Красные гвоздики (Рассказ)

    Чавк-чвяк-чавк! Чавк-чвяк-чавк! Грязь жадно обхватывает ботинки, тянет, держит, засасывает. Каждый шаг – усилие, каждый шаг – маленькая битва, заканчивающаяся победным чавканьем. Хлюп! Серая масса перетекает, облизывает, ворочается. Ноги вязнут по щиколотку, морось погано бьется о лицо, холод нет-нет да погрызывает суставы. Прямо как в 43-м. Он остановился перевести дух, полез в карман за папиросами.  Руки, трясущиеся, морщинистые, с узловатыми, напоминающими оголенные корни венами извлекли пачку «Примы». Прикурить удалось только со второй попытки – дешевая пластиковая зажигалка впустую щелкала кремнем и бумага намокла. Затянулся, пепел ветром стряхнуло. Глаза, слезящиеся, испещренные багровыми прожилками,   нервно заскользили по выцветшей толще неба. Безрадостное, набухшее  хнычущими тучами, давит, вжимает в такую же серую грязь. Он с кряхтением переложил старую, потертую «авоську» из одной руки в другую, сплюнул и медленно побрел вдоль бесконечных чугунных оградок, крестов и мраморных плит. Невысокая, сгорбленная фигурка в выгоревшем осеннем плаще, с копной седых полос, растрепавшихся от ветра. Григорий Алексеевич редко выходил из дома. Еще бы, через полгода восемьдесят стукнет, тут уж не до променадов, дожить бы, дотерпеть. Но сегодня – особенный день, сегодня Григорий Алексеевич едет на кладбище повидать супругу. Каждое 4 мая, вот уже  десять лет подряд, он достает из шкафа пропахший  нафталином пиджак, непомерно тяжелый от множества наград, собирает остатки пенсии и, тяжело перебирая ногами, отправляется на железнодорожную станцию. В старой «авоське» стеклянная баночка краски-серебрянки, кисточка, нехитрые садовые инструменты, «шкалик» водки, полбуханки хлеба и бережно завернутые в газету красные гвоздики. Конечно, Танечка больше любила лилии, но раньше их было не достать, теперь – просто не купить.
    Долго плутал среди бесконечных лабиринтов оград, несколько раз проходя нужный участок, подслеповато щурился сквозь толстые линзы очков в допотопной роговой оправе. Наконец, кое-как вышел  к небольшому пригорку. Здесь, несмотря на дождь, земля оказалась потверже и старик зашаркал увереннее. Ну вот, еще минутки три и на месте. Осторожно, на ходу, достал цветы, снял газету…и замер, уставившись перед собой замершим, остекленевшим взглядом. Истоптанная, раскуроченная земля с отстаками-ошметками цветов-многолеток, небольшая скамья вывернута с корнем, могильная плита, самая скромная, из бетона, расколота фрагментом ограды. Старик часто-часто заморгал, отказываясь верить ненадежным глазам, снял очки - рука трясется сильней обычного. Сделал нерешительный шаг, под ботинком скрежетнуло. Он опустил глаза, больное уставшее сердце вздрогнуло, сбило и без того неверный ритм: из грязи, белея слезшей эмалью, с овальной черно-белой фотографии грустно смотрит молодая красивая женщина в военной форме.
     - Танечка….-Срывающимся, надломленным шепотом выдохнул в стылый воздух. Глаза лихорадочно заметались по пригорку, кто?!? Кто же, как же…Вандалы бесновались на руинах захоронения ту же, что-то выкрикивая и расколачивая об обломки пивные бутылки. Трое молодых парней, одеты просто, на хулиганье с бритыми головами, которыми так часто пугают с экрана телевизора, не похожи…За что?
     - Что ж вы, сволочи, делаете?!?! – Хрипло выкрикнул Григорий Алексеевич, подбегая к могиле.
Молодые люди прекратили пляски, обратив на пенсионера лица, распаленные пьяным угаром. Из троицы вперед выдвинулся высокий широкоплечий детина в перепачканном спортивном костюме, мутные глаза непонимающе уставились на неожиданную помеху
     -  Чеее? Че сказал? Кто такой вообще? – Набычившись, по-хамски отозвался здоровяк
     -  Вы зачем Танечку мою изуродовали, а, изверги?! За что?! – Голос задрожал, стал жалостливым – Да мы же…мы же за вас…до Берлина…а вы, вы!!!
     -  Че? Слышь, пердун старый, шел бы ты на хер! – Процедил сквозь зубы  парень, толкнув ветерана в грудь – Воевал он! Да срать нам! Война закончилась…
    Григорий Алексеевич тяжело попятился, запнулся под пьяный смех, едва устояв. Губы задрожали, на глаза защипало от набежавших жгучих капель. Хотелось бухнуться на колени, сгрести обломки бетона, втоптанные в землю цветы, прижать к груди и разрыдаться, нелепо дергая плечами. Глухо, безысходно, по-старчески….Обида, стыд, жгучая злость, бессилие и нестерпимая боль утраты. Сморщенная кисть дрогнула сжалась в кулак, стискивая ручки «авоськи», седые мохнатые брови сурово сдвинулись, сердце лихорадочно рванулось, усиленно перегоняя кровь, еще раз, еще…. Тряпичная сумка неуклюже описала широкую дугу,  тяжело, с хрустом врезавшись в голову ближайшего вандала. Раздался короткий крик и молодой подонок рухнул, под ноги ветерану.
     - Ах ты, ссука!!!  - Рявкнул самый здоровый, молодецкий кулак обрушился на старческую голову. Григорий Алексеевич охнул, присев на одно колено, следующий удар пришелся в скулу. Старик повалился на землю, закрывая голову руками, кто-то тут же сильно пнул в ребра, потом по спине, в голову, опять по ребрам. Хрупкие, ломкие кости не выдержали страшных ударов, затрещали, раздался хруст. Вандалы с остервенением били скорчившуюся в грязи фигуру, вымещая всю ярость, всю злость, еще более распаляемую алкоголем и запахом крови. Удар, удар, удар. Разбить в кровь изборожденное морщинистое лицо, сломать, втоптать в землю, смешать с грязью!! Удар, снова  удар…пенсионер вздрогнул от прикосновения ветра к рассеченной коже, разлепил залитые кровью глаза. Бить прекратили – подонки, уставшие пинать беззащитное тело, отправились восвояси, двое вели под руки пошатывающегося третьего. Начало опять моросить.
     Григорий Алексеевич с трудом протянул руку, пальцы сжали изломанные стебли, прижал к себе. Потом, хрипя и постанывая подполз к обломанной могильной плите, кое-как вытащил из кармана железный овал. Руки, все в ссадинах, не слушаются, негнущимися пальцами стал стирать налипшую на эмаль грязь. Наконец, бережно прислонил фотографию к плите, разбитые, окровавленные губы дрогнули.  Он горестно уронил голову, в щеки впилась бетонная крошка и бутылочные осколки. Ветеран закрыл глаза, из-под распухших век медленно покатились прозрачные бусинки. Смешиваясь с кровью и грязью, слезы капали на сломанные красные гвоздики…