На вкус и цвет (Рассказ)

Семинар становился все скучнее. Ученых собралось много — программисты, железячники, медики, еще кто-то. В общем — все, кто занят разработкой технологий виртуальной реальности. Надеялись услышать что-то новое, прорыва ждали. Но докладчики только мусолили старые достижения, да раздавали обещания.
Поначалу слушатели пытались роптать, задавали въедливые вопросы. Докладчики виртуозно выкручивались, а то и встречные вопросы задавали, еще въедливей.
На вкус и цвет — дальше можно не продолжать, все продолжение знают. Истина. Но почему, когда люди едят апельсины в реальном мире, все признают их кисло-сладкими, а когда подаешь сигнал о вкусе апельсина непосредственно в мозг — один и тот же сигнал, просто разным людям — одни вообще никакого вкуса не ощущают, другим кажется неимоверно кислым, третьим — приторно-сладким, а четвертые, которых всего пять процентов, ощущают нормальный вкус апельсина? Назвали это сплошное недоразумение проблемой внесенсорной перегрузки.
И если бы только вкус, к осязанию и запахам тоже относится, еще как. Прикоснулся человек в виртуальности к совершенно безобидной поверхности — и как будто током долбануло, слишком острое ощущение получил. Причем так: к дереву прикоснулся — нормально, к металлу — тоже ничего страшного, а потрогал стекло — и в крик. Даже в восприятии цвета то, что одним кажется белым, другие объявляют серым или желтым.
А уж о мечте человечества — виртуальном сексе — лучше забыть надолго. И не только об этой мечте.
Можно сигналы подобрать, настроить на каждого индивидуально. Но до тех пор индивидуум такого напробуется, нанюхается и натрогается, что может тронуться умом. Большинству добровольцев хватало одного слишком острого ощущения — не важно, какого — чтобы всю оставшуюся жизнь обходить виртуальность за километры.
Есть везунчики, которые все стандартные сигналы воспринимают адекватно. Где-то в Японии есть двое, в Канаде один. И здесь, в ЛИВРе (Лаборатории исследований виртуальной реальности) тоже один был, пока не ушел.
Никита помнил этого добровольца. Все у него было нормально, никаких сверхнеприятных ощущений в виртуальности он не испытывал. Бывали отклонения, но — терпимые, программисты подгоняли параметры сигналов, виртуальность этого добровольца все меньше отличалась от реального мира. Как бишь его звали? Виталий, кажется.
Но больше он не доброволец… Никита видел, как это произошло: во время одного рутинного испытания Виталий заорал не своим голосом, сорвал обруч виртуального терминала, несколько раз судорожно вздохнул и засобирался.
— Что случилось?! — переполошился завотделом Беля.
— Он в лифте ехал, — пробормотала лаборантка.
— Упал я там! — крикнул Виталик.
— Он вверх ехал, — прошептала лаборантка.
— Вот именно! — не унимался Виталий. — Нажал кнопку вверх, а показалось, что упал!
— Может, ошибка в программе? — предположил Беля.
— Нет, другие добровольцы вверх ехали на этом же лифте, — замотала головой лаборантка. — Это внесенсорная перегрузка вестибулярного аппарата…
У Бели не было слов. А у Виталия были:
— Все, я больше в вашей песочнице не играю. Сами на себе испытывайте!
— Да мы испытываем, — соврал Беля.
Увидев, что Виталий широкими шагами направляется к выходу, Беля вскинулся:
— Подождите! Вы не можете отказаться! Вы же эталон!
— Я вам больше не эталон! У меня — вестибулярный аппарат не эталонный!
— Подождите! Вам же не заплатят!
— Подавитесь! — крикнул Виталий уже из коридора. И хлопнул дверью.
Беля обреченно уселся на стол. Никита рискнул вставить:
— До сих пор, когда он поднимался вверх, проблем не было… не такие.
— Он до сох пор строго вертикально не поднимался ни разу, — пробормотал Беля.
