больная жена. Она пристально всматривалась в его глаза, а он, как небезгрешный, не мог отвечать прямым уверенным взглядом. Александра хотела, чтобы у мужа оставалось мало времени, и поэтому просила его после работы чаще ездить к ее родителям, навещать детей, но Филипп был уверен, что у тещи с тестем детям хорошо, и ездил к дочерям как можно реже, ссылаясь лживо на усталость.

Однажды он пришел в больницу к жене, и она вновь вся в слезах рассказала ему, что врач посоветовал ей обратиться к мужу, чтобы отсасывать несцеживаемое молоко из больной груди, тогда, по его словам, удастся избежать операции. В палате с женой лежали еще четыре женщины, и Филиппу пришлось на их глазах сосать молоко из груди у жены. Женщины тактично отворачивались, а жена была явно довольна и горда перед всеми за мужа. Она была уверена, что только ее Филипп мог ради нее делать это публично, никого не стесняясь. Это чувствовалось по лицу Александры. В течение недели Филипп ходил в больницу к жене и проделывал эту неприятную для него процедуру. Мать Филиппа ему рассказывала, что он в детстве очень долго и с удовольствием сосал ее грудь, но молоко из груди жены вызывало у Филиппа рвотные спазмы. В эти моменты он ненавидел разбухшую грудь жены с широкой темной ареолой вокруг морщинистого соска. Он через силу проглатывал это сладковатое и приторное молоко, чтобы жена не заметила его отвращения. В конце концов удалось избежать обрезания груди, но два надреза Александре все-таки сделали и благополучно выписали...

Глава 12

– Таня серьезно больна, как же она сможет учиться в чужом городе без присмотра родителей? – спросил Филипп Катю.
– У нее в последнее время очень редко случались приступы, а чтобы дважды в течение часа – такого не помню, но эта поломка лифта... – Катя не договорила, но Филиппу и без того стало понятно, что остановка лифта разбудила в девушке спящую до времени болезнь. – Мы соседи... С первого по десятый класс проучились вместе. Ее и мои родители давно дружат и при отъезде наказали мне присматривать за ней здесь и не оставлять без внимания ни на минуту. Они считают, что главное – поступить, а потом, если ей будет мешать болезнь, то ее переведут на заочное отделение. Она – моя лучшая подруга. – Немного помолчав, Катя добавила: – У ее матери тоже кто-то в родне болел этой болезнью...

– Может, вам после этого случая вернуться домой? Началось все символически трудно у вас здесь.
– Нет... Не знаю, как Таня, а я хочу уехать из дома... Дома спокойнее, но скучно... С родителями жить комфортно, но это для меня не главное. – Помолчав, Катя продолжила: – У нас там и парней-то нормальных нет.
«Вот опять та самая сила, заложенная в нас...» – подумал Филипп и поинтересовался, чтобы не молчать и у девушки не возникло ощущения неловкости:
– На какой факультет вы хотите поступать? – Его вопросы были сродни тем, что задает хирург пациенту перед наркозом, чтобы отвлечь больного от мыслей о возможных последствиях после операции. Он обратил внимание, что вел разговор с Катей, будто отец со своей подросшей дочерью. Его интерес к девушкам как к возможным любовным партнершам куда-то отошел прочь. «Вот так всегда – я больше всего желаю каждую приятную девушку или женщину до тех пор, пока не знаю о ней ничего», – подумал он, улыбаясь.

– Пока еще не знаем... Папа сказал, что я могу поступать учиться на любую специальность. Главное для него, чтобы я никогда не начала курить вдали от дома. Я дала ему обещание. Не знаю, почему он так относится к табаку, но я и без его просьбы не закурила бы. Хотя у нас в школе многие девчонки курят с восьмого класса, – разоткровенничалась вдруг Катя. Ей хотелось говорить, говорить и говорить в предчувствии скорого освобождения из случайного плена.

