Довольно часто к нам заходят «соседи»: имбецил-охранник, хохочущая бухгалтерия, еще кто-то. На меня они плевать хотели. Мне тоже лень запоминать их мудацкие имена. Я все равно не собираюсь разживаться у них кипяточком-сахаром – неизбывной офисной валютой - или, тем более, пересекаться с ними в курилке. Я не слишком общителен.
Бывают, знаете, такие офисы, где никак нельзя удобно устроиться: постоянно кто-нибудь находится у тебя за спиной, проклятые кресла не хотят ездить по ковролину, а чай, видимо, заваривают из вышедших из употребления дискет. Этот как раз таков, поганое местечко.
Хуже всего продажникам: не владея, хоть сколько-нибудь соответствующей квалификацией, они пашут буквально, как кони. Отдыхают они, наверное, тоже в какой-нибудь лошадиной манере: выпивают после работы по литру водки, заедаемой овсяным печеньем, и с глухим храпом, не снимая дрянных галстуков, заваливаются на алые ковры ирпенских гостинок.
Лучше же всех чувствуют себя, должно быть, админы. В таком месте, как это, с них вообще никакого спроса нет. На их исполненных безразличия физиономиях читается только тщета постижения дао и скорбь о необходимости иногда говорить с безразмерными эсбэшниками в рубахах цвета венозной крови. Я люблю админов, а они, в общей массе своей, неплохо относятся ко мне. Но даже это не заставит меня волочь к ним мою сплошь западающую клавиатуру или просить их разобраться с моей почтой: для админа это работа, для меня - составляющие пролетарской трагедии – нам не понять друг друга.
Музыка играет постоянно и неплохая. Тем противнее: кому понравится, пялясь в бессмысленные бумажки под дулом монитора, слушать отголоски чужой безмятежной
Молодости.
Мне двадцать пять. Несколько проведенных в одиночестве дней рождения, пара роковых женщин с отрицательным КПД – и вопросы ко всемогущему относительно бесследно канувшей трети (хо-хо) жизни начинают обретать смысл.
Неидиот постоянно что-то напевает. Думаю, он просто издевается. Собственно, именно способность издеваться надо всеми подряд, включая себя, отличает его от идиота в моих глазах. Лет пять назад мы могли бы, думаю, подружиться. А теперь друзей у меня достаточно и новые не нужны.
До конца рабочего дня осталось пятнадцать минут. Я сворачиваюсь, а мир вокруг – напротив – разматывается подобно брошенной со склона бобине. Катись, колесо!
Кстати, вся булгаковская мистика – дерьмо. Кроме, разве что, этого:
«Я - бывший американский художник Рабо Карабекян, человек с одним
глазом».