Тогда на Белю жалко было смотреть. Хотелось его добить. Зато сейчас он выглядит уверенным в себе и оптимистичным — стоит возле проектора высокий, худой, седой, крючконосый, представительный. Рассказывает об успехах своего отдела. Они там все надеются вычислить те сигналы, которые всеми добровольцами воспринимаются более-менее одинаково, эталонные. Сигнал красного цвета, к примеру, все понимают, как красный цвет, хотя оттенки для каждого отличаются. Вот сидят, выискивают эталонные сигналы, находят время от времени. Вкус корицы оказался эталонным. Воск на ощупь — это, кстати, достижение отдела Бели. Правда, только если щупать воск в виртуальности пальцами, а если, скажем, к лицу приложить — будь готов к внесенсорной перегрузке. Как будто к ней можно подготовиться.
А Беля все рассказывает ровным голосом почти без интонаций, сколько они сигналов уже перепробовали, какие оттенки цветов и ощупываемых поверхностей проверяли. И если бы говорил по-человечески: лимонно-желтый, мокрый песок и т.д., но использовал кодовые обозначения, типа — игрек джей сто восемьдесят один омега три (это мокрый песок имеется ввиду). Завершил Беля достаточно спокойно:
— Таким образом, плановая серия испытаний за истекший период завершена, несмотря на сложности, возникшие не по нашей вине, — при этом многие глянули на главного железячника Глинчука, у него в последнее время что-то не ладилось. — Вопросы?
Надо сказать, что собравшиеся устали еще во время предыдущих докладов. Может и были у кого вопросы, но так хочется, чтобы побыстрее закончилась тягомотина.
Тем не менее, одна рука поднялась — Кузнецов, тоже завотделом, главный Белин оппонент:
— Я так понял, что, кроме воска на ощупь…
— Сигнал кси аш эйч триста тринадцать бэта семь, — со сдержанным превосходством поправил Беля.
Кузнецов секунду подумал — повторить, что: «Кроме воска», — или соглашаться на Белину поправку. Решил, что и так, и так плохо:
— …за истекший период вы не нашили ни одного эталонного сигнала?
Ага, старый спор продолжает. Прав, в общем-то — кому нужна виртуальность, где все из красного воска и со вкусом корицы?
Беля вывернулся отработанным приемом:
— То, что пока что обнаружено мало эталонных сигналов, не значит, что их действительно мало. Мы же не проверили даже одного процента всех возможных комбинаций…
— За семь лет работы, — перебил Кузнецов. — Семьсот лет будете варианты перебирать. Больше!
Беля не смутился:
— Накопление экспериментальных результатов позволит разработать теорию, на основе которой можно будет определить эталонные сигналы априори.
— Да? — поднял одну бровь Кузнецов. — То есть, вы не просто тыкаетесь, а теорию разрабатываете? Нельзя ли узнать подробнее?
Беля ответил. Да, это был ответ — всем ответам ответ, прямо таки лавина непонятных умных слов, Никита понял только предлоги и союзы. «Антирефлекторные псевдомножества», «гипердискретное квазимногообразие», «симплексоподобный анализант»… Очень хотелось вставить: «Не ругайтесь!»
В свое время Никиту смущало, что он терминологию не понимает, но непосредственный начальник — добродушный толстяк Ларчиков — успокоил: «Если человек говорит вслух непонятные слова, значит, он не хочет, чтобы его поняли. И не надо стараться, а то еще расстроится».
А Беля с триумфом закончил:
— В этом контексте даже обнаружение антиэталонных сигналов принесет несомненную пользу.
Наверное, он имел ввиду, что отрицательный результат тоже результат. Кузнецов и сам это утверждение любил, потому дальше спорить не стал. Тем более, что вряд ли понял ответ Бели.
— Еще вопросы? — немного устало спросил директор ЛИВРа — лысый очкарик с красноречивой фамилией Верхушин. Интересно, а он Белю понимает?
Вопросов больше не возникло, даже у Кузнецова.
Вызвали на позор следующего — главного железячника Глинчука. Он сегодня был растрепан и помят больше обычного, но доволен. Почему, стало ясно из доклада — они всем отделом последние два месяца ловили какую-то скрытую помеху в виртуальном терминале. И буквально сегодня, буквально пару часов назад, наконец, поймали. Больше ничего непонятно, опять терминология — модули, блоки, делители, распределители, сумматоры…
Вопрос к Глинчуку возник только один, у кого-то из программистов:
— Так что, теперь терминал будет нормально работать?
— Он уже нормально работает! — гордо ответил Глинчук.