«Не важно, на кого учиться! Важно подальше от родителей и поиск своей судьбы...» – опять подумал Филипп, и в этот момент его отвлек какой-то упавший на пол предмет. Филипп догадался, что это изо рта Тани выпало зеркальце в костяном футляре. Таня вновь пришла в себя после приступа. К ней вернулось сознание, и она тихо еле слышно произнесла:
– Катя…
– Да-да! Я здесь! Скоро дадут свет – потерпи, Танечка. Сиди пока.
– Нет. Я хочу подняться... – Катя наклонилась и помогла Татьяне встать с ног Филиппа. Девушка явно обессилела от двух подряд приступов. Филипп провел рукой по полу и нащупал упавшее зеркало. Оставаясь сидеть на полу, он без особой надежды попробовал его вставить в еле заметную щелочку между дверей лифта, и футляр легко проскользнул внутрь. Попытавшись его повернуть и тем самым чуть шире раздвинуть двери, он увидел, что створки подались, и дневной свет из окон лифтовых площадок заполнил через образовавшуюся большую щель кабину настолько, что стало видно лица девушек. Он попытался больше повернуть прочный футляр зеркала, но этого уже не потребовалось: в образовавшийся проем между дверьми он смог просунуть ладонь свободной левой руки. Филипп начал толкать одну створку дверей, упершись спиной в стену кабины, а другая створка сама пошла в противоположную сторону. В одно мгновение он раздвинул двери. В кабине стало светло, как днем. Девушки не могли скрыть радости. Катя захлопала в ладоши, а Таня опять заплакала, но уже от появившейся надежды выбраться из этой страшной и мучительной для нее западни. Она прятала лицо от Филиппа, уткнувшись в плечо подруге. Тане было неловко от того, что она принесла столько хлопот этому мужчине, и что он стал свидетелем ее отвратительного недуга. В данную минуту ей очень хотелось быстрее исчезнуть и никогда больше не встречать Филиппа. Накрашенные глаза девушек от размазанной слезами тушью с ресниц походили на глаза шахтеров, которые только что поднялись из угольного разреза на поверхность. Льняное платье Татьяны было сильно помятым, и она то и дело пыталась его безуспешно разгладить, проводя руками по бедрам. Вокруг губ Тани засохла белая пена, которая, видимо, шла у нее изо рта во время приступов, а сдавленные Филиппом щеки имели покраснения и казались немного припухшими, и в скором времени, несомненно, на них должны будут образоваться синяки. При свете к подругам опять вернулось желание выглядеть хорошо и нравиться. Ни вверху, ни внизу не было ни души. Люди ходили за стеклянными дверьми по лестничным маршам и не ведали и не слышали ничего или не хотели вникать в чьи-то проблемы. «Это будущее всех нас, когда нас станет огромное количество на Земле, и только твоя семья будет о тебе заботиться и переживать...» – вдруг невольно подумал Филипп.

Лифт остановился ближе к пятому этажу, чем к четвертому. Пролезть на четвертый этаж в небольшой проем представлялось делом трудным, так как отверстие было узким и до пола четвертого этажа пришлось бы прыгать с большой высоты. Единственный способ выбраться из лифта виделся в очевидной возможности подняться на пятый этаж – и пространство для выхода казалось большим, и подсадить девушек можно было. Удивляла только огромная толщина пола между этажами, но шанс выкарабкаться имелся реальный. Домников встал в проем между дверьми. Спиной он держал одну створку, а двумя вытянутыми руками удерживал противоположную. До него вдруг дошло, что если неожиданно подадут электричество, то при открытых дверях лифт не сможет поехать, о чем он забыл в более возбужденном состоянии некоторое время назад.

– Катя, ты первая полезай по мне наверх, а потом примешь Таню. – Филипп чуть присел, чтобы Катя могла сначала встать на его колено, а потом ступить на плечо, а там уже выползти на пол пятого этажа.
– Я не знаю, как я полезу по вам... – сказала Катя, потом, смутившись и краснея, добавила: – Мне стыдно...
Филипп понял неловкость девушки. Она опасалась, что он может увидеть ее нижнее белье под коротким подолом платья. И опять память его вернула к недавнему прошлому, когда обе маленькие дочери Аня и Маша еще спали в пеленках, которые по ночам обильно наполняли мочой и светлым детским калом. Одноразовых подгузников тогда еще не знали. Жена могла отстирывать только мочу, а от кала ее тошнило, и все это «золото» доставалось стирать ему. Летом в гостях у тещи, в огороде, он демонстративно с серьезным видом снимал с веревки бельевую прищепку, зажимал ею нос, затем снимал еще две прищепки и для забавы сжимал ими уши. Жмурясь, Филипп укладывал десятки накопившихся пеленок с калом в большую оцинкованную ванну, заливал водой и стирал пять раз, меняя воду, со стиральным порошком. Жена, теща и тесть искренне, до слез хохотали, глядя на его серьезный вид. Множество отстиранных пеленок висели на веревках и обдувались ветром. Огород родителей жены в эти часы с высоты птичьего полета походил на парад разноцветных флагов на сельскохозяйственной ярмарке.