Со стороны программистов повеяло не радостью, а разочарованием — теперь уже не кивнешь на железячников.
Следующим выступал Кузнецов. Его отдел решает проблему внесенсорной перегрузки по-своему — написал, а теперь переписывает программы, которые смогут настраиваться на каждого человека. Откалибруют сигнал. Если слишком сильный — ослабят, слишком слабый — усилят. Ну, написали, а программы несовершенные оказались — не ослабляли сигнал вовремя, и доброволец успевал огрести по полной острых ощущений. Переписывали программы калибровки, усложняли, потом упрощали — и новая, перспективная программа все равно давала внесенсорную перегрузку. Или выводила все сигналы на ноль, доброволец вообще ничего не чувствовал. Тем не менее, программисты еще не устали ковыряться. А страдают добровольцы.
Еще подумывают эти два подхода — Белин и кузнецовский — скрестить, использовать эталонные сигналы для калибровки, даже несколько оптимистических статей появилось. Но в ЛИВРе для скрещивания подходов придется сначала помирить Белю с Кузнецовым, а это дело гиблое. Они даже встречаются исключительно на семинарах, типа сегодняшнего, да и здесь подчеркнуто друг друга игнорируют, как в данный момент: Кузнецов докладывает, распинается, едва не пританцовывает, а Беля демонстративно клюет носом. И все сотрудники Белиного отдела носами клюют в такт со своим начальством. Никита и сам бы вздремнул, устал за сегодня.
Вообще, несмотря на мажорный тон докладов, витает над семинаром демон безысходности. Все понимают, что зашли в тупик, и никто не видит выхода. Выполняют план исследований, чтобы было, что в отчетах писать, зарплату оправдывать.
— Таким образом, для решения проблемы внесенсорной перегрузки, потребуется дополнительный стабилизирующий модуль в калибровочных программах, — упоенно завершил доклад Кузнецов. — Вопросы?
При слове «стабилизирующий» в рядах медиков произошло шевеление, чем-то им термин не понравился. Но вопросов не задавали, чтобы семинар не затягивать.
Неожиданно поднял руку (точнее — два пальца) Славик — молодой железячник, нагловатый и самоуверенный.
— Слушаю, — несколько растерянно произнес Кузнецов.
— Скажите, пожалуйста, — с некоторой вальяжностью начал Славик, — этот стабилизирующий модуль…
Тут не выдержал медик Степаненко и громко поправил Славика:
— Адаптировочный, а не стабилизирующий!
— Ну хорошо, адаптировочный, — раздраженно согласился Славик.
— Нет уж, простите, правильный термин — стабилизирующий, — вставил Кузнецов.
— Да какая разница, — досадливо дернулся Славик.
— Как это, какая разница?! — возмутился Степаненко. — Добавление адаптировочного модуля означает, что программу модифицируют с определенной целью…
— А стабилизируют программу просто от скуки, да?! — перебил Кузнецов.
Спорщиков решил помирить директор Верхушин. Мирил жестко — хлопнул ладонью по столу:
— Господа, к порядку! Споры о терминологии — бесплодны. В конце концов, эффективность программы не зависит от ее названия.
— Точно, не зависит, я проверял, — весело вставил Ларчиков, непосредственный начальник Никиты. — Двенадцать раз переименовывал программу, статистически достоверных отклонений в результатах нифига не повылазило.
Ларчиков поймал на себе сразу несколько тяжелых взглядов и сник. Отдел Ларчикова занимается наиболее безобидным делом — рисует ту самую виртуальную реальность, которую все остальные внушают добровольцам. На Ларчикова кивать не за что, хорошо его подчиненные рисуют. За это все остальные Ларчикова недолюбливают, обычное дело в научной среде. Даже интригу организовали, в результате подчиненным Ларчикова приходится тестировать виртуальные цвета. На том основании, что художники. Беля хотел, чтобы они еще и вкус с осязанием тестировали, но Ларчиков посмотрел Беле в глаза и мягко произнес: «Только через ваш труп».
Верхушин глянул на часы, на усталые от семинара лица сотрудников и обратился к Славику:
— Так что вы хотели спросить?
— Я хотел спросить по поводу этого стабилизационного модуля…
— Адаптирующего! — опять перебил Степаненко, со значением глядя на Славика.