– Хорошо! Я встану по-другому. – Филипп повернулся к девушкам спиной, опустился на колени и нагнулся вперед. Теперь он не мог их видеть снизу. – Сейчас вставай мне на спину, а затем на плечи. Я поднимусь с тобой, и ты выберешься на пол пятого этажа. – Все это время Филипп удерживал руками раздвинутые двери лифта. Катя сняла с ног сандалии и ступила Филиппу на спину. От боли Домников вскрикнул. Он уже забыл, что его спина изранена. Теперь Филипп закричал от неожиданности, да и мысленная установка «терпеть во что бы то ни стало» забылась и больше не имела смысла, так как девушки в данное время уже не интересовали его как женщины. Катя извинилась и быстрее переместилась ему на плечи. Все это время, как Филипп, она держалась руками за торцы раздвинутых дверей. Филипп медленно поднялся с Катей на плечах с колен, и та смогла легко забраться на гранитный пол этажа, чуть нагибаясь при этом, чтобы не удариться головой о верхний край дверного проема лифтовой кабины.
– Я здесь!! – радостно прокричала довольная Катя сверху.
– Таня, теперь ты! – скомандовал Филипп.
– Я боюсь, – робко и неуверенно сказала обессилевшая девушка.
– Таня, не бойся!! Это легко!! – позвала Катя, и Таня медленно сняла сандалии, потом неуверенно ступила Филиппу на спину, на которой увидела разрывы на рубашке и кровяные подтеки. Она поняла, что эти раны от ее ногтей, которые сейчас были сломаны и неприятно напоминали о себе, цепляясь за ткань платья или кожу ладоней. Таня, опасаясь наступить на окровавленные места на спине Филиппа, медленнее, чем Катя, встала на его плечи, и тут подруга наверху благополучно подхватила ее. Девушки обе оказались на этаже.

– Филипп, мы подержим двери, а вы попробуйте вылезти! – крикнула весело Катя. Она не переставала радоваться. Филипп взялся за металлическую кромку пола, легко подтянул тело и, как гимнаст на брусьях, вытолкнул себя по пояс вверх. Затем Домников закинул правое колено на пол, Катя быстро подскочила и придержала его за шею, чтобы он не соскользнул обратно, и Филипп тотчас оказался в компании девушек.
– Слава Богу! – вырвалось у Филиппа. – Пойду мыться!
– Мы тоже сегодня больше никуда не пойдем, – сказала счастливая Катя. Они вместе поднялись на шестой этаж по лестнице и перед тем как разойтись по своим номерам, Филипп остановился и спросил:
– Таня, тебе так тяжело было в лифте. Может, тебе нужно вернуться домой и хорошо отдохнуть, а уж потом приехать с отцом или с матерью?
– Нет. Я останусь, – тихо, смущаясь и пряча размазанные глаза, ответила девушка. Филипп подошел к ним, достал портмоне и выгреб все доллары, что брал с собой на рестораны для отдыха вне дома.
– Возьмите, девчонки, и заплатите за гостиницу вперед, насколько здесь хватит, – сказал Филипп, протягивая подругам деньги. Он еще не успел закончить фразу, как они уже дружно отрицательно и с испугом мотали головами.
– Нет-нет! Нам не нужно! – покраснев и почти в один голос ответили девушки. Они были несказанно благодарны Филиппу за помощь в лифте, и брать у него деньги казалось для них верхом неприличия. Он нравился им, и им очень хотелось, чтобы он думал о них только хорошо...
– Ну ладно, бегите, – сказал Филипп и пошел в свой номер. «Очень хотелось бы, чтобы жизнь вам позволила как можно дольше оставаться такими...» – подумал он.