Кузнецов открыл было рот, но потом сам уставился на самоуверенного молодого железячника. Это Славику сигнал: выбирай, на чьей ты стороне.
А тот выбрал вариант «против всех»:
— Стабилиптирующего.
Всех обидел, зато получилось справедливо.
— Ну, знаете! — хором возмутились Кузнецов и Степаненко.
Верхушин хлопнул ладонью по столу:
— Господа! Еще раз повторяю, что споры о терминологии бесплодны. Это всего лишь мнение, которое ничего не решает.
Славик почувствовал поддержку Верхушина, и ринулся в атаку:
— Ага! У одних одно мнение, — при этом отвел левую руку в сторону Степаненко, как будто приглашал того на танец, — у других другое мнение, — отвел правую руку в сторону Кузнецова, — а мы посередине, — громко хлопнул ладонями и медленно, с нажимом потер их друг о друга.
Ученые в шоке заморгали. Кто-то хихикнул.
— Так я по поводу стабилиптирующего модуля, — веско продолжил Славик. — Программа усложняется раза в полтора, наш терминал такое потянет?
— Ну, это уже ваши проблемы, — агрессивно развел руками Кузнецов.
— А я думал — общие, — едко заметил главный железячник Глинчук. Обычно он человек покладистый и неконфликтный, но всему есть предел.
— Вот именно, мы делаем общее дело, — сказал Верхушин, уперев сверлящий взгляд в Кузнецова. Перевел глаза на Белю, тоже немного посверлил и продолжил:
— Программисты совершенствуют программы, отдел Глинчука — терминал, медики занимаются препаратами для снижения эффекта внесенсорной перегрузки.
— Препарат уже есть, — солидно вставил Степаненко. — Давно. Конечно, побочные эффекты… Но мы работаем.
Верхушин покивал:
— Вот-вот. Какие-то подвижки есть. Так постепенно, общими усилиями, шаг за шагом…
Тут Славик полез в бутылку:
— И оно все разрастается, усложняется, друг на друга влияет. Мы лепим фильтр на делитель, сверху — еще один фильтр, программисты добавляют то модуль, то поток, и все это скоро придется под лекарства переделывать. А потом — другие лекарства добавлять к тому, что есть. Роем яму, из которой скоро уже не выберемся. Добровольцев для тестирования негде будет брать, все откажутся.
Многие пооткрывали рты, чтобы возразить, но возражать было нечего. Разве что относительно добровольцев Славик не совсем прав — последний лох еще не умер, собравшимся на семинаре ученым пока что рано бояться нехватки испытателей. Но и не совсем не прав, в Бельгии уже запретили тестировать виртуальность на людях. В Словакии разработчики виртуальности имеют право тестировать ее только на самих себе, однако хитрые словаки быстро нашли выход: оформляют добровольца как штатную единицу, записывают его соавтором разработки, и тестируют вовсю.
Красавица Лариска, другая художница-виртуальщица, тихонько прыснула и зашептала Никите на ухо:
— Я карикатуру придумала: сидит чудак, на голове — терминал, как самосвал размером, и двадцать штук капельниц. Как бы в виртуальности он.
Даже шептать Лариске удавалось мелодично.
— И что вы предлагаете? — наконец заговорил Верхушин. — Перестать копать?
— Я предлагаю попробовать копать в другом месте, — спокойно ответил Славик. — Идея нужна.
— Ну так давайте идею! — взорвался Кузнецов.
— Я уже дал одну, — проворчал Славик.
— Это какая? — поднял брови Верхушин. — Чтобы каждый сам для себя программировал виртуальность отдельно, это вы имеете ввиду?
— Не программировал, а калибровал, — веско ответил Славик.
— Это одно и то же, — вдруг подал голос Беля. — Занимайтесь лучше терминалом, программирование — наша забота.
— Это как — сам себе программировал? — насмешливо вставил кто-то из медиков. — Это виртуальность только для программистов будет, что ли? Мы тоже хотим!
Весь семинар засмеялся. Даже Славик, правда — как-то ядовито, со злой иронией. Не вместе со всеми смеялся, а над всеми.
— Ладно, — выдохнул Верхушин. — Хватит заседать, работать надо. Все свободны, кроме читателей.
Ученые потянулись к выходу. Остались Никита, Лариска, флегматичный программист Саня и мечтательная медичка Света.
В обязанности читателей входил поиск идей относительно виртуальности в художественной литературе. Такой себе отчаянный шаг Верхушина — вдруг чего найдут.
Надо сказать, что про виртуальность писателями написано много, но про ее разработку или технологии — почти ничего. То, что есть — слишком фантастично, как дип-программа Лукьяненко. Или слишком наивно, к примеру: видеоочки, наушники, какие-то невразумительные штуковины во рту и носу, чтобы вкус и запах транслировать, и костюм на все тело для передачи осязательных сигналов. Некоторые авторы засовывали безответным персонажам датчики в задний проход.
Кое-что интересное порой проскакивает. У того же Лукьяненко взяли идею стимулирования памяти, чтобы не снаружи сигнал о вкусе хлеба подавать, а сам мозг «вспоминал» что нужно, по ассоциации. Направление интересное, вот только память часто подводит, да еще — всех по-разному. И вкус слонятины таким образом не внушишь, если человек ее никогда не ел, безвкусной слонятина покажется.
И все равно пользы от читательства меньше, чем вреда: раньше читателей было пятеро, те же и железячник Артем. Так вот, начитался Артем про всякие опасности, которыми грозит человечеству виртуальная реальность, и уволился из ЛИВРа.
— Ну, молодежь, есть что-то новенькое? — с прищуром вопросил Верхушин. У «читателей» давно уже развилось подозрение, что директор организовал их группу не для общего дела, а для себя — получает информацию, чего бы такого интересненького почитать.
Лариска и Света только отрицательно покачали головами. Все старое они уже прочитали, а нового про виртуальность в последнее время почти не пишут. Ждут, когда же она наконец появится.
— Я нашел один старый рассказ, — доложил Никита, — там гипнотическая программа действовала так, что человек не помнил цвета, на который программа настроена. Если на красный настроить, кровь ему вспоминалась черной, а красный цвет выглядел совершенно новым, невиданным… в общем — не то.
— А у меня есть кое-что, — сказал загадочным тоном Саня, тыкая пальцами в наладонник. — Вот, нашел в Интернете, на сайте для начинающих писателей. Автор под псевдонимом Сидор Петрович Иванов, написал рассказ «Виртуальные гвозди». Рассказ — так себе, но вот, слушайте: «Граф вступил на ринг, скрутил колесики регулятора боли на ноль. Потом передумал и немного повернул обратно, иначе можно не почувствовать, когда отрубят руку или ногу». Вот еще: «Княгиня прибавила вкусовых ощущений колесиком регулятора. Но вкус оказался слишком сильным, и княгиня повернула регулятор обратно». Так, тут дальше… о сексе, но все то же самое — можно самому себе регулировать интенсивность…
— А это интересно! — азартно перебил директор. — Конечно, каждый раз настраивать вкус, цвет и так далее, — это глупость, но ведь можно использовать для калибровки! Устанавливать верхнюю и нижнюю границы эффективной мощности для каждого сигнала. Безусловно, проблемы возможны, внесенсорная перегрузка — коварная штука. Но откалибровать по крайним точкам… это надо попробовать! Возьметесь?
Молодежь немного ошалела от такого доверия. С другой стороны, мудрый Верхушин давно уже завел в ЛИВРе правило: чья идея, тот и реализует.
— Конечно, для начала калибруйте цвет, со вкусом — рискованно, — продолжал директор. — Хотя вкус калибровать будет гораздо легче — кислое, сладкое, соленое… меньше возиться, чем с цветовой палитрой, но рискованно. Ручные регуляторы, конечно, слишком наивно, можно что-то посерьезнее придумать… Только калибрующую программу придется переделывать… проще, наверное, новую написать.
— Можно взять старую, простую, — предложил Саня. — Еще до введения всех этих модулей и дополнительных потоков.
Верхушин задумчиво прищурился, потом размашисто кивнул, скомандовал:
— Действуйте!
Легко ему было сказать: «Действуйте!» — а где это делать? Все уже разошлись, попрятали виртуальные терминалы в сейфы, двери позакрывали, на охрану посдавали. А у читателей нет права с охраны снимать, молоды еще.