Вечером он спустился к администратору и оплатил номер девушек на неделю вперед. Он просил поставить их в известность загодя, чтобы они не съехали, не зная об оплаченном номере. Он, человек не наивный и даже порою циничный, был неподдельно счастлив тому обстоятельству, что его деньги для «мимолетной любви» нашли такое применение. После такого благородного поступка он вдруг с огорчением осознал, что сделал это все-таки с прицелом на тот случай, если когда-либо встретит этих подруг случайно вновь…

Глава 13

Прошло два дня. Филипп выполнил поручение компании и собирался на утреннем поезде вернуться в Москву. Его приготовленные вещи стояли у двери номера. Солнце еще не взошло, но было светло и тихо. Он присел «на дорожку» на балконе и стал смотреть на далекий горизонт. Неожиданно ему показалось, что горизонт за городом с высоты его этажа имел едва уловимый изгиб. «Неужели я сумел разглядеть с шестого этажа подтверждение того, что Земля круглая?!» Он опять пробежал взглядом по всему видимому горизонту слева направо, и вновь ему показалось, что он видит трудно угадываемую горбатость того места, где земля соединяется с небом. «Неужели Земля такая маленькая?! – поразился он. – Вовсе не обязательно мне лететь высоко в небо, чтобы понять, что Земля неимоверно маленькая... Возможно, если бы я наперед не знал, что Земля круглая, то мне бы не показалось, что я вижу этот изгиб... Однако несмотря на мои ощущения, Земля, безусловно, по сравнению со всеми во Вселенной небесными объектами является одной микроскопической пылинкой, поэтому мы все на этом маленьком обитаемом шарообразном кусочке суши и воды живем не случайно. Не может быть так, чтобы одна пылинка во Вселенной имела условия для жизни людей, а все остальные миллиарды миллиардов не имели. Или подобных нам существ бесконечное множество, или нас не должно было быть вовсе... Кто-то вложил в нас самые сильные силы, чтобы мы размножались и увеличивались в количестве до бесконечности... Эти силы заставляли меня прикасаться к интимным местам маленькой девочки и даже мальчика в детском саду... Эти силы заставляли меня красть у тети деньги... Эти силы заставляли меня с первого дня после свадьбы по настоящее время изменять жене... Эти силы заставили когда-то молодую девушку унизиться и напомнить мне, что я обещал на ней жениться... Эти силы заставили ее родить моего ребенка и выходить его во что бы то ни стало... Эти силы заставляли меня искать легкий, несоразмерный приложенным умственным и физическим усилиям заработок, который дается нажатием одной кнопки компьютера, и который в первую очередь хотелось потратить на более желанных женщин, чем моя жена... Эти же силы толкали двух девочек после школы вдаль от дома, чтобы найти свое счастье, несмотря на неизведанность и болезнь... Эти силы заставляли молодую горничную в гостинице надевать укороченную юбку, несмотря на то, что это будет мешать ее работе... Эти силы заставляли возрастную консьержку на этаже в гостинице красить ярко-красной помадой губы с раннего утра... Эти силы заставляли и заставляют тысячи никому не ведомых писателей и поэтов обязательно напечататься и получить известность, пусть даже в сортире... Эти силы заставляют моего стареющего отца до сих пор подолгу простаивать перед зеркалом и поправлять свои уже давно седые волосы... Эти силы заставляли мою дряхлеющую бабушку преображаться при виде моего молодого отца утром, несмотря на то, что она не раз высмеивала его за любовь к зеркалу... Эти силы заставляют сотни миллионов мужчин и женщин искать друг друга и находить... Эти силы заставляют миллионы пар расходиться и опять искать другого партнера... Эти силы, на удивление, сверх всякой разумной меры, заставляют плодиться жителей Африки и Южной Азии, несмотря на нищету, голод, болезни... Эти силы увеличили количество людей на Земле в тысячи и миллионы раз со времен незначительного присутствия наших прародителей на планете... Я спрашиваю себя, а лучше ли стал жить средний человек с тех далеких времен?.. Ответ очевиден. Значит, я вполне могу предположить, что нас реально ждет в будущем.

Каждый добавленный рот добавляет проблем его семье, эта семья добавляет проблем своему поселку, городу и государству, а каждый новый рот государства добавляет микроскопическую проблему всему человечеству. Именно добавленный рот к уже имеющимся на Земле ртам является основным толчком к лучшим изменениям в людском мире... Все перемены, включая войны и революции, происходят от того, что самые сильные силы не могут нам дать возможность остановиться и не плодиться. Они не могут нам дать отсрочку не увеличиваться числом бесконечно... Эти самые сильные силы не могут позволить нам всем погибнуть от своих рук в результате разрушительных войн, несмотря на реальную теоретическую возможность этого... Эти самые сильные силы, увеличивая количество ртов на Земле, не только заставят нас усовершенствовать все политические системы, но и объединить их в одну оптимальную... Значит, эти самые сильные силы позволят нам реально встретить досягаемых ближайших соседей в своей Галактике. Эти соседи придут первыми к нам, потому что Солнце не относится к старым звездам. Представители соседей, возможно, уже миллионы лет живут в своих транспортных терминалах и исследуют, обживают Вселенную во всех направлениях. Они знают о нас и придут тотчас, как только мы поймем, что живые существа, способные достичь нас, не представляют никакой опасности. Живые существа с таким уровнем развития не могли бы выжить, если бы не следовали морали добра, которая является непременным условием для беспрепятственного и бесконечного размножения... Эти самые сильные силы, добавляя рты, заставят нас добиться таких технических достижений, что никакие космические коллапсы не способны будут нас уничтожить... Сейчас мы никогда не сможем погибнуть от блуждающих комет или астероидов, если мы пока даже не готовы технически их остановить. Подобные нам существа живут уже миллионы лет, и именно они передали нам самые сильные силы не для того, чтобы дать нам погибнуть всем случайно... Такие же самые сильные силы, вложенные в инопланетян, дают нам беспроигрышный шанс жить и добавлять рты, в растущем количестве которых каким-то образом внеземные наши сородичи нуждаются сами, как я нуждаюсь в женщине, а женщина во мне... Как бы это ни казалось странным, но не только наше поведение и поступки совершаются под воздействием этих самых сильных сил, но и каждый взмах руки, каждый шаг, улыбка, слезы, мимика – все направляется и совершается этими самыми сильными силами для обязательного прироста количества людей. За нас всех и всем нам с рождения до смерти определен смысл жизни самыми сильными силами. Иногда кажется, что эти самые сильные силы в нас слепы, потому что нередко толкают нас на неблаговидные и даже преступные поступки по меркам морали. Однако эта слепота в общем взгляде на поведение всех людей подтверждает только одно – наличие огромной силы, заложенной в нас, в результате чего эта слепая сила обладает поразительной зрячестью, потому что решает главную задачу – увеличивает количество людей... Эта «слепота» походит на слепоту младенца в утробе матери. Несмотря на закрытые глаза, новый человек безошибочно выйдет только в нужном направлении – к белому свету... Таким образом, добавится еще один открытый рот на Земле, который потребует пищи, а после прихода зрелости непременно найдет любимого или желанного партнера и нарожает себе подобных. Людям самыми сильными силами предназначено проживать только от одного акта любви до другого, а в промежутках между ними делать все, чтобы череда этих никогда не приедающихся актов любви не прерывалась. В эти промежутки времени людям дано обманчивое ощущение вершить свою судьбу так, как захочется... Наверное, нет... Все мы запрограммированы самыми сильными силами. Сегодня одни, более образованные и талантливые, создают творения во всех областях жизни и делают открытия в науке, а на основе фундаментальных открытий прикладывают новые знания на изготовление необходимой продукции. Другие люди, менее одаренные, работают и производят все то, что придумали и создали первые для комфортного физического существования, но все труды первых и вторых нацелены на одно – обязательно заработать на возможность любить наилучшего партнера и, как следствие, иметь с ним потомство... Я обоснованно могу предположить, что в не очень далеком будущем нас станет столько на Земле, что жить по заповедям Христа, вероятно, посланника опыта других миров, станет жизненно необходимо и естественно. Сейчас очень многим кажется, что учение Христа прекрасно, но неисполнимо. Однако учение Христа постепенно, с увеличением числа людей, будет все больше и основательнее входить в нашу жизнь. Уже сейчас признаки будущего мира налицо. Сейчас мы начинаем понимать, что войны бесперспективны, поэтому отомрут вражда и военные присяги (клятвы). Самые бедные народы являются наиболее многочисленными, и они становятся на наших глазах богаче, и именно они принесут самые значительные положительные изменения в жизнь человечества. Люди не будут гневаться и противиться злому насилием, потому что не будет необходимости в этом. Человек будет обязательно равно любить не только своего соотечественника, но представителя другого народа (врага). Это мы замечаем уже сейчас между соседствующими народами. Самым невероятным кажется то, что большинство людей будут вынуждены прийти к тому, что муж и жена не только не должны разводиться и психически тем самым калечить своих детей, но естественным образом не захотят этого делать. Разводы всегда препятствовали более значительному приросту людей, живущих по жизненно необходимому во Вселенной закону, переданному нам через Иисуса Христа...