— Пошли к железячникам, — предложил Никита. — Они дольше всех засиживаются.
— Засиживались, пока свою помеху не поймали. Завтра придется…
Но в железячном отделе прямо посреди коридора встретился не кто-нибудь, а Глинчук. Читатели радостно обступили его, стали наперебой просить: «Пустите за терминал!»
Главный железячник чего-то замялся. Жадничает, не хочет чужих пускать?
Видя, что уговоры не помогают, Никита надавил авторитетом, за неимением собственного, воспользовался чужим:
— Мы по заданию шефа! Нам срочно надо проверить… одну теорию.
Авторитет Верхушина подействовал, Глинчук сдался:
— Ладно, пойдемте. Только у нас там… рабочая обстановка… после ловли помехи.
Перед тем, как открывать дверь, Глинчук помедлил. И все-таки впустил.
Первое впечатление — тут что-то взорвалось. Чего стоит хотя бы отодвинутый от стены железный шкаф... Да, современная интеллигенция здоровьем не обижена — шкаф был (раньше) прикручен к полу шурупами, но это отодвиганию не помешало — шурупы выдраны вместе с чопами. Все восемь. Наверное, за шкаф закатилось что-то важное и срочное.
Неустойчивые кучи из приборов-деталей-инструментов-литературы-обломков-объедков на столах. Аналогичная слегка дымящаяся куча возле окна на полу — видимо, раньше она была на подоконнике, но тот узковат оказался, и все обрушилось. А дымится — это, наверное, разогретый паяльник лежал на самом верху, пока куча не обрушилась. Мусорная корзина, наполненная на две трети умершими нехорошей смертью платами и чипами. Живописная россыпь тех же чипов рядом с корзиной — то ли их мимо бросали, то ли корзину перевернуло (взрывом?), то ли и то и другое.
На полу расстелен чертеж-синька со следами ног, рук и еще чего-то — копыт, что ли?! На краю синьки лежит экраном вверх ЖК-монитор, на экране — неровно обкусанный с разных сторон кусок пиццы, на пицце — обломок печатной платы, на обломке стоит чашка остывшего чая, в которой плавают окурки, а на дне таинственно поблескивают две микросхемы.
— Так, вам же терминал понадобится, — пробормотал Глинчук, оглядываясь. Порылся в одной из куч, что-то обрушил с противоположной стороны, не обратил внимания. Им тут не впервой. Протянул обруч виртуального терминала:
— Вот этот уже без помехи.
Глинчук ушел, взяв с читателей обещание, что захлопнут за собой. Приступили к работе.
С программированием Саня управился быстро, Никита на пару с Лариской оформили интерфейс. После бурного обсуждения примитивные и наивные колесики регуляторов были признаны лучшим вариантом. Так и сделали. Бросили жребий, тестировать выпало Никите.
Выпало, так выпало. Протер обруч терминала спиртом — инструкция такая, а то один американский тестировщик чем-то заразился через обруч, — нацепил на голову, поправил. Вставил наушники — с виртуальным звуком пока что никто не связывался, старое доброе аудио дешевле и удобнее. Вдохнул, сказал:
— С богом! — и нажал клавишу «Ввод».
Проявилась виртуальность — черный квадрат, на котором будет калиброваться палитра, ниже — пульт с колесиками регуляторов и кнопкой «Зафиксировать», остальное — в неопределенно-бесцветной мгле. Осторожно потрогал пульт и колесики. На ощупь — воск, есть все же польза от Бели. Крутить колесики, которые пальцами не чувствуются — очень неудобно.
Так, приступаем к калибровке. Для начала следует настроить черный цвет, но это и так есть, уже хорошо. У некоторых сигнал нулевой мощности соответствует белому у некоторых — фиолетовому, им с калибровкой сложнее придется. Но управятся. Нажал «Зафиксировать» — все, нижняя граница для бесцветного установлена. Теперь — верхняя. Покрутил соответственное колесико — экран посветлел, потом побелел. Когда цвет стал белым не то с просинью, не то с прозеленью — вернулся обратно, к предельно белому, зафиксировал. Верхняя граница бесцветности есть, компьютер ее знает.
Дальше так и пошел по радуге, одним колесиком менял цвет, вторым — его интенсивность, фиксировал нижний и верхний пределы. В калибровочной радуге на два цвета больше, чем в общепринятой — добавлены сине-зеленый и желто-зеленый. С последним возникли сложности, никак не мог его уловить. Волосок туда, волосок сюда — то желтый, то зеленый. Кое-как приспособился.
Сообщал остальным, что делает, чтобы они занесли все в компьютер, для отчетности. В науке два главных правила: запоминать и записывать.
Конечно, для простых пользователей надо будет, чтобы компьютер разговаривал: «Настройте, пожалуйста, экран на зеленый цвет… Спасибо. Установите, пожалуйста, нижнюю границу вашей индивидуальной чувствительности к зеленому цвету… Спасибо», — и так далее.
Наконец откалибровал фиолетовый, сообщил об этом Сане. Тот напряженным голосом сказал:
— Начинаем, показываю первую картинку.
На экране появился натюрморт. Сложный очень — фрукты, рыба, сырое мясо, голубь, тюльпаны. Много всего… и все выглядит естественно! Никакой тебе внесенсорной перегрузки, все цвета нормальные, как в реальности. Вот только…
— Яблоко какого цвета? — спросил Никита.
Ответила Лариска:
— Должно быть такое… зеленовато-желтое.
— А у меня — совсем желтое. Ядовито-желтое, я бы сказал.
— Сейчас попробую подрегулировать, — пробормотал Саня.
— Теперь — совсем зеленое!
— Да, с желто-зеленым у тебя… внесенсорная перегрузка, — недовольно сказала Света. — А бананы какого цвета?
— Желтого. Совершенно нормальные бананы!
— А виноград?
— Зеленый. Даже, я бы сказал, светлее яблока.
— Надо перекалибровать желто-зеленый. Отключаю.
Никита стащил обруч, увидел горящие глаза остальных. С желто-зеленым не вышло, но с остальным — получилось, удача! Да и с желто-зеленым проблем не предвидится, просто нужно увеличить чувствительность колесика, и перекалибровать заново. Можно усовершенствовать интерфейс, установить по два колесика: грубо-точно. Или по три.
За десять минут — управились. Яблоко на проверочной картинке выглядело так, как полагается, желто-зеленым. Просмотрел другие картинки, самые разные — все нормально! Виртуальность соответствует реальности. Ну, разве что, чуть-чуть поярче.
Когда Никита вышел из виртуальности и предложил бросить жребий, кто следующий пойдет тестировать, Света сказала:
— Не надо жребий, я согласна!
— Нет, я! — вклинилась Лариска.
Саня глянул на девушек, ухмыльнулся, и предложил:
— А может — вкус попробуем откалибровать?
На следующий день, с утра, четверка бесстрашных читателей вошла в кабинет директора. Верхушин как раз беседовал с железячниками — Глинчуком, Славиком и еще двумя. Между прочим, пару раз прозвучало слово «стабилиптирующий».
Так вот, увидел директор довольные лица читателей, все понял, хлопнул обеими ладонями по столу и воскликнул:
— Получилось?!
— Еще как, — солидно ответил Саня.
— А мне пекинская утка понравилась, — немного смущаясь, выдал заготовленную реплику Никита.
— А мне устрицы — не очень, — с деланным разочарованием добавила Лариска.
— Что, и вкус откалибровали?! — откровенно радовался директор. — Ну, молодцы-ы! Славой-то хоть поделитесь? Кстати, надо будет и с тем писателем, Ивановым, славой поделиться, все-таки, его идея.
— Идея моя, — ровным голосом сказал Славик. Только сейчас директор заметил, что физиономия нагловатого железячника, пожалуй, самая довольная среди всех присутствующих.
— Какая идея? — спросил Глинчук.
— Та самая, — с ироничным достоинством ответил Славик. — Создать простой интерфейс, чтобы любой пользователь мог откалибровать виртуальность под себя, так ведь? Уже сто раз ее и так, и эдак излагал, но кто будет слушать советы железячника по программированию? Это же не писатель.
— Ну-у, — почему-то засмущался директор. — Значит, у писателя лучше получилось донести идею.
Славик ухмыльнулся:
— Вы про автора рассказа «Виртуальные гвозди»? Так это тоже я. Чтобы до вас докричаться, любые средства хороши. Я уже и не мечтал, что меня послушают.[b]