Но я знаю еще с института, что эти самые сильные силы обнаружены давно. Зигмунд Фрейд, а до него многие философы уже говорили о них. Фрейд называл эти силы «бессознательным» в психике человека, и главную роль в этом «бессознательном», по его справедливому утверждению, играет сексуальное стремление, которое в наибольшей мере определяет поведение человека. Но Фрейд был врачом и прожил до 1939 года, когда еще не наблюдалось демографического взрыва и последствий его. Наверное, по этой причине ему было труднее предположить истинное назначение «бессознательного» на весь людской род в развитии, чем мне, живущему сегодня и наблюдающему воочию все те изменения из-за роста количества людей. Только поэтому Фрейдом не понималось, зачем в нас вложено, почему преобладает и нами руководит «бессознательное», или самые сильные силы. Возможно, поэтому Фрейд ограничился лечением у людей неврозов от неудовлетворенного «бессознательного». Может быть, поживи он дольше, то сделал бы выводы сродни моим? Может быть, он тогда понял бы, что только слепое звериное «бессознательное», которое своей силой пугает нас, способно добавлять количество людей и делать человека человеком…»

Филипп посмотрел на часы и понял, что пора идти на вокзал. Через семь часов он подъехал к подмосковному дому родителей жены. Александра с Аней сидели на лавочке возле палисадника, довольные и счастливые от летнего тепла, щелкая жареные семечки. Маша невдалеке играла в компании ровесников в «войну». В руках она держала игрушечное деревянное ружье с прикладом голубоватого цвета и пряталась от «противников» за толстой березой. Завидев отца, Аня и Маша бросились к нему наперегонки с криком:
– Папа приехал!!! – Филипп наклонился, довольный, к подбежавшим дочерям, поцеловал их и передал одинаковые подарки – две одинаковые коробки конфет и две одинаковые мягкие игрушки. Дочери сразу отошли от отца и начали сравнивать игрушки и конфеты, с тревогой отыскивая различия, но различий по традиции не имелось. Девочки побежали, довольные, показывать свои подарки соседским детям. Затем подошла жена и, улыбаясь, поцеловала Филиппа. Она по его уставшим глазам и открытому взгляду видела, что муж «чист». Как любящая жена, она легко читала по глазам любимого человека, как он провел время без нее. Неожиданно вновь вернулась Маша с ружьем на шее и сильно прокричала, чтобы отвлечь отца от разговора с матерью:
– Папа! Папа!
– Да, моя любимая!
– Я хочу тебе по секрету что-то сказать! Давай отойдем. – Маша потянула Филиппа за руку в сторону, чтобы никто не мог ее услышать. Они отошли далеко, и дочь тихо сказала:
– Папа, купи мне, пожалуйста, солдатскую форму...
– Зачем тебе?! – удивился Филипп и сделал усилие, чтобы не рассмеяться неожиданной просьбе дочери и не обидеть ее тем самым.
– Надо! – но, видимо, поняв, что этого мало, продолжила: – Вон у того высокого мальчишки настоящая военная фуражка. Видишь? – спросила Маша, понижая голос до шепота, как бы опасаясь, что ее кроме отца может услышать кто-то еще.
– Вижу. Но у него нет формы, – заметил Филипп.
– Ну и что! А мне нужно форму!! – капризно наклоняя голову набок, почти прокричала Маша и, чуть подумав, тихо добавила: – Тогда он будет брать меня в свою команду... – неожиданно для себя откровенно сказала дочь, смутившись и покраснев. – Они все время у нас выигрывают! Вот!! – как бы оправдываясь, но довольная своей находчивостью, опять громко произнесла дочь.
– Хорошо, Маша. Готовой формы твоего размера не найти, а заказать пошить я могу.
– Уррра-а-а-а!!! – закричала счастливая дочь и тут же побежала всем рассказывать, что папа ей сошьет настоящую солдатскую форму. Она кричала и с широко раскрытыми глазами скорее бежала прочь, унося немедленно обещание отца, чтобы он не смог добавить какие-нибудь условия или сказать о сложности выполнения обещания. Она сознавала, что чем громче и радостней она будет кричать в данную минуту, что ей легко давалось, тем меньше шансов у отца не исполнить данное слово. Она понимала, что он не решится омрачить ее бурный восторг...

Предстоящей осенью Маше нужно будет идти в первый класс школы...

Конец

Нижний Новгород
Февраль 2010 года